З. И. Власова. Скоморохи и фольклор (6)

      Поэт гениально с большой силой художественной изобразительности и в полном соответствии с народной эпической традицией воспроизвел основные принципы былинной композиции. Можно предполагать, что ему довелось слышать эпические песни в живом, естественном исполнении. В XIX в. в Пензенском крае были живы еще традиции скоморошьего искусства, если верить такому художественному документу эпохи, как пензенский фольклор.3 [3 См.: Песни и сказки Поимского района. Пенза, 1948; Песни и сказки Пензенской области. Пенза, 1953; Народное красное слово. Сборник загадок, пословиц, поговорок, побасенок, присказок, сказок-шуток и песен. Пенза, 1959].
      В науке осознание роли скоморохов в судьбах фольклора, в первую очередь национального эпоса, произошло значительно позднее. В обществе с XVIII в. господствовало представление о скоморохах как богопротивных, грубых и дерзко кощунствующих для простонародья глумцов. Интерес к их искусству возникает медленно и постепенно. Известную роль сыграла начатая Археографической комиссией публикация подлинных исторических документов и перепечатка их в некоторых губернских изданиях.
      Большое значение имела известная статья И. Д. Беляева «О скоморохах». Автор ее обратил внимание на язычески религиозный характер действий скоморохов и сакральное значение в древности их музыкальных инструментов.4 [4 Беляев. С. 70-76]. Статья заставила по-новому взглянуть на роль скоморошьего искусства в истории возникновения, развития и постепенной эволюции народной культуры. Специальное внимание уделил скоморохам Л. Н. Майков в монографии «О былинах Владимирова цикла»: «...находим веселых молодцов — гудошников и скоморохов (или лиц, переодетых скоморохами) на княжеском пиру. Они поют и играют на звончатых гуслях или гудке». Майков перечисляет богатырей, владевших также мастерством игры на гуслях и знавших сыгрыши-наигрыши Иерусалима и Царьграда, Киева и Новгорода, сопровождавших игру припевками: это Ставр, Садко, Соловей Будимирович, Добрыня, Чурила. С большой обстоятельностью рассмотрев примеры их пения, Майков делает вывод о некотором «сродстве» современных ему сказителей со скоморохами-гудошниками: «...нельзя не признать <...> скоморохов, гудцов и игрецов, упоминаемых в поучениях, за одни и те же лица с гудошниками и скоморохами наших былин; и хотя нет возможности точно определить содержание их песен, — нельзя не предположить, что были между этими песнями и эпические, нечто вроде наших былин. Ставр у Рыбникова "мастер в гусли играть, напевок напевать / Про стары времена и про нынешни". В таком случае можно сблизить древних скоморохов и гудошников с нынешними олонецкими сказителями и притом вспомнить, что как скоморохи в свое время подвергались осуждению духовенства, так в старости и нынешние сказители считают свои песни греховными, мирскими, запретными. Мысль о греховном характере скоморошьих песен и игр не чужда и былинам: игры Садко названы бесовскими устами старчища-пилигримища или св. Миколы» (Майков. С. 34-35).
      Наблюдения Майкова продолжил А. Н. Веселовский в начале 1880-х гг. «Древняя былевая поэзия знает скоморохов в другой роли: они эпические певцы, международные для того времени», — заметил он. Перечислив, по Майкову, гусляров, тех же прославляемых былинами богатырей, он проницательно предположил, что перечисление мотивов по их происхождению — «это в одно и то же время репертуар нашего былевого эпоса и указание на культурные слои, залегшие в нашей эпической поэзии. Там и здесь участие захожих людей-скоморохов вероятно; нет лишь того дифференцирования, того роста народного певца, которым обусловлено было на Западе литературное развитие эпоса из посылок народной песни-былины» (Вес. Разыск. С. 218). Веселовскому принадлежит мысль о возможном участии скоморохов не только в исполнении, но и в сложении эпоса: «В персоналии эпоса именно скоморохи являлись единственными представителями песни. Вот почему я считаю возможным уделить им известную роль в сложении эпоса, как, с другой стороны, в поэзии народного обряда» (с. 219).
      С начала 1890-х гг. вопрос об отношении скоморохов к эпосу все более интенсивно дебатировался в научных кругах. В 1894 г. В. Ф. Миллер выступил с публичной лекцией в Этнографическом отделе РГО о былинах и их хранителях, а в марте и сентябре 1895 г. опубликовал специальные статьи, которые стали первыми главами его известных «Очерков русской народной словесности».5 [5 Миллер В. Ф. Былинное предание в Олонецкой губернии // Русская мысль. 1894, март; 1895, сентябрь, октябрь; ЖМНП, 1894, май; Критика теории безличности в наше время была акцентирована в работе Л. И. Емельянова «Методологические вопросы фольклористики» (Л., 1978)]. Книга была принята с интересом и большой доброжелательностью, однако вызвала ряд вопросов, касавшихся разных сторон проблемы:
      1) об авторстве скоморохов в отношении к отдельным сюжетам;
      2) о возможном влиянии их на произведения эпоса, входившие в их репертуар; 3) о влиянии на самую форму исполняемых скоморохами былин. Исследователь всюду использовал термин «вариант» вместо употребляемого ранее «пересказ» по отношению к произведениям с одним сюжетом, но подчеркнул при этом сохранявшийся сказителями смысл каждого варианта как пересказа ранее слышанного подчеркнутой частицей «де» (дескать). В. Ф. Миллер поддержал методическое требование А. Н. Веселовского о необходимости изучения каждой былины в совокупности всех известных вариантов, он обратил внимание на специфические особенности композиции и поэтики (по его терминологии — «техническая сторона былин») и показал, что они могли быть созданы только профессионалами, за которыми стоит многовековая поэтическая традиционная школа. Он отверг теорию немецких романтиков о безыскусственности и безличности народной поэзии, согласно которой естественным создателем устно-поэтического наследия был весь народ: все члены, его составлявшие, «принимали равное участие в подвигах», и «каждый испытывал возбужденное и одинаково направленное духовное настроение». «Окажется, что такого народа этнография, а тем менее история не может указать, что такой народ — создание теории», — заявил В. Ф. Миллер (Миллер. Очерки. 1. С. 23).
