В.Л. Абушепко
Ш
ШВЕЙЦЕР (Schweitzer) Альберт (1875-1965) -
не-мецко-французский мыслитель-гуманист, теолог,
врач, пастор, музыковед, теоретик философии
культуры, общественный деятель. "Негритянский
доктор" в Ламбарене (Габон, Экваториальная
Африка) (1913-1917, 1924-1965). Доктор философии (тема
диссертации "Философия в постановке задач
очищения религии И.Канта", 1899); доктор теологии
(1900); доктор медицины (тема диссертации
"Психиатрическая оценка Иисуса:
характеристика и критика", 1913). Лауреат
Нобелевской премии Мира (1952) и франкфуртской
премии Гёте (1928). Основные сочинения: "Проблема
Тайной вечери на основании научных исследований
19 столетия и исторических сообщений" (1901),
"Тайна мессианизма и страдания. Очерк жизни
Иисуса" (1901), "И.С.Бах" (1908), "Упадок и
возрождение культуры. Философия культуры. Часть
I" (1923), "Культура и этика. Философия культуры.
Часть II" (1923), "Христианство и мировые
религии" (1924), "Отношение белых к цветным
расам" (1928), "Мистика апостола Павла" (1930),
"Религия в современной культуре" (1934),
"Мировоззрение индийских мыслителей. Мистика
и этика" (1935), "О положении нашей культуры"
(1947), "Гёте. Четыре речи" (1950), "Философия и
движение в защиту животных" (1950), "Идея
Царства Божия в эпоху преобразования
эсхатологической веры в неэсхатологическую"
(1953), "Проблема мира в современном мире" (1954),
"Проблема этического в развитии человеческой
мысли" (1954-1955), "Гуманность" (1961,
опубликована в 1966) и др. Человек, согласно Ш.,
приближает к себе и осваивает мир не на основе
его познания, а благодаря переживанию его,
которое трагично. "Два переживания омрачают
мою жизнь, - писал Ш. - Первое состоит в понимании
того, что мир предстает необъяснимо таинственным
и полным страдания; второе - в том, что я родился в
период духовного упадка человечества".
Существование людей в исторической перспективе
обусловливается не столько их мышлением, сколько
осознанием того, что любой из нас "есть жизнь,
желающая жить среди жизни". Стремясь
сформулировать (в европейской интеллектуальной
традиции вслед за Шопенгауэром) путь к
избавлению от страданий, Ш. усматривал его в
акцептирование свободном и осмысленном
волеизъявлении человека. "Благоговение перед
жизнью", согласно философскому
миропредставлению Ш. (самообозначение - "новый
рационализм"), должно выступать основанием
универсальной, космической этики и
мировоззрения вообще человека и человечества.
(Согласно Ш., "свободное и глубокое мышление не
подвержено субъективизму... мышление по самой
своей природе особым образом побуждает
благоговение перед жизнью вступить в бой со
скептицизмом".) "Благоговение перед
жизнью" содержит в себе, по мысли Ш., смирение,
миро- и жизнеутверждение и соответствующую
этику. Последняя у Ш. "не подчеркивает различия
между высшей и низшей, более ценной и менее
ценной жизнью". "Благоговение перед
жизнью" постулирует безграничную
ответственность за все живое на Земле. "Добро -
то, что служит сохранению и развитию жизни, зло -
есть то, что уничтожает жизнь или препятствует
ей". Мировоззрение миро- и жизнеутверждения
способно стать истинной культуротворящей силой
лишь в гармонии с подлинными этическими
ценностями. Для осуществления принципа
"благоговения перед жизнью" (этот принцип -
ядро, несущая конструкция антинормативистской
по сути этики Ш.), не допускающего парциальных
решений, "... сознательно и по своей воле я
отдаюсь бытию. Я начинаю служить идеалам, которые
пробуждаются во мне, становлюсь силой, подобной
той, которая так загадочно действует в природе.
Таким путем я придаю внутренний смысл своему
существованию". Лишь в границах такого
подхода, по Ш., возможно преодолеть пагубный
характер воздействия современной цивилизации на
человека. Конкретно-личностное начало в человеке
не должно подавляться интересом
"всеобщего": воля, олицетворяющая свободное
и нравственное начало в человеке, безусловно,
значимее знания и понимания, обосновывающих
неизбежность подчинения людей репертуарам
объективации закономерностей внешнего мира.
