В некоторых тенденциях скоморошьего искусства можно обнаружить традиции, не то восходящие к более ранним эпохам, не то представляющие позднейшие параллели художественно примитивным формам выступлений древних предшественников скоморошества, древнегреческих актеров, мимов и клоунов, перешедших затем на византийские сценические подмостки, хотя это позднее понятие не соответствует древним сценическим актам. А. И. Кирпичников рассказал о выступлениях, которые устраивались клоунами на константинопольском ипподроме. Разыгрываемые ими сценки напоминали «вольности древней аттической комедии». В качестве примера им рассказан следующий сюжет.
Во времена Феофила препозит Никифор отнял у вдовы большой корабль и все ее прошения к Феофилу останавливал. В отчаянии она обратилась к забавникам ипподрома. Они сделали кораблик с парусом на колесах. «Во время ристания остановились перед царской стамой, крича один другому: "Разинь рот, проглоти его!" — "Не могу я этого сделать!" — "Препозит Никифор корабль вдовы проглотил, а ты этого съесть не можешь!" — Император немедленно расследовал дело, и препозит был сожжен тут же в Сфендоне» (Кирпичников. С. 6-7). О. М. Фрейденберг, рассматривая долитературные формы комического в аттический период, установила, что для выражения противоречий в частной жизни и в домашнем быту, слишком незначительных при господстве религиозно-мифологической и героической тематики, создавались сниженные комические сценки. В них применялась традиционная форма, идущая от фольклора, — древний инвективный ямб (Фрейденберг. 1. 2-е изд. С. 264-265). Тенденции противопоставления смешного и низкого высокому и героическому прослеживаются в близкой к фольклору литературе эпохи Средневековья. Они отчетливо выявляются в искусстве и остаточных элементах репертуара русских скоморохов. Эту тенденцию отчасти показал, но не подчеркнул А. С. Фаминцын в своей книге о скоморохах, вышедшей в 1889 г. А. И. Кирпичников через два года после ее выхода писал: «Поставить солидно вопрос об этой важной стороне древнерусской жизни возможно только соединенными усилиями многих работников, которые будут собирать и очищать критически документальный материал, а не варианты малоустойчивых народных песен» (Кирпичников. С. 22). Документальный материал полностью не собран и не изучен критически, хотя большая часть важнейших документов о скоморохах известна и по-разному комментировалась. Не прав А. И. Кирпичников и в своем пренебрежении к народным песням, что будет, насколько возможно, показано в настоящей главе.
Активная роль скоморохов в общественной жизни Руси, ее постепенное ограничение, видоизменение и, наконец, уход их с исторической сцены народной жизни длились около восьми столетий — срок не малый для влияния на устное творчество народа. В репертуаре, художественных приемах, скоморошьем искусстве в целом, когда-то тесно связанном с мифологией и верованиями, уходящем корнями в неизмеримые глубины синкретического сакрального действа, незаметно происходили сложные эволюционные процессы, обусловленные изменениями в истории и экономике страны, вызванными становлением и формированием государства. К изучению песенного и сказочного наследия скоморохов можно подходить только с учетом этой длительной эволюции.
Обращаясь к наиболее ранним слоям фольклора, исследователь все-таки встречается с произведениями, хронологически более близкими к нашему времени, точнее — со следами произведений, относящихся к позднему этапу существования скоморохов. Необходимы внимательность и археологическая осторожность при изучении дошедших до нас фрагментов, обломков, отдельных мотивов художественного целого, некогда составлявших репертуар или входивших в него и сохранивших отдельные черты скоморошьего художественного стиля. Только в процессе такого изучения возможна разработка определенных научных критериев. Решение этой проблемы важно для изучения генезиса русского фольклорного фонда, его постепенного формирования и обогащения. А. А. Морозов еще в 1940-е гг. призывал изучать художественные традиции скоморошьего творчества, взяв на учет все сохранившиеся остатки их репертуара: «шутовы старины», «песни-скоморошины», «небылицы», «перегудки», наконец, «всякие прибаутки, детские потешки, припевки, присказки, приговоры дружек, поговорки, смешные побасенки, докучные сказки, сведения о балагурах» (Морозов. 1. С. 245).