      Далее он заметил: «Казалось вероятным и правдоподобным то, что русский крестьянин в прежние века мог создать богатырскую песнь, воспевавшую подвиги национальных героев. А между тем как удивлены были бы те же исследователи, если бы современный крестьянин, не научившийся грамоте, откликнулся эпическою песнью на подвиги какого-нибудь современного русского полководца! Такое же преувеличенное понятие существует о памятливости народа. Житейский опыт показывает, что в неграмотной народной среде события, случившиеся сто лет или полтораста тому назад, спутываются и основательно забываются. Случайная передача былин от поколения к поколению, если б она всегда была только такова, не могла бы донести до нас старинного былевого репертуара не только отдаленных времен, но даже XVI или XVIII в. Поэтому совершенно естественно мы приходим к мысли, что у нас на Руси, как у большинства народов, имеющих эпические сказания, были профессиональные их хранители, обрабатывавшие их, исполнявшие их в народе и передававшие их в своей среде новым поколениям профессиональных певцов. Они разносили свои былевые песни (как и многие другие) в народе, содействуя таким образом распространению интереса к эпической истории Руси. Записанные в наше время былины не что иное, как разошедшийся в народе былевой репертуар старинных профессиональных певцов, какое бы название они ни носили» (Там же. С. 31-32).
      Высказанные В. Ф. Миллером мысли не вызвали возражения. Так, А. С. Архангельский, профессор Казанского университета, в двух рецензиях рассматривал достоинства и недостатки работы. «Книга полна новыми сопоставлениями и выводами, — писал он, — так же любопытны его изыскания о состоянии современной былинной традиции, о технической стороне былин, их географической распространенности, о современных сказителях».6 [6 Архангельский А. С. 1) Известия ОРЯС. 1898. Т. 3. Кн. 3. С. 905-923; 2) Уч. зап. Казанск. ун-та. 1898. Кн. 11-12. С. 1-22]. Рецензент признавал, что не все выводы строго обоснованы, некоторые слабо мотивированы. Во второй рецензии более подробно изложены новые теоретические положения исследователя в расчете на читателя-студента.
      А. Н. Пыпин, рецензировавший десятилетием ранее книгу А. С. Фаминцына «Скоморохи на Руси», также отозвался рецензией. Он заметил, что новое исследование былин — «образчик того, как трудно дается народу объяснение непоэтического факта с наслоениями различных веков и различных состояний народной жизни. Наша былина есть устный национальный эпос, который уже давно исчез в Западной Европе и имеет свою параллель только в подобном, но более тесном народном эпосе южного славянства». Главный тезис автора Пыпин сжато изложил в рецензии, принимая его безоговорочно: «Автор приходит к заключению, что современные певцы былин унаследовали былинный репертуар от старых профессиональных певцов: это были столь известные в Древней Руси скоморохи или вообще профессиональные певцы, которые были и слагателями песен. Следы старой песенной техники скоморохов автор открывает и во внешней стороне былины».7 [7 Вестник Европы. 1897. № 7. Июль. С. 405-408]. В критико-библиографическом обзоре журнала «Русская мысль» отмечалась оригинальность работы и новое освещение многих вопросов былиноведения.8 [8 Русская мысль. 1897. С. 408-409].
      Отдельные стороны поднятой проблемы разрабатывали, углубляли и конкретизировали единомышленники, сторонники и ученики В. Ф. Миллера: М. Е. Халанский, И. Н. Жданов, А. С. и М. С. Грушевские, А. В. Марков, Н. П. Дашкевич и др. Работы о значимой роли скоморохов в сохранении и развитии эпического наследия были безусловным шагом вперед в научном освоении эпоса, так как позволяли объяснить многие его особенности и в содержании, и в форме. А. П. Скафтымов, выступивший в 1924 г. против методологических принципов исторической школы, выделил особо первые главы работы В. Ф. Миллера, причислив их к «трудам пре красным», наряду с трудами А. В. Маркова «Бытовые черты русских былин» (1904) и С. К. Шамбинаго «Древнерусское жилище по былинам» (1909).9 [9 Скафтымов А. П. Поэтика и генезис былин. 2-е изд. Саратов, 1994. С.90, примеч.131].