"Организованные государственные, социальные и
религиозные объединения нашего времени пытаются
принудить индивида не основывать свои убеждения
на собственном мышлении, а присоединяться к тем,
которые они для него предназначили. Человек,
исходящий из собственного мышления и поэтому
духовно свободный, представляется им чем-то
неудобным и тревожащим, - отмечал Ш., - ...
сверхорганизация нашей общественной жизни
выливается в организацию бездумья". Смысл
бытия человека, полагал Ш., - непрестанное
самосовершенствование с целью гармонизации и
улучшения собственной природы. Иной путь не
является достойным человека, его духа,
освященного божественным происхождением. По
мнению Ш., именно уровень гуманизма, достигнутый
обществом в целом, адекватно отражает степень
его зрелости и человекосоразмерности.
А.А. Грицанов
ШЕЛЕР (Scheler) Макс (1874-1928) -
немецкий философ и социолог, один из
основоположников аксиологии, культур-социологии
и социологии знания, философской антропологии.
Учился в Мюнхене, Берлине и Йене, изучал фи
лософию и медицину. Ученик Р.Эйкена,
неофихтеанца, близкого к философии жизни, и
неокантианца О.Либмана. Первоначально
неокантианец. Диссертацию защищал под
руководством Эйкена - "Попытка установления
отношений между логическими и этическими
принципами" (1899) С 1900 по 1907 - приват-доцент в
Йенском университете. В 1901 встретился с
Гуссерлем, стал одним из основателей
"прикладной феноменологии". С 1907 по 1910 -
преподавал в Мюнхене В 1907 вошел в кружок
мюнхенских феноме-нологов (в основном - ученики
Т.Липпса). В годы Первой мировой войны пережил
глубокий душевный кризис. С 1919 - профессор
Кёльнского университета, в 1928 занял кафедру в
университете Франкфурта-на-Майне. Внезапная
смерть помешала осуществлению основных
замыслов, связанных с реализацией программы
переориентации философии на антропологический
способ мышления. В эволюции философских взглядов
Ш. выделяют ранний (прикладная феноменология,
преодоление неокантианства), классический
(религиозный - неокатолический; социология
знания и феноменологическая аксиология) и
поздний (отход от теизма и обоснование
философской антропологии) периоды. Кроме
неокантианства, философии жизни (Ницше) и
Гуссерля на философию Ш. большое влияние оказал
круг идей Паскаля, а также традиция, идущая от
Августина Блаженного. Главное произведение Ш.
классического периода - "Формализм в этике и
материалистическая этика ценностей" (вышла
двумя выпусками в 1913-1916; в 1916 вышла отдельным
изданием). Главная работа позднего периода -
"Положение человека в космосе" (1928), которой
предшествовал сделанный в 1927 и получивший
значительный резонанс доклад "Особое
положение человека"; сама же она, представляя
программное изложение круга идей философской
антропологии, должна была предворять задуманный
в это время главный труд Ш. - "Сущность
человека, новый опыт философской
антропологии" (Ш. предполагал издать его в 1929,
но реализации замысла помешала смерть). Поздние
работы Ш. собраны в сборнике "Философское
мировоззрение" (1929). Другие работы Ш.:
"Трансцендентальный и психологический
метод" (1900), "Феноменология и теория
познания" (1913-1914, опубликована в 1933), "Кризис
ценностей" (1919), "О вечном в человеке" (1921),
"К феноменологии и теории симпатии и о любви и
ненависти (1923), "Формы знания и общество" (1926)
и др. Ш. принадлежит к числу тех европейских
мыслителей, творчество которых во всей его
значимости высветляется прежде всего
последующим философским развитием. И хотя он не
был обделен признанием и при жизни (например,
считался вторым феноменологом после Гуссерля), в
современных философских дискурсах он интересен
главным образом своими программными
установками, которые сам Ш. не успел полностью
реализовать, но без которых плохо представимо
современное социогумани-тарное и философское
знание. Несомненно его влияние на все версии
немецкой философской антропологии, Хайдегге-ра
раннего периода творчества, Ясперса, Бубера,
французский персонализм, философов
Франкфуртской школы, метатеорию социологии.
Однако главная заслуга Ш. - кон-ституирование
новых областей знания (прикладная феноменология,
аксиология, социология знания, философская
антропология). При этом, при всем "разбросе"
(разнообразии) интересов, при неоднократной
смене языка описания, изменениях в
концептуальных основаниях, даже смене типа
дисциплинарное(tm) (философия, теология,
социология), при так и оставшемся незавершенным
проекте собственной философии, Ш. сумел
"выстроить" цельную систему взглядов,
отдельные подсистемы (области) которой взаимно
дополняют, корректируют и фундируют друг друга. В
таком ракурсе рассмотрения все творчество Ш.