Эта широкая программа остается задачей и для современной науки. Призыв к практически новому пересмотру фольклора, и выявленного, и приписываемого скоморохам, представляется вполне актуальным и сегодня. Возможности песенного и сказочного фонда, изученные далеко не полностью, не исчерпаны. Рассмотрим некоторые из фольклорных традиций, сохранивших следы влияния скоморошьего творчества, и попытаемся выявить отдельные, возможно, характерные его черты, возникшие в ходе исторического процесса. Некоторые современные исследователи ставят под сомнение ту роковую в истории профессионального скоморошества роль, которую сыграли известные грамоты 1648-1649 гг. и «память» митрополита Ионы 1657 г. Напомним, что в грамотах, отправленных в декабре в Белгород и в Шую, а в начале 1649 г. — в сибирские города (Тобольск, оттуда на Верхотурье к воеводе Рафу Всеволжскому, а от него - в Ирбитскую слободу), пресекаются все проявления народной творческой инициативы: праздничные обряды, игрища внецерковные празднества, осуждаются суеверия, пронизывающие народную жизнь. В грамоте неоднократно упомянуты скоморохи. Рекомендуемые против них меры унизительны и жестоки: «бить кнутом», «бить батоги», наказывать не только скоморохов, но и жителей, у которых они найдут пристанище. Их маски и музыкальные инструменты («гудебные бесовские сосуды») ломать и жечь. А. А. Морозов считал, что реквизит скоморохов не так уж и дорого стоил, но это современный подход, без учета конкретных исторических обстоятельств. Грамоты рассылались для чтения «всяких чинов людем по многие дни» и, надо полагать, по всему государству. До нас же дошли лишь случайно сохранившиеся экземпляры. (Из сибирских один — уцелевший в архиве Верхотурского уездного суда.) Насколько тяжелыми и позорными были рекомендуемые против скоморохов меры, можно судить по сборникам судебных установлений XV и XVI вв.: кнутом наказывали за особо тяжкие преступления: грабеж, разбой, участие в бунтах, укрывательство преступников. По уложению 1649 г. — за крамолу, мошенничество, религиозные преступления наказывали батогами (Тимофеев. С. 222-224).1 [1 Ценный материал «Кабальных записей» и «Расспросных речей». См.: Булгаков. С. 212; Кошелев. 2. С. 68. № 330]. Скоморохи, таким образом, приравнивались к опасным государственным преступникам, ставились в один ряд с мошенниками, ворами и разбойниками, на что они сами жаловались в песне:
Называют нас ворами и разбойниками,
Ах, ворами, б..дунами, чернокнижниками!2 [2 Соб. 6. № 449; ср.: Чулков. II. № 151].
Значительная социальная группа населения лишалась защиты закона, каралось всякое заступничество за них со стороны населения. Слово «скоморох» исчезает не только из писцовых и таможенных книг; к началу XVIII в. оно начинает заменяться и в песнях, и в сказках. Только любовью народа к искусству скоморохов можно объяснить сохранность некоторых сюжетов с той интерпретацией, которую придали им эти народные поэты, изображение игр, плясок и выступлений их в песнях и сказках, пословицах и диалогах, память о самом внешнем облике скомороха, а также существование на окраинах страны медвежьих поводчиков вплоть до конца XIX в. и предания об их художественных традициях на Севере и в поселках при горных заводах Урала, традициях, кровно связанных с народной жизнью и народным творчеством.