      Интерес к скоморохам в былиноведении оказал определенное влияние и на собирательскую работу. А. Д. Григорьев обнаружил на Пинеге живые поэтические следы их искусства и подробно остановился на этой особенности эпического репертуара: «В Пинежском крае, кроме старин о богатырях <...> есть довольно шутовых старин. Присутствие их указывает на влияние по р. Пинеге скоморохов, распространившееся и на Кулойско-Мезенский край... Есть целая группа старин, назначение которых рассмешить слушателей. Пение их должно было составлять преимущественно репертуар наших веселых людей, скоморохов». Далее перечислены «Терентий-муж», «Ловля филина», «Кострюк», «Усища грабят крестьянина», «Вдова и три дочери», «Дурень-валень», «Проделки Васьки-Шишка», «Старина о льдине и бое женщин», в их числе названы также «Добрыня и Маринка» и «Илья Муромец и Идолище» — в некоторых вариантах. Собиратель заметил, что «большая часть скоморошьих старин отличается не только своим шутливым содержанием, но и складом, быстрым, веселым напевом. Меньшая же часть их <...> при шутливом содержании, по складу и напеву сходна с серьезными старинами, но эта противоположность между содержанием старины и ее внешностью вместе с тоном напева также приводит слушателей в веселое настроение». Особо остановился собиратель на новой записанной им былине «Путешествие Вавилы со скоморохами» и заключал: «Одиннадцать сюжетов принадлежат к числу скоморошьих, что указывает на значительное влияние на здешний эпос скоморохов». Он заметил, что в дер. Шотогорке несколько семей сохраняют даже фамилию Скомороховы.10 [10 Архангельские былины и исторические песни. С. XIX-XXII] Н. Е. Ончуков, открывший былины в бассейне Печоры, предполагал, что весь былинный эпос распространялся по окраинам страны профессиональными певцами, скоморохами и отчасти каликами: «Если Пустозерск служил местом ссылки боярам, иногда знатным, иногда даже временщикам, и если жили они на Печоре не без своих людей, то что удивительного, что из 30-ти человек челяди, жившей в Пустозерске с боярином Матвеевым, было несколько знатоков старин. Можно допустить даже, что Матвеев, отправляясь в ссылку, нароч-но взял с собой побольше людей, могущих утешить и развеселить его в "суровой стране льда и ночи". То же можно сказать и про Голицына, и про Щербатова и прочих неизвестных невольных жителей Москвы в Пустозерске». Собиратель обратил внимание на следы профессионального исполнительства в былинных текстах: «Следы певцов-профессионалов найдутся и в печорских старинах <...>. Петр Позднеев три из одиннадцати спетых мне старин оканчивал так:

      Последний стих говорит, что пели старины молодцы, — прием, может быть, заимствованный у скоморохов».11 [11 Ончуков Н. Е. Былинная поэзия на Печоре // Печорские былины. С. XVII, XX-XXI]. Основанием для таких выводов собирателям послужили личные впечатления. Из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина известно, что В. В. Голицын просил о милости и был переведен вместе с сыном, женой и челядью на Пинежский волок, где и умер.12 [12 Волок — поселение, расположенное на месте, где суда переволакивались из Пинеги на Кулой и где, по приказу Екатерины И, был учрежден город Пинег, современная Пинега. См.: Соловьев. История... Кн. 7. Т. 13-14. С. 464]. Иначе объясняла появление на Севере скоморохов О. Э. Озаровская, побывавшая там в 1915, 1916 и 1921 гг.; она встретилась с М. Д. Кривополеновой, наследницей части скоморошьего репертуара, познакомила с нею общественность Москвы, Петербурга и Архангельска. Озаровская писала, что, по историческим данным (впрочем, очень скудным), новгородские ушкуйники проникли на Север очень рано и обложили данью уже существовавший тогда древнейший город Кевроль. Пинега и Кулой долго были ареной борьбы за влияние и власть между Новгородом и крепнувшей Москвой в более поздний период. Москва учредила в Кевроле воеводство:«Весело, привольно жили воеводы, часто сменяясь, ибо Север считался лакомым куском и сесть на Кеврольское воеводство стремились многие. Жили воеводы жирно и весело, со свадьбами по образцу царских, со стольниками на свадебных пирах, с веселыми скоморохами, с кулачными боями на плоских искусственных горках. &;lt;...&;gt; Сколько песен, сказок, поговорок про скоморохов застряло на Пинеге именно в этом ее звене, около древнего Кевроля».
      Наблюдения Озаровской подтверждаются значительно позднее произведенной С. И. Дмитриевой статистикой. Она подсчитала количество записанных на Севере текстов по регионам: на Кулое -127, на Зимнем берегу — 130, на Печоре — 138, в Кенозере — 144 на Мезени — 151, в Западном и Восточном Заонежье — 166 и 164 наибольшее же количество записей на Пинеге — 196. Между тем на Пинегу собиратели попали уже в начале XX в., т. е. на 30 лет позднее, чем в Заонежье. Если бы записи на Пинеге производились в 1860-х гг., то картина была бы, видимо, еще более впечатляющей, А. В. Марков, записавший былины на Зимнем берегу, считал, однако, что скоморохи туда не добрались: «Население Зимнего и Терского берега не могло непосредственно перенять старины ни от скоморохов, которые, конечно, не заходили на крайний север России, ни от калик, которые хотя и бывают зимою на Зимнем берегу, но поют только духовные стихи, да и тех, по словам крестьян, знают немного».13 [13 Дмитриева С. И. Географическое распространение былин. С. 43; Марков. 1. С. 23-25]. О справедливости этого наблюдения свидетельствуют беломорские тексты, растянутые, тяжелые, с неуклюжим стихом.
      Влияние новых теоретических положений отразилось достаточно быстро в учебном процессе. В университетских и гимназических курсах, на лекциях в Высшей женской школе (Бестужевские курсы) проблемы эпоса освещались с учетом работ В. Ф. Миллера и его последователей.
      «В том направлении, о котором говорит В. Ф. Миллер, а также другие исследователи, сделано за последнее время много ценного... Бесконечно длинный ряд статей. Каждая из них — ценный вклад в изучение былин. Но все они исследуют какую-нибудь одну былину, один мотив, какую-нибудь одну деталь; все они пока далеки от синтеза. И не мудрено: для синтеза еще не наступило время. Зато когда оно наступит, обобщенные выводы будут иметь, несомненно, твердое основание», — писал один из сторонников нового исторического направления.14 [14 Буш В. Среди новых исследований былин (Библиографические наброски 1900-1912 гг.) // РФВ. Варшава. Т. 70. 1913. № 3. С. 144-150; № 4. С. 314-331; см. также: Трубицын Н. Несколько мыслей об итогах изучения русского эпоса (Вступительная лекция 7-го октября 1914 г. в Петроградском университете) // РФВ. 1915. Т. 73. № 1-2. С. 42-57. Укажем некоторые курсы, одобренные за мастерство изложения, глубину освещения проблемы генезиса былин и высокую степень эрудированности: Сиповский В. В. История русской словесности. Ч. I. Вып. 1. СПб., 1907 (о скоморохах: с. 46, 73-87); Келтуяла В. А. Курс истории русской литературы. Пособие для самообразования. Ч. I. Кн. 1. СПб., 1908. С. 813-833. В. В. Сиповский считал недостатком книги ее социологический уклон; Коробка Н. И. Опыт обозрения истории русской литературы. Ч. I. Вып. 1. Народная словесность. СПб., 1909 (о скоморохах со с. 78); Замотин И. И. Русская устная словесность (былевой эпос). Варшава. 1912; Сперанский М. Н. Русская Устная словесность. Т. 1. Былины. М., 1916. («Вводные статьи редактора, как и объяснительные очерки к каждой группе былин, прекрасно сводят выводы различных исследователей, преимущественно В. Ф. Миллера, в одну общую картину», — говорилось в рецензии на книгу Сперанского. — Речь. 1917. № 122. С. 7)].
      Гипотеза В. Ф. Миллера о создании и переработке былин в среде скоморохов была, по существу, принята без возражений, даже с одобрением и интересом. В книге А. Н. Сиротинина, которая была отмечена рецензией В. В. Сиповского, оценившего ее как «явление исключительное и желанное»,15 [15 Сиповский В. В. (Рец.:) Сиротинин А. Беседы о русской словесности. Изд. 2. СПб., 1909 // ЖМНП. 1909. № 5. Отзывы о книгах. С. 106-107] сформировано эволюционное развитие эпоса по трем этапам: 1) естественный: эпические песни слагались в глубокой древности и исполнялись в торжественных случаях при княжеских застольях; 2) скомороший: обработка и пополнение древнего эпического фонда в течение веков в художественно-поэтической среде певцов и слагателей — «период былинный в строгом смысле слова»; 3) период постепенного распада и разложения былинной поэзии с переходом в «неискусные руки» поздних поколений сказителей из крестьян. Сиротинин понимал былины как «поэтическую летопись народной души и жизни».
      Курсы по истории русской словесности привлекали внимание научной общественности. В рецензиях на них по-своему отражались общественные противоречия. Н. Н. Виноградов, высоко оценив два выпуска учебника В. В. Сиповского, начинает статью замечанием, что «два года назад приветствовал "Курс истории русской литературы" В. А. Келтуялы. Продолжения курса не появилось. Автору трудно выдержать принцип социологический, так как различия между классами сглаживаются и исчезают, литература делается общенациональной» (ЖМНП. 1908. Ч. 18, декабрь. С. 444-445).16 [16 См. также отзывы: А. Золотарева на «Курс истории русской литературы» В. А. Келтуялы (Заветы. 1912. № 6-7. С. 163-166); В. Маровского (ИВ. 1913. № 5. С. 680-681); А. И. Яцимирского (Русская школа, 1910. № 2. С. 162-163); В. В. Сиповского на учебник Н. И. Коробки «Опыт обозрения истории русской литературы». СПб., 1909 (ЖМНП. 1910. № 4. С. 246-248)].
      В начале XX в. намечается новый подход к решению проблем социального генезиса фольклора и национального эпоса в частности. Еще в 1890 г. А. Н. Веселовский заметил: «Язык, как и стиль, — явление социального порядка»; «Личный поэт, лирик или эпик, всегда групповой», т. е. отражает взгляды и вкусы воспитавшей его и влияющей на него среды. А. В. Марков в 1907 г. выдвинул задачу исследования идейной стороны былин с точки зрения классовой психологии (Марков. 3. 118, 122). Под влиянием широко распространившегося интереса к социальным проблемам претерпел некоторую коррекцию взгляд В. Ф. Миллера на генезис былин. В оставшемся незавершенным «Очерке истории русского былинного эпоса" (напечатан посмертно в т. 3 «Очерков русской народной словесности») он писал, что былины — это «изящная литература высшего класса, она носит аристократический характер и отвечает спросу определенной социальной среды» (с. 28—30). Эта мысль ученого послужила основанием для того, чтобы обвинить его в создании теории аристократического происхождения эпоса, ярче и полнее всего выраженной И. И. Замотиным. В лекциях 1913-1914 гг. он ограничил принципиальное положение В. Ф. Миллера, что эпос создавался профессионалами для представителей высшего сословия, способных его оценить и понять. Замотин утверждал, что процесс поэтического творчества на заре зарождения культуры сосредоточивался не в народе, а в просвещенном классе, занимавшем привилегированное положение в обществе: «Древняя русская аристократия, ничтожная по числу составлявших ее лиц, была средоточием древне-общественного опыта, знаний, активности, силы и инициативы, власти и богатства. Наоборот, народная масса, огромная по своей численности, была средоточием невежества, пассивности, неподвижности, бессилия, бесправия и бедности. Обширную светскую и духовную литературу создавали, за ничтожными исключениями, не представители народа... Сказка? Уже действующие лица ее, цари и царевичи, короли и роскошная обстановка, среди которой они действуют, показывают, что и этот род произведений сложился в аристократической среде, а не народной». Далее был сделан вывод, что «все виды и роды устного творчества зародились не в народе, а в верхах, в среде аристократической. Небольшая часть народа, главным образом городская, могла кое-что заимствовать у нее в смысле развития, и эта-то вот народная интеллигенция и могла переработать песни, составляемые в аристократических кругах, но весь народ далек был от этого творчества и, возможно, ничего не знал о существовании этих песен».17 [17 Замотин И. И. Русская народная словесность. Конспект лекций... С. 6-7. Приносим извинения читателям за цитирование «конспекта», а не самого учебника; его в доступных автору библиотеках не оказалось].
      Касаясь конкретно былин, И. И. Замотин признает, однако, возможность существования профессиональных певцов, одновременно бывших и слагателями текстов. Он принимает позицию В. Ф. Миллера в вопросе о скоморохах: «Хранителями песен были также и народные артисты, известные под именем скоморохов. Первоначально скоморохи пользовались, по-видимому, известным почетом и даже получали доступ к княжескому двору в качестве певцов и музыкантов».18 [18 Там же. С. 169]. Б. М. Соколов значительно расширил вопрос о слагателях былин под влиянием утверждавшегося в литературоведении социологического метода. Как и П. Н. Сакулин, он считал, что тематически обособленные циклы былин создавались различными социальными группами, составлявшими народ в целом.19 [19 Соколов Б. М. Русский национальный эпос. Былины. С. 16-17. 20 Сакулин П. Н. Русская литература. Обзор литературных стилей. Ч. 1. Литературная старина. М., 1928. С. 22-31, 48-62]. В концовках былин он справедливо усмотрел участие не одного певца, а нескольких, поскольку они сказываются не от одного лица. Он допускал, что былины пелись целым хором скоморохов. Надо полагать, что исполнение былин сопровождалось аккомпанементом: одного-двух сменявших друг друга сказителей-певцов сопровождали музыканты, выступая в начале, в конце и в перерывах между большими частями повествования. К числу слагателей былин Б. М. Соколов причислил, как и А. В. Марков, калик, уточнив при этом, что они выражали в своем творчестве интересы церковных кругов, что маловероятно. Эволюционные процессы в эпосе на протяжении веков осложнялись, по представлениям ученого, воздействием различных социальных групп населения, при этом переход песен из одной группы в другую приводил к изменениям в содержании и форме эпоса. В 1918 г. исследователь считал большой заслугой северного крестьянства в лице его талантливых представителей хранение былин и передачу их из поколения в поколение: «Когда исчез дружинный быт, замолкли на Руси скоморохи, древние пилигримы размельчились в убогих калек и нищих странников, то некогда всех интересовавший и поддерживавшийся всеми слоями народа национальный эпос <...> перешел в народную крестьянскую среду и сохранился преимущественно на севере» (там же. С. 18).
      П. Н. Сакулин в курсе истории русской литературы (1928 г.), рассматривая происхождение фольклора, указал на необходимость уточнения и ограничения таких понятий, как «устная народная словесность», «устная поэзия», «коллективность», «безличность» и самого понятия «народный», поскольку народ и даже только крестьянство в структурном отношении представляет сложное и изменчивое явление во все эпохи народной жизни; оно не единственный создатель и хранитель устной поэзии: «Все данные говорят о полигенезисе; в создании и распространении устной поэзии участвовали все сословия и классы старорусского общества, начиная с социальных верхов и кончая неграмотными простолюдинами. Устная поэзия отразила классовое разделение общества, и некоторые ее виды можно безошибочно прикреплять к известному общественному слою».20 Сакулин далее подчеркивает роль профессиональных певцов, талантливых поэтов-импровизаторов, которые выделялись из любой среды; он особо выделил скоморохов: «Роль скоморохов в создании устной поэзии огромна. Специфические следы их мастерству видны даже в былинах строгого богатырского стиля» (там же. С. 48).
      Размышления об отражениях в фольклоре социальной дифференциации общества нашли наиболее полное выражение в статьях Б. М. и Ю. М. Соколовых. Последний, указывая на недочеты в работах «исторической школы», объяснял их тем, что еще не разработана история материальной культуры и не учитывалась смена социальных групп, которые создавали фольклор или, по крайней мере, для которых он создавался. Изменением социальной среды, в которой бытовал эпос, объяснял он некоторое «потускнение образа Алеши Поповича и рост популярности Ильи Муромца, который из дружинника превратился в домовитого казака — крестьянина».21 [21 Соколов Ю. М. 1) Очередные задачи изучения русского фольклора (Ответ профессору Ю. Поливке) // Литература и марксизм. 1928. № 2. С. 24-50; 2) О социологическом изучении русского фольклора // Художественный фольклор, 1926. Вып. 1; 3) Дополнения к статье «О социологическом изучении...» // Литература и марксизм. 1929. № 2. С. 15].
      В 1920 и 1930-е гг. большое внимание ученых было обращено на собирание и изучение фольклора гражданской войны. Тем не менее и в эти годы появилось замечательное исследование Н. Ф. Финдейзена, в двух выпусках которого дан обзор древних обрядовых песен, пословиц, былин и позднейших лирических песен. Во втором выпуске рассмотрены новгородские былины, специальный раздел посвящен «скоморошьему делу на Руси», приложена составленная автором карта с обозначением мест скоморошьих поселений по данным писцовых книг. Эта работа не потеряла своего научного значения до настоящего времени по ценности выводов и материала.22 [22 Финдейзен Н. Ф. Очерки по истории музыки в России с древнейших времен до конца XVIII века. Вып. I—II, М.; Л., 1928. Рец.: Перетц В.Н. Изв. по ОРЯС. Т. 3. Кн. 1. 1930. С. 331-341].
      В начале 1930-х гг. началась дискуссия о социологическом методе в литературоведении. Подвергались критике работы, в которых применение нового метода было признано вульгарно-социологическим. Материалистический тезис о зависимости художественного сознания от общественного бытия, понимаемый только в социальном плане, лишал литературу, искусство и в их числе фольклор многосторонних и различных по своей сущности связей с действительностью. При этом обеднялась эстетическая содержательность и познавательная значимость художественных произведений. С середины 1930-х гг. в печати велась подготовка к новой дискуссии по вопросам эпоса, начавшейся в 1936 г. с обсуждения пьесы Д. Бедного «Богатыри». Ее результаты остановили развитие исследований по генезису эпоса, изменили и подход к нему под влиянием идеологического партийного прессинга. Повышенное внимание стало уделяться современному любительскому сказительству, конкретным выдающимся и известным его представителям, мастерам исполнительства и знатокам фольклора. Пропагандистские силы были брошены на создание фольклора и, в частности, эпоса социалистической эпохи; процесс идеологической работы со сказителями и его плоды рассмотрены Л. И. Емельяновым в его монографии.23 [23 Емельянов Л. И. Методологические вопросы фольклористики. Л., 1978. С. 59-63, 71-93, 103-122]. В наступившей политически гнетущей обстановке проблема скоморошества сначала замалчивалась, а потом была вообще оставлена. В фольклористике интенсивно утверждались понятия о народе-творце, народности и коллективности. Понятие «народ» было ограничено. В него включались только колхозное крестьянство и рабочий класс. Интеллигенция, официально признанная «прослойкой между классами», лишалась права на создание фольклора, если он не служил делу пропаганды партийных идей. Духовные стихи и религиозные притчи, легенды, анекдоты были исключены из фольклорных сборников. Специально создаваемые комиссии проверяли записи фольклорного материала и исключали из хранения частушки, высмеивающие коллективизацию и пятилетние планы. Такие тексты были названы «кулацкими» и уничтожались. В годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные десятилетия основное внимание уделялось записям и собиранию фольклора военных лет, особенно партизанского. Тем удивительнее, что уже в 1946 и в 1950 гг. в статьях ленинградского ученого А. А. Морозова вновь ярко и темпераментно «заявили о себе» скоморохи, обсуждалась их связь с фольклором, с былинами, эпосом в целом. Замечательная пинежская сказительница М. Д. Кривополенова расценивалась Ю. М. Соколовым как «прямая наследница скоморошьего мастерства».24 [24 Соколов Ю. М. Русский фольклор. М., 1938. С. 231]. А. А. Морозов считал, что сохранившиеся элементы наследия скоморохов на Севере — «одно из следствий общей новгородской колонизации. За основной массой поселенцев тянулись странствующие ремесленники, портные, суконщики, а среди них и скоморохи» (Морозов. 2. С. 115-116). «Богатый и разнообразный репертуар скоморохов стал достоянием нашего Севера как часть старинной новгородской культуры, — говорит далее исследователь и вновь поднимает вопрос о связи скоморохов с эпосом. — Скоморохи не только потешали своих слушателей веселыми и забавными песнями. Они исполняли и серьезные старины, прославлявшие подвиги русских богатырей. Стремление представить любимых героев русских былин охотниками до "гуслей яровчатых" — а то и прямо нарядить их в скоморошье платье, — как мы видим это в одной из распространенных былин о Добрыне Никитиче, — свидетельство об участии скоморохов в формировании самого содержания былин". О том же совершенно определенно заявил А. А. Морозов уже в своей первой статье: «Скоморошье искусство, скоморошья техника отразились не только на содержании, но и на всем строе былин наших. Само складывание (разрядка автора. — З. В.) былин, готовые, пересыпающиеся из старины в старину традиционные формулы в значительной части, по-видимому, выработаны скоморохами. Особенно это относится к так называемым зачинам, или запевам, а также исходам былин, торжественным или шутливым приступам или концовкам» (Морозов. 1. С. 205-206). Статьи А. А. Морозова вызвали новый интерес к проблеме. Уже в 1949 г. были напечатаны две содержательные статьи Л. С. Шептаева: «Русское скоморошество в XVII веке» и «Русский раешник XVII века». В 1950-1960-х гг. появились статьи Д. С. Лихачева: о социологических основах «Моления» Даниила Заточника, «Возможный случай скрытой полемики фольклорного произведения с книжным (былина "Вавило и скоморохи" в сопоставлении с легендой "О скомрасе Вавиле")», «Древнейшее изображение скомороха и его значение для истории скоморошества», «Княжеские певцы по свидетельству "Слова о полку Иго-реве"», «Скоморох [князя] Всеслава и ток на Немиге». (Впрочем, две последние опубликованы уже в 1980-х гг.) В историко-литературном сборнике 1959 г. появилась статья А. А. Зимина «Скоморохи в памятниках публицистики и народного творчества в XVI веке», в 1964 г. — его же «Отголоски событий XVI века в фольклоре». В 1960-х гг. появились новые исследователи темы скоморошества: В. И. Петухов: 1. «Сведения о скоморохах в писцовых, переписных и таможенных книгах XVI-XVII вв.»; 2. «Скоморохи на Руси», (Сов. эстрада и цирк. 1965. № 10. С. 28-29). С. Миско: «Скоморохи в Белоруссии» (Неман. 1962. № 1), несколько интересных страниц о московских скоморохах в книге К. В. Кудряшова и А. М. Яновского «Москва в далеком прошлом: Очерки городской жизни, быта и нравов Москвы XVI-XVII веков» (М., 1962). Эти и другие статьи см. в указателе литературы; в нем можно найти и мелкие заметки Ю. А. Дмитриева «Балаган» и «Скоморохи», Н. Свечкова «О житье-бытье скоморошьем», А. Баканурского «Государь, вели извести их» и др. Важна для темы скоморошества статья Ю. Левина, кандидата физико-математических наук, «Фольклор ставит эксперимент». В ней не упоминается о скоморохах, но ярко представлены примеры своеобразного художественного мышления эпохи Средневековья из старинных пословиц. Ряды исследователей скоморошества как особого явления в истории народной культуры увеличивались в 1970 и 1980-х гг. Следует, однако, заметить, что к этому времени, т. е. через 20 лет после выхода из печати своей первой статьи, вызвавшей значительный исследовательский энтузиазм, А. А. Морозов во многом изменил свое отношение к проблеме и вывел скоморохов за границы устнопоэтических традиций. Он писал: «Мы не знаем, как складывался репертуар русских скоморохов, но несомненно, что он возникал под воздействием сильной архаической традиции. Его гротескно-комическая основа составляла наиболее древний слой народного творчества наряду с заклинаниями, магическими формулами и ритуальными обрядами, выполняя общую с ними функцию. <...> Репертуар скоморохов и характер их "действа" оставались грубо-комическими, жестокими и непристойными» (Морозов. З. С 59). Исследователь темы обрушился с далеко не объективной критикой на своих последователей и предшественников: «Заметное еще до революции восторженное отношение к скоморохам (О. Э. Озаровская) поддерживается до наших дней торопливыми суждениями о неизменно прогрессивном их значении, причем подчеркивается близость скоморохов к "народному искусству" (В. Всеволодский-Гернгросс). <...>Наиболее широко и вместе с тем бездоказательно эта тенденция проявилась в работах Л. С. Шептаева» (там же, с. 61). Последующие попытки вызвать А. А. Морозова к работе не увенчались успехом.25 [25 В последние годы он был раздражителен из-за ослабления памяти и кончался 12 марта 1992 года].
      Такова вкратце история изучения вопроса о скоморохах и их роли в истории русской народной культуры.26 [26 Библиографию работ по данной теме см.: Кошелев В. В. Скоморохи. Аннотированный библиографический указатель, 1790-1994. СПб., 1994, а также в разделе «Литература» в конце данной книги].

      При рассмотрении материалов данной главы учитывались следующие положения.
      1. Фольклор — художественный документ эпохи. Эпос в основе своей всегда историчен. «Во всякой эпической поэзии всегда наличествует, так сказать, стихийно наличествует, та или иная историческая основа, т. е. историческая правда, как бы ни была она трудно прощупываемой».27 [27 Стеблин-Каменский М. И. Саги как исторический источник // Рыдзевская К. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. М., 1978].
      Эпос может быть многослойным в национальном отношении как сказания о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, но никакие позднейшие наслоения не могут скрыть полностью существующее в его основе историческое зерно.
      Длительный период мифологизирования прошлого, связанный с обожествлением вождей и племенных героев, установлением культов, сменился возникновением героических эпосов. «Важнейшим источником известных нам героических эпопей стали исторические предания о выдающихся военных вождях, межплеменных войнах».28 [28 Мелетинский Е. М. Эпос // КЛЭ. М., 1974. Т. 8. Стб. 9281]. В результате длительных дискуссий мы, кажется, наконец осознали необходимость оценить значение исторического факта для возникновения эпоса. «Необходимо признать, что возбудителем поэтического интереса у создателей эпоса («источником вдохновения» как выражались в старину) не было ничего, кроме конкретных исторических фактов. Былинные сюжеты возникали в конкретно-исторических обстоятельствах, создавались под их влиянием, прямым или косвенным, — это приходится принять в качестве объективной данности», — писал в своей последней статье Л. И. Емельянов.29 [29 Емельянов Л. И. Поэзия факта и поэтика обобщения // Русский фольклор. Вып. 28. СПб., 1995. С. 15].
      2. Проблема мнимой безличности эпоса, как и различные гипотезы его классового происхождения, представляется условной и в строгом смысле слова неточной. Между тем в современной науке считается бесспорным, что создатель эпоса, да и фольклора в целом, — народ в советском смысле этого слова, хотя как объект изображения народ в былинах встречается редко. На это совершенно справедливо указал В. Г. Мирзоев.30 [30 Мирзоев В. Г. Былины и летописи. М., 1978. С. 81].
      В эпосе народ представлен в образе «мужиков новгородских», «голей кабацких», дружинников при князьях и богатырях и, конечно, в лице своих лучших сынов — богатырей, хотя все они происходят из разных социальных групп и по социальному положению выше простых дружинников. У Ильи Муромца своя дружина от 15 до 30 человек, Алеше Поповичу, сыну ростовского попа Леонтия, и Добрыне, выходцу из боярской среды, прислуживают парубки. Бедный гусляр Садко, став купцом, обзавелся дружиной в 30 человек, которая сопровождает его в заморских плаваниях. Естественно, все они представляют русскую народность, это понятие охватывало все социальные группы, существовавшие в период формирования русской государственности, как это было вплоть до XIX в. Лишь в советской исторической науке из понятия «народ» были исключены привилегированные классы, существовавшие в прошлом. В советском государстве их не было. Народ составляли рабочий класс, крестьянство и прослойка между ними — интеллигенция. Поэтому с таким возмущением был принят партийными идеологами тезис об аристократическом происхождении былин. Генезис эпоса в начале XX в. рядом ученых рассматривался иначе; утверждался приоритет конкретных, но безымянных авторов. Против теории безличности выступили В. Ф. Миллер, его ученики и последователи.
      Д. В. Марков, к примеру, утверждал: «По существу, устные создания обязаны такому же личному творчеству, как и произведения образованных художников; песни, былины, сказки, пословицу создаются отдельными умами и талантами, воспринявшими продукты чужого творчества, созданного раньше. Этим личностям, которых можно назвать народной интеллигенцией, принадлежит созидательная роль в истории устного творчества» (Марков. С. 5).
      Проблема авторства не возникала в древности по ряду причин: у ряда племен (например, кельтских) существовал запрет на запись сакральных и поэтических текстов. Эпическая, а до нее мифологическая традиция была исключительно устной. Неизвестно, существовал ли подобный запрет у праславян, но этот факт вполне допустим, и не только по аналогии (метод аналогии «хрупок»).31 [31 Михайлов А. Д. Артуровские легенды и их эволюция // Мэлори Томас. Смерть Артура. М., 1974. С. 794 (ЛП)].
      При войнах, набегах, вынужденных отступлениях с обжитой территории материальные памятники гибнут. С ними гибнет и национальная культурная традиция. Для судеб ее немаловажное значение имело устное хранение. Как показали археологические, исторические и этнографические исследования, народная память о прошлом достаточно глубока. Другая причина, исключавшая право на авторство в древнем понимании, — зависимость текста от устно-поэтических традиций. Древний певец — песнотворец всегда пользовался унаследованным знанием, руководствовался созданными до него канонами и традиционными художественными приемами, лишь в частностях их обновляя, и не мог воспринимать свое творчество как личное. «Искусство повествовательной песни было доведено до совершенства... задолго до появления письменности» (Лорд. С 142).
      3. В первые века формирования единой народной культуры эпосу был, видимо, присущ возвышенный героико-романтический характер, который придавали ему древние певцы-рапсоды, унаследовавшие его от панегириков божествам, от древних мифолого-культовых традиций, от глубинных архаических основ древнейшего фольклора, повествующего об очищении земли от чудовищ, от иноверцев-завоевателей из чуждых племен, о защите родных земель, о героическом добывании невесты. Высокий тон повествования, присущий песням древнейших рапсодов, оказал влияние и на литературные обработки эпоса, которые сначала имели рукописную форму и осуществлялись иногда почти одновременно с существовавшими еще устными эпическими сказаниями. Так, «Слово о полку Игореве» писалось в период, когда еще складывались былины и пелись «славы» князьям. Высокой эмоциональностью и романтической возвышенностью тона отличаются «Песнь о Роланде», «Песнь о моем Сиде», «Витязь в тигровой (барсовой) шкуре» Ш. Руставели и др.
      Эпическая героика, сохранявшая в повествовании сказочно-мифологические компоненты поэтических представлений древности выражалась особенной, торжественно-метафоризированной речью полной возвышенных образов-символов. Эту ее особенность сохранили некоторые литературные обработки эпоса.
      Наряду с произведениями высокой эпики в древности, вероятно, должны были существовать произведения более низкого обыденного стиля, отвечавшие бытовым потребностям простонародной среды. Со временем круг певцов расширялся и отчасти демократизировался за счет наиболее талантливых представителей из разных социальных групп. Вместе с ними в героическую поэзию проникали элементы низкого, комического, смешного. Под влиянием происходившей демократизации содержания героический эпос постепенно утрачивал прежний исключительно возвышенный характер. Изменения происходили под влиянием всего комплекса перемен, имевших место в общественной жизни, экономике, вкусах.
      4. Нельзя отрицать возможность возникновения героической эпики в элитарной среде, хотя состав знати, представленной военно-служилой корпорацией, был полиэтничным.32 [32 Горский А. А.: 1) Древнерусская дружина. М., 1989; 2) Этнический состав и формирование этнического самосознани древнерусской знати // Элита и этнос Средневековья. М., 1995. С. 78-83]. Былины свидетельствуют об участии в пении эпических произведений («припевок», стихов, величаний и импровизаций) отдельных представителей киевской знати: это и состоятельный Добрыня, упоминаемый иногда как родственник князя, и богатый боярин Ставр, знатный заморский гость Соловей Будимирович, сын богатого сурожанина Чурила, состоявший некоторое время в услужении при княжеском дворе. Всех их составители былин ставят по уровню мастерства значительно выше рядовых игроков и певцов, потешников-скоморохов. Они владеют своим мастерством на уровне сложившейся к тому времени музыкально-эпической культуры. Но в былинах не сохранился во всей полноте своего значения образ древнего эпического певца. О нем рассказал автор «Слова о полку Игореве», о двух певцах упомянули письменные источники, в былинах же рассказано лишь об одном профессиональном гусляре Садко, который благодаря мастерству игры стал богатым купцом.
      5. Вопреки утверждениям, что исследователи XIX в. слишком подчеркивали и преувеличивали значение скоморохов как исполнителей и в какой-то мере творцов эпоса, собранные воедино наблюдения ученых показывают, что в значительной своей части эпос прошел период скоморошьей обработки. Самой сохранностью былины, уцелевшие в период татаро-монгольского ига, обязаны, возможно, в первую очередь скоморохам. Вероятнее всего, что им принадлежит и внесение в тексты былин духовно-религиозных и христианских элементов, использование апокрифических сюжетов, ветхозаветных и евангельских мотивов, что не мешало церкви видеть в них носителей языческих традиций. В период формирования и активного бытования эпоса христианство еще не проникло в сознание народа, как оно не проникло и вглубь страны. Церкви, монастыри, епископат существовали лишь в крупных городах. Христианство воспринималось сначала как религия княжеско-боярской верхушки. «Русь крестилась первоначально в этнографически-сословном смысле, — писал Е. В. Аничков. — Крестилась знать, сначала киевская, потом новгородская; только позднее христианство захватывает более широкие слои населения и все более отдаленные от Киева области» (Аничков. С. 170).
      Большое внимание этому вопросу уделил Б. А. Рыбаков: «Тысячелетнее язычество очень медленно отступало под настойчивым натиском православного духовенства. Деревня по существу стала христианской едва ли ранее XIII в.». Но и в городах, где строились церкви, украшенные иконами, красивой утварью, сияющие свечами, «язычество продолжало быть сильным».33 [33 Рыбаков Б. А. С. 457-459. См. также о поздней христианизации населения Руси: Тихонравов Н. С. Летописи русской литературы и древности. Т. I. М., 1859. Отд. III. С. 94; Пыпин А. Н. История русской литературы. Т. III. СПб., 1911. Гл. 2. Первое проникновение христианства. Период двоеверия; народно-христианская мифология; Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1949; Лихачев Д. С. РНПТ. С. 184-190].

Глава II СКОМОРОХИ И ЭПОС К ИСТОРИИ ПОСТАНОВКИ ПРОБЛЕМЫ

Глава II
СКОМОРОХИ И ЭПОС
К ИСТОРИИ ПОСТАНОВКИ ПРОБЛЕМЫ