видится как грандиозная попытка
антропологического "разворота" зашедших в
"тупик" и попавшихся в свои же "ловушки"
европейских способов "философствования". Об
этом говорил сам Ш.: "Вопросы, что есть человек
и каково его положение в бытии с пробуждением
моего философского сознания стали для меня
наиболее существенными, центральными среди всех
других философских вопросов". Иное дело, что
антропологическая проблематика, выступая в
значительной степени "вторым планом" на
начальных этапах творчества, лишь пройдя
"испытание" социологией в середине
творческого пути Ш., в конце жизни
постулировалась им как единственно возможный
предмет философского знания и единственно
возможная исходная "точка" современного
способа "философствования" (в этом
отношении Ш. - последовательный противник
традиционного антропологизма в философии).
Исходная установка антропологического дискурса
Ш. задается постулированием изначальной
двойственности подлинно человеческого действия.
Он может акцентировать собой как идеальную, так и
жизненную составляющую. Любой акт сознания
интенционален, направлен на предметы, но сами эти
предметы могут быть как "практическими",
презентирую-щими человеческую телесность, так и
"идеальными", пре-зентирующими смысловой
компонент человеческого бытия.Последнее имеет
как бы два горизонта - эмпирический, ситуативный
(в котором человек сопричастен миру, соизмерим с
ним, в котором он "проживает" себя) и
надэмпи-рический, объективный, задающий
сущностную, независящую от обстоятельств места
(пространства) и времени, составляющую человека
(в котором человек противостоит миру, способен
"стать над" жизнью, становится сопричастным
Абсолюту - Богу). В этом, втором, горизонте человек
имеет дело с трансцендентным - с ценностями,
которые могут быть явлены в мире, предписывать
нормативность и долженствование человеческому
поведению, "значить" в нем через формируемые
системы оценок, но никогда не могут быть выведены
из свойств предметов и явлений этого мира и
всегда остаются самотождественными в своей
сущности. В этом отношении Ш. "жестко"
противопоставляет свое понимание
неокантианскому (Виндельбанд, Риккерт) сведению
ценностей к чистым значимостям. Следует, однако,
различать собственно ценности и их носителей,
являющих их в благах и состояниях вещей. Точно
также их следует отличать от их
"затребованности" в человеческих
потребностях и интересах, приписывающим
ценностям положительные или отрицательные
значимости. В этих случаях, по мысли Ш., следует
говорить о действенности явления ценностей в
благах и состояниях вещей по отношению к
субъектам. Причиненность к ценностям позволяет
последним априорно-непосредственно видеть
предметы, внешне фиксируемые как определенные
порядки данностей. Тем самым Ш. вводит понятие
"материального априори", позволяющего
восходить к сущности через соответствие акта
этого восхождения предмету (эйдической
данности), противопоставляя его ("материальное
априори") "формальному априори" Канта,
требующему соблюдения условий необходимости и
всеобщности (сущность же может являться - быть
усмотрена - и отдельной личностью).
"Материальное априори" задает основу
феноменологического опыта, имманентного и
непосредственно схватывающего "сами факты",
феномены. Феноменологический опыт, согласно Ш.,
противостоит нефеноменологическому опыту,
исходящему из естественной установки,
естественной конституции познающего субъекта.
Это не имманентный опыт, он знаково-символически
опосредован и "домыслен", а тем самым имеет
дело не с феноменами, а с "домысленным".
Таким образом, ценности являются у Ш.
интенциональными содержаниями определенных (не
всех) человеческих актов, выступая основанием
для тех или иных целеволевых усилий (здесь Ш.
вновь оппонирует неокантианству, но уже его
волютативной трактовке ценностей). Степень
открытости ценности или ценностей субъектам
(типологизируя последние) позволяет
иерархизи-ровать явленности
априорно-тождественных ценностей, дать их
типологию (тема, впервые введенная в аксиологию
именно Ш.) на основании определенных критериев. В
принципе, потенциально (через сопричастность
Богу) человек способен неограниченно
"прорываться" к ценностям, однако в силу
своей "мировоззренческой ущербности" и
ограничений, накладываемых современной
"практицистской" цивилизацией, его
возможности в этом отношении резко
ограничиваются складывающимися структурами
переживания ценностей (но при этом, чем
полноценнее личность, тем цен-ностнее для нее
мир, и наоборот). Это позволяет иерархизи-ровать
явленность ценностей. Одна из коренных причин и
"мировоззренческой ущербности", и
"практицизма" современной цивилизации
кроется, согласно Ш., в гипостазиро-вании роли
разума в культуре и познании. Но разум ценностно
слеп, ценности логически не выразимы, их можно
только чувствовать (хотя они и даны как отличное
от чувствования - исчезновение чувствования не
затрагивает бытия ценности). В этом пункте Ш.