Один из последних в истории борьбы со скоморохами документов — «память» митрополита Ионы приставу Матвею Лобанову. В ней сказано: «ехати ему в Устюжский уезд, в Двинские во все станы и волости, и к Соле Вычегодской на посад и в Усольской уезд по всем волостем и по погостем», где «заказ учинить крепкой» — о запрещении скоморохам и медвежьим поводчикам промышлять играми и плясками. Документ интересен тем, что направлен конкретно против скоморохов (патриарший указ 1684 г. скоморохов уже не упоминает). В «памяти» названы конкретные места их пребывания; большая часть названных в «памяти» земель принадлежала Строгановым. Царские дарственные грамоты давали им, наряду с другими привилегиями, право неподсудности государственным властям людей, поступавших к Строгановым на службу и в работу при заводах. Прикамье — земля Строгановых, уверенность в этом отразилась и в старинной пермской поговорке: «Не тряси берегом — Строганов соль вешат» (т. е. взвешивает).3 [1 Буслаев Ф. И. Народные пословицы. М., 1860. № 122]. Нуждавшиеся в рабочих руках и в людях, годных для охраны от кочевого населения, в ремесленниках различных специальностей Строгановы создавали заманчивые условия для беглых и «гулящих». По кабальному договору работник («уполовник») получал избу со двором и хозяйственными пристройками, ссуды хлебом, небольшую сумму денег, зерно для посева, даже «24 курицы живых и 240 яиц» (Введенский А. А. С. 141). Все это оплачивалось последующей работой. Случалось, что «уполовники», получив ссуду, убегали на сибирские вольные земли. Скрывая свою ставшую запретной профессию, скоморохи могли закабаляться в качестве ремесленников или «гулящих» людей. Пример такого закабаления рассмотрен ранее в гл. II про «Старину о большом быке», в которой «люди Строгановых» спасают от огромного денежного штрафа за украденного быка группу мелких ремесленников: харчевников, мясника, кожевенника. Не заплати они штрафа — пришлось бы «головой вершить», т. е. принять смертную казнь. Историк А. А. Преображенский отметил миграцию «гулящих людей», «на какое-то время выпадавших из русла феодально-крепостнических отношений» и составлявших в XVII в. многочисленную категорию: «Формируется слой почти постоянного населения из гулящих, остающихся вне крестьянских и посадских общин» (Преображенский А. С. 118).4 [4 Существенным было и то, что «гулящие» уплачивали лишь «явчую головчину» и годовой оброк, оставаясь вне тягла, т. е. не платя полной подати и не выполняя повинностей, лежавших на крестьянах]. «Ни о каком массовом переселении скоморохов в Сибирь (Урал и Зауралье входили в состав Сибирской губернии. — З.В.), где они якобы находились в относительно большей безопасности, мы не знаем. Регистрирующие движение населения таможенные, явочные и переписные книги воеводских и приказных изб хранят молчание», — писал А. А. Морозов в последней статье (Морозов. З. С. 47). Безопасность в XVI и XVII вв. гарантировалась службой у Строгановых. С переписными книгами вопрос более сложен; переписные и писцовые книги известны на Урале с XVII в. Велись ли там переписи ранее? В XVI в. уральские и прикамские земли только осваивались, русское население было пришлым, беглым, кабальным — видимо, не в интересах заводчиков была государственная перепись. В уральских переписных книгах нет слова «скоморох» как указания на профессию, что вполне естественно, т. к. профессия была официально запрещена. Писцовые книги по великопермским вотчинам Строгановых, по Соликамскому и Кунгурскому уездам красноречиво свидетельствуют зафиксированной топонимикой: деревни Харино, Рожино, Позоры в Чердынском уезде («позоры» — зрелища. — З. В.), Починок Содомов на р. Мулянке, Веселков — на р. Косьве, дер. Веселково на р. Сырке в б. Оханском уезде, деревни Скрыпинская, Скоморохово, Тресеницына, Дудилово и т. д. — в разных местах Пермской губернии. Не менее красноречивы фамилии и прозвища: Сурнины, Гусельниковы и Харины — в Добрянском Заводе (первоначально Домрянский), Никита Андреев сын Бубен, Митька Афанасьев Пискуло, Васька Никифоров сын Сурнин, Васька Михайлов сын Гудощик, Федька Мартемьянов сын Гусельник, Андрюшка Дуда, Брякоткин, Харю-хало, Обрядилов, Чудинов, Мехоношин, Дудоскрякины, Злыгостев, Кудесов, Мешкодер...5 [5 Подробнее см.: Переписная книга воеводы Прокопья Кузмича Елизарова 7155 (1647 г.) по вотчинам Строгановых; Писцовая книга Кайсарова по великопермским вотчинам Строгановых // Труды Пермской губернской ученой архивной комиссии. Пермь, 1892. Вып. 4; Шишонко. 1]. А. А. Морозов предполагал, что прозвища по профессии означали изготовителей народных музыкальных инструментов. Но для кого-то их изготовляли? Был спрос — было и предложение. Обе стороны дела говорят лишь о существовании скоморохов в Прикамье. Они нанимались к уральским заводчикам в качестве работных людей. А. А. Горелов обнаружил в списках мастеровых Нижнетагильского завода Демидовых имена Кирилла Данилова и Ивана Сутырина и убедительно доказал, что это поэт-скоморох, составитель знаменитого сборника «Древние российские стихотворения» Кирша Данилов и упоминаемый в этом сборнике, в песне, сочиненной самим Киршей, Иван Сутырин.6 [6 Горелов А. А. Цена реалии // Русская литература. 1963. № 3. 169]. Этот факт относится к XVIII в., когда, по существу, уже не действовали запреты на скоморошье искусство, но сильна была память о грозящих за него наказаниях, поэтому поэт-скоморох числится мастеровым, хотя и писал для самого заводовладельца сборник народных песен.
Положение скоморохов ухудшилось уже к середине XVII в. Нищенское их положение отмечают вятские переписные книги: «В городе Хлынове (Вятка. — З. В.) живут бобыли: Миронко Веселой, Нефедко плясун, Колупайко Скоморох; нищие Фтюря Веселой и Ивашко Веселой да нищая вдова Анютка Бесова».7 [7 Царево-Сангурский посад и уезд по переписной книге М. Б. Кишкина 1646 г. // Труды Вятской ученой архивной комиссии. Вятка, 1906. Вып. 3-4. С. 14. Документы XVII в. фиксируют участие скоморохов в разбойных нападениях и воровстве, что отразили и песни, и сказки].
Если сравнить эти данные с записями переписных книг Новгородской и Тверской пятин, где скоморохи жили семьями, владели недвижимым имуществом, торговали, то видно, насколько ухудшилось их положение за полстолетия с небольшим: живут бобылями, нищенствуют. По мнению А. А. Морозова, никакой разгром не мог бы подсечь цветущее дерево скоморошьего искусства, если бы к тому времени не высохли его корни (Морозов. 2. С. 57). В этом подходе сказывается типичная для ряда исследователей манера судить о народе по положению и вкусам привилегированной части общества. Если при царском дворе в моде театр и западноевропейская музыка, значит, «высохли корни скоморошьего искусства»? Но корни и верхушки различны по положению и питаются не одинаково. Корни как раз не высохли, а были живы и прочны. Запреты же в области устной народной поэзии, обрядности и других установлений народного быта подсекли и уничтожили исторически ценные традиции. До начала XVIII в., по наблюдениям исследователей, полнокровно жили и развивались народная песня, свадебный обряд, сказка. С XVIII в. наблюдается процесс контаминации в песнях, замена обрядовых песен случайными в свадебном репертуаре, обеднение сюжетов и художественное опрощение сказок, сокращение балагурных формул в приговорах дружек и пр. Если учесть подобные факты во всей полноте и точности, то придется признать что скоморохи «держали в порядке» репертуар. Не случайны жалобы на них церковников, сетующих, что слушающие их люди даже «словесе их изучили», т. е. запомнили (Пономарев. С. 106; Шептаев. 1. С. 51). Между тем искусство скоморохов в конце XVII в. привлекало не только крестьян и работных людей, но и заводчиков и бояр. Г. А. Демидова и историка Г. Миллера интересовали песни, в которых «историю поют на голосу» (Шеффер. С. 195); для Анны Ивановны, императрицы, по ее специальной просьбе записывают скоморошью песню «Как у нас в селе Поливанове» (Шептаев. 1, С. 64). В собрании проповедей священника из строгановской церкви Орла-городка на Каме, относящихся к 1683—1687 гг., есть упрек боярину: «Ты день и ночь проводишь в увеселениях с подобными тебе пьяницами и сластолюбцами, смотришь на сатанинские игры скоморохов, слушаешь шум труб и гудения, служение бесовское и всем этим наслаждаешься».8 [8 Духовная беседа. СПб., 1858 (Поучения в неделю 26-ю по пятидесятнице); Введенский. С. 241]. Проповедь отмечает, следовательно, пребывание скоморохов в вотчине Строгановых на Каме, когда их искусство и самая профессия были официально запрещены (Михневич. С. 49-52, 64).