Прежде чем приступить к анализу этого редкого сюжета (известно два варианта), остановимся на источниках каждого из них.
Старший текст опубликован в «Песнях, собранных П. В. Киреевским» (в. IX. Дополнения. С. III), перепечатан в т. 7 Соболевского (№ 330), был записан в Волховском уезде Орловской губернии, но не привлекал внимания исследователей.
Младший текст опубликован в сборнике «Скоморошьи и бабьи песни. Изданы М. Багриным» (СПб., 1910. № 10. С. 14-15). В том же 1910 г. появились четыре рецензии. В двух из них подлинность песен подвергалась сомнению: «Почти все 42 песни взяты из печатных сборников и только немного подчищены и подправлены» (РФВ. № 1. С. 191). Доказательств не приводится. В другой рецензии («Аполлон». № 7, апрель. С. 42-43, автор А. Н. Толстой 1 [1 Перепечатано: Толстой А. Н. Полное собр. соч. Т. 13 (статьи 1910-1941 годов) / Под ред. А. С. Мясникова и А. Н. Тихонова. М., 1949. С. 273-274]) оценка та же. В доказательство приведен текст, заимствованный якобы из собрания Соболевского (Т. 5. № 124), поскольку тексты близки, но у Багрина значительно короче; кроме того, текст Соболевского записан полным стихом, а у Багрина полустишиями. Варианты песни, известной еще в XVIII в., есть у Якушкина (т. 2. № 477), у Соколовых (№ 561) и три у Соболевского в т. 5, № 124-126. При сравнении текстов становится ясно, что у Багрина записан поздний вариант, а не переделка. Повторение первой строфы в конце песни, на которое А. Н. Толстой не обратил внимания, — признак ее позднего бытования. Повторения такого рода, как бы фиксирующие окончание текста, появились в народных песнях под влиянием укреплявшейся с начала XX в. литературной традиции, на чем придется остановиться особо.2 [2 Новикова А. М. Народные песни литературного происхождения // Русские народные песни / Вступ. ст., сост. и примеч. А. М. Новиковой. М., 1957. См. также: Фольклор семейских. Улан-Удэ, 1963. Номера текстов даются по сборнику А. М. Новиковой].
В разделе «Народные песни литературного происхождения» А. М. Новиковой повторения начальной строфы в конце текста как завершение сюжета имеет место в 17 случаях из 90: 2. Последний час разлуки; 21. Буря мглою небо кроет; 22. Ревела буря, гром гремел; 33. Соловьем залетным юность пролетела; 80. Славное море, священный Байкал; 58. Мой костер в тумане светит; 62. Однозвучно звенит колокольчик; 70. Эх ты, доля, доля; 76. Словно море в час прибоя (казнь С. Разина); 80. Из-за острова на стрежень; 89. Плещут холодные волны. Из других разделов можно привести тексты: 14. Позарастали стежки-дорожки (с. 450); 43. Спускается солнце за степи (с. 486) 48. Отворите окно, отворите (с. 488); 84. На десятой версте от столицы (с. 524); 88. Дружно, братцы, песню грянем (с. 529); 102. Мы кузнецы, и дух наш молод (с. 541). Кроме того, этот композиционный прием в некоторых текстах, включенных д. М. Новиковой, не присутствует, но у других собирателей и в песенниках, даже рукописных, зафиксирован. Это относится к песням: «Вечерний звон», «Выхожу один я на дорогу», «То не ветер ветку клонит», «Степь да степь кругом», «Солнце всходит и заходит», «Спускается солнце за степи», из песен периода Гражданской войны он имеется в текстах «Там вдали за рекой загорались огни», «Дан приказ: ему на запад», «Шел отряд по берегу», «По долинам и по взгорьям» и др.
В народной лирике повторения имеют совершенно другой характер. Они преобладают в хороводно-игровых песнях, некоторых плясовых, но обычно повторяется строфа или несколько начальных стихов перед каждым новым мотивом, представляющим часть содержания песни в целом. Так, строфа, начинающаяся стихом «Скоморох ходит по улице» (запись А. Можаровского), повторяется четыре раза: два раза, когда неумные сын и дочь не пускают скомороха ночевать, и два раза, когда умные-разумные (уже, естественно, другие) сын и дочь пускают. То же наблюдается в песне «Верный (винный) мой колодезь», в котором воду выпил конь, пока его хозяин ездил за разными умницами (казанской, питерской и пр.) или в песне о поездке молодого мужа за подарками красивой, но капризной жене. По этому же композиционному принципу создана песня «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер» В. И. Лебедева-Кумача.
В народных плясовых песнях встречаются повторения двустиший в роли припева: «Ах, калинка, калинка моя / В саду ягода малинка моя» или «Стояла думала цыганочка молода...» и т. д. (здесь в роли припева целая строфа). Но подобные припевы повторяются на протяжении всей песни после одного или двух стихов. Одним из видов повторения стиха или полустиха оказывается припевочная добавка типа: «Ай люли, ай люли» или «Ай люшеньки-люли» и т. п. Повторение начальной строфы в конце текста как знак его окончания широко применялось в композиторских песнях 1920— 1930-х гг.: «Полюшко-поле» В. Гусева, «Катюша», «Вдоль деревни от избы до избы», «Снова замерло все до рассвета» М. Исаковского и др. В редких случаях этот прием применялся в романсах, изредка он встречается в любовной и семейной лирике фольклорной классики. Названные песни широко известны по песенным сборникам и специальным песенникам разных периодов, поэтому к ним не даются отсылки. Как бы то ни было, этот композиционный прием — довольно позднее явление в истории песни, хотя истоки его, вероятно, заключены в лирике XVIII в., что требует специальных разысканий. Однако вернемся к сборнику М. И. Багрина.
Совершенно другое впечатление от его песен у рецензента «Биржевых ведомостей»: «Песни носят на себе печать подлинника (подлинности? — З. В.) и той простоты, которую трудно подделать, но тем не менее жаль, что издатель не соблюл обычных формальностей, без которых сборники народных песен теряют в этнографическом отношении. Все же поэтические достоинства в "Скоморошьих и бабьих песнях" неоспоримы даже в тех случаях, когда они являются вариантами или отзвуками известных народных песен. Превосходно звучит нота русского веселья и русской удали, исконного русского разбойного настроения» (№ 11607. С. 4). Рецензент особо выделил песню «Загорелася трава в чистом поле» — № 15 (о соколе, подпалившем крылья). В «Известиях Архангельского общества изучения русского Севера» сборник Багрина сравнивали со «Старинами и былинами» Анатолия Брянчанинова (Харьков, 1911). Рецензент утверждал, что «42 песни Багрина представляют несомненно больше интереса, так как известные любопытны как варианты, а «многих в ранее составленных сборниках не имеется. Жаль только, что г. Багрин совершенно не указывает, в какой местности, при каких обстоятельствах и с чьих слов записаны им эти песни» (1911. № 23. С. 904). На одном из экземпляров сборника, с которым мне пришлось работать, было написано карандашом, что Багрин — это М. И. Картыков. Подтверждения этому найти не удалось, кроме одного: у обоих составителей одинаковое имя: Михаил Николаевич. Из предисловия М. Н. Багрина можно узнать, что значительная часть песен записана им в заштатном монастыре «одной из северных губерний». Если Картыков и Багрин одно лицо, то это может быть Вологодская губерния. В 1922 г. Картыков издал в Вологде сборник избранной лирики объемом в 246 страниц текста. В число песен включено 19 номеров, записанных им в Вологде и Вологодском уезде.
Заштатный монастырь, некогда чтимый и посещаемый, постепенно захирел и был подчинен другому, еще процветающему. Однако в нем находился настоятель на случай исполнения служб по праздникам и треб по просьбе мирян. Багрин был дружен с настоятелем, приезжал туда поохотиться. Там после ухода молодой кухарки появилась пожилая стряпуха, большая мастерица готовить и, как выяснилось, петь. «Больно уж она петь горазда», — сообщал Багрину настоятель. При монастыре был небольшой рыбный заводик, куда кухарка наведывалась за рыбой и при случае пела. «Поразойдется — и такие, сказывают, запоет песни, что всех со смеху уморит». Посетивший монастырь игумен, узнав о кулинарных талантах стряпухи, решил перевести ее в свой монастырь, о чем настоятель сообщил Багрину в письме, предупреждая, что она задержится дня на два, не больше. Багрин в тот же вечер собрался в путь.
«Мне посчастливилось не только захватить в монастыре стряпуху, но и записать от нее 11 песен, не известных мне раньше», — сообщал он. Багрин познакомил певицу со своим песенным запасом, который она распределила как песни «скоморошьи, бабьи и девьи»: «А две моих были ею полупрезрительно поименованы "пустыми". Я решил воспользоваться этой простой и выразительной классификацией, а так как "девьих" и "пустых" песен в мой сборник вошло очень мало, то я и ограничился в его заглавии указанием двух главных категорий песен: скоморошьих и бабьих» (с. III—IV). Возможно, составитель не рискнул указать имя певицы и назвать монастырь, чтобы не поставить ее в рискованное положение на новом месте службы, но тем навлек на сборник незаслуженные подозрения. Внимательное изучение состава сборника убеждает, что в него вошли интересные и ценные варианты известных сюжетов баллад: «Князь Михайло», «Молодец и королевна», «Во славном было городе во Нижнем» (последний текст редкий, варианты — у Соб. Т. 5, № 694 и в песенниках 1780 и 1768 гг.). Из скоморошьих с абсолютной уверенностью можно указать две: «Стрельцы» и «Скоморох ходит по улице». В сравнении с вариантами П. В. Киреевского видно, что тексты Багрина вполне самостоятельны. Любопытны также у него и тексты разбойничьих, тюремных и бурлацких песен с достаточно известными сюжетами: «Вор Копейкин с шурином Грибовым и названым братом Соколовым»; девица — атаман разбойников (взята в Москве на Петровском кружале со своей шайкой); разбойничья лодка с шатром, в нем девица при казне; дуван («Ай, у кустика у калинова»); атаман разбойников вспоминает в тюрьме про Марьину рощу, где грабил купцов («Засажен он, голубчик, в тесно место») — запев, видимо, утрачен; о молодце в тюрьме, оставленном друзьями, а мать донимает жалобами «За высокою за каменной было за стеною»); о соколе, опалившем крылья, но грозящем расправой стае воронов; бурлацкая «Уж как с гор-то ли ветер дует —/ Астраханские бурлаки взвеселились (вар. Якушкин. 1. № 281; т. 2, № 265). Остальные 29 текстов — любовная и семейная лирика, где также находим известные сюжеты и варианты к ним: «Я вечор, добрый молодец, поздно загулялся» (ЛН. 79 № 17, 20 — записи А. С. Пушкина и Д. Н. Ознобишина); «Я пойду ли, молоденька, во всю темну ночь гуляти» (НС. № 1468, Якушкин. 2. № 272; Вологда № 189); «Что не ржа траву болотную съедала» {Якушкин. 1. № 545; Шейн. Великорусс. № 866; Соб. Т. 3. № 210); «Белый день проходит, ночка наступает» (Соб. Т. 5 № 472, 543; Варенцов. С. 51, 69) и др. Так же традиционны и хорошо известны образцы семейной лирики: «Меня выдал батюшка замуж / За того ли за детину за невежу», «Как со вечера муж голову чешет», «Как у Брагина жена хороша и пригожа». К четырем текстам не удалось найти вариантов: «Во чистом поле береза», «Соловьи летели ввечеру», «У окошка девица сидит», «А и свет наша боярышня». Не их ли назвала певица «пустыми»?
Текст песни «Стрельцы» вполне оригинален и как вариант независим по отношению к тексту Киреевского. Оба они представляют скорее всего, позднюю переработку былины «Илья Муромец и станичники» (Григ. I. № 105). Она, вероятно, вошла в репертуар двух групп перехожих скоморохов и в процессе бытования приобрела значительные отличия. В ней главный герой не богатырь, а станичники, отсюда и ироническое название «Стрельцы». В былине их 800 человек, прельстившихся на шубу, деньги и коня Ильи Муромца. В переработанном тексте их 80 человек, их намерения скромны:
— А и что бы нам, братцы, лошадушку?
Нам бы только поклажу везла,
Сами-то мы бы и пешком пошли!
В былине конь Ильи обладает богатырскими качествами: уносит его «от ветра и от вихоря. / От пули свинцовой и ядра каленого». В песне же о достоинствах соловой крестьянской лошадки сказано лишь, что у нее поперек седла молодой дубок, из земли с корнями повытащен». Увидев крестьянина с лошадью, «Молодцы переглянулися, / Промеж себя усмехнулися»:
О чем Христа молили, то Господь и послал:
Ну-тко, ребятки, понавалимся! —
Схватили кобылушку они под уздцы,
Зачали на молодца наваливаться.
Видит крестьянушко: беда пришла!
В былине Илья устрашает станичников одним выстрелом из лука в сырой дуб — тот рассыпался на «мелкое черенье ножовое». Крестьянин же взял «дубок за вершинушку. Стал дубком тем помахивати — Всех положил, как траву скосил» (Вар.: «Все перебил, будто волк переел», но перебил распрямленной на колене дугой) и уехал. Спустя время, удалые поопамятовались, пооправилися и начали думать: надо царю челобитную писать, в руки царю подавать. Одумавшись, поняли: «К Москве им идтить — виноватыми слыть» — и отправились домой лечить избитые спины: «Раны у нас не копейчатые, раны на нас — все дубинный шлях».
Если заменить в рассмотренном тексте лукаво подставленных «стрельцов-молодцов» словом «скоморохи», то песня может служить иллюстрацией к 19-му пункту Стоглава: «Ходят скоморохи, совокупяся ватагами многими до шестидесят, и до семидесят, и до ста человек и по деревням у крестьян силно едят и пьют, ис клетей животы грабят, а по дорогам людей розбивают».3 [3 Стоглав. СПб.: 1863. Изд. Д. Е. Кожанчикова. С. 137]. Сюжетная ситуация «Стрельцов» кажется знакомой не только по былине, но и по известной разбойничьей песне «Усы», где усатые молодцы, заполнив всю избушку, во главе с атаманом сначала сильно едят и пьют (им приносят молоко ведрами, а хлеб караваями), а затем пыткой отнимают деньги. Некоторые особенности текстов указывают на причастность к происшедшему скоморошьих поэтов. Обличительный пафос подан с изрядной долей иронии и направлен на действия, очень хорошо известные слагателям песен. Иронический тон повествования сменяется в конце самоиронией с привкусом горечи. Парадоксальные афоризмы «стрельцов»: «К Москве нам идтить — правыми быть, нам правыми быть — виноватыми слыть» близки афоризмам песни «Рыболовщики»:
Хоть не нас секут батожьем — у нас спинушки болят,
Хоть не нас вешать ведут — на нас петельки кладут.
В основе такого типа парадоксов использован художественный прием одновременного утверждения и отрицания, самообвинения и отказа нести наказание. Они убедительно показывают психологическое состояние разбойника-вора, сознающего свою вину и страшащегося наказания.4 [4 Парадоксы подобного типа нашли широкое применение в художественной литературе, встречаются и в современной поэзии. Ср. известные стихи (песню пиратов) Б. Ш. Окуджавы: «Когда воротимся мы в Портленд, Нас примет родина в объятья, / Но только в Портленд воротиться / Не дай нам, Боже, никогда»].
Структура некоторых песенных формул «Стрельцов» близка упомянутой песне «Усы» из сборника Кирши Данилова: «А нутя-ка, Усы, за свои промыслы!» — «А ну-ка, ребятки, понавалимся» или: «Ну-ка, ребята, по своим по домам!» Близок тип образных, но не формульных сравнений, когда проявляется индивидуальность художественного выражения: «Мужик захрипел, будто спать захотел» (Усы); «Всех перебил, будто волк переел». Близко былинному изображение столкновения крестьянина со «стрельцами»; «Взял он дубок за вершинушку» или: «На колене дугу распрямливает». Соловая кобылка напоминает тоже соловую лошадь Микулы Селяниновича. Сказочные обороты речи «Мало ли, много ли времечка спустя» в сочетании с диалектными и просторечными «Сем-ка», «пешки шли», «смолвилися», а также новыми, светскими («экипаж везла») характерны для произведений поздних скоморохов второй половины XVII столетия, как и упоминания о еде («Спины понабил — как сычуг снарядил», т. е. нафаршировал). В. Я. Пропп, указывая на неизученность жанра скоморошин, считал, что «их общность есть прежде всего общность стиля».5 [5 Пропп В. Я. Жанровый состав русского фольклора // РЛ. 1964. № 4. С. 13]. По некоторым чертам, указывающим на упомянутую общность, мы можем отнести тексты «Стрельцов» к циклу удалых песен, авторство которых приписывается слагателям из скоморошьей среды.