возвращается к "формальному априори" Канта,
резко отграничивавшего мир разума и мир чувств
(отождествляя содержание чувственного с
материальным). Ш. же, во-первых, не считает разум
конституирующим человека началом, а во-вторых,
иначе трактует чувственное - через понятие
"эмоционального априори" (благодаря
которому только и возможен ход к "последним
сущностям" вещей - ценностям, и без которого
невозможен феноменологический опыт), следуя
здесь во многом за Паскалем с его тезисом об
особом "порядке сердца" ("логике
сердца"), конкретизируемом через априорные
законы "порядка любви", утверждающие: 1)
примат любви над познанием, 2) примат любви над
ненавистью. Личность, согласно Ш., - это прежде
всего неволящее и (или) мыслящее бытие (мышление в
силу своей идентичности у всех, наоборот,
обезличивает), воля же есть лишь мера явленности,
действенности, но не самотождественной сущности,
а бытие любящее (ненависть в этом контексте
понимается как реакция на фальшивую любовь, как
"бунт сердца" против нарушения "порядка
любви"). Любовь-ненависть есть не просто
"чувствование", а "направленность
чувствования", "интенциональное
чувствование чего-либо", "класс
интенциональных функций", не требующих
опосредования "объективирующими актами"
представления и суждения (здесь Ш. чуть ли не
буквально следует за Брентано, впервые в
традиции интенционализма развернувшего дискурс
"любви-ненависти"). В этом отношении акты
любви-ненависти есть акты эмоциональной
интуиции, непосредственного созерцания
сущностей, в которых самообнаруживают себя
ценности и которые можно трактовать как
"встречу" и соучастие в жизни "другого"
(подлинная симпатия, в отличие от неподлинной, -
нарушающей экзистенцию другой личности). Однако
"интенциональное чувствование чего-либо"
есть лишь четвертый высший уровень в
многослойной структуре чувств, остальные же
уровни презентируют в ней "состояния
чувств": 1) чувства чувственности (чувства
ощущений), 2) чувства телесности как состояния и
чувства жизни как функция, 3) чистые душевные
чувства, 4) духовные чувства (чувства личности, не
имеющие природы "состояний").
"Состояния" суть "эмоциональные
функции" (в границах, нередуцируемых к уровню
бессознательного пассивных аффектов и
активно-агрессивных страстей), "базис"
("субструктура") структуры чувственности,
ответственный за предпочтения-отвержения
ценностей; "интенции" суть
"переживания" (любви-ненависти),
эмоционально нейтральные, имеющие дело с
единственной ценностью, спонтанные по своей
природе ("суперструктура",
"надстройка"). Они задают строгий, точный,
объективный "порядок сердца" (акты
переживания носят космический, а не
психологический характер). Их задача открывать
(но не создавать) самотождественные ценности, т.е.
расширять "масштабы" их явленности. А это,
опять-таки, возможно не в ситуативном по своей
природе познании, к тому же испытывающем
постоянное сопротивление вещей, а только в
непосредственном чисто духовном созерцании
(усмотрении) в любви, свободной от: 1) инстинктов и
вожделений, 2) факта существования самих вещей.
"Механизмами" такого "прорыва"
являются идеирующая абстракция и (вырывание из
здесь-и-сейчас "тут-бытия", метафизическое
усмотрение смысла) и феноменологическая
редукция (как дереализация, "снятие"
реальности, а не как способ постижения чистого
сознания Гуссерля; как
материально-экзистенциальная, а не формальная в
своем основании, как постигающая
экзистенциальную сопричастность бытию).
Основные "сферы" проявления метафизики
любви - области действия "нравственного
априори", но прежде всего - "религиозного
априори". Первое "ответственно" за
надэмпирические нравственные ценности
(аксиология ценностей), являемые исторически
изменчиво - в оценках, нормах, а прежде всего - в
это-сах как сменяющих друг друга структурах
чувствования (ак-сиологическая динамика). Смена
этосов связана с открытием новых ценностей, что
релятивизирует (но не отменяет) прошлую
структуру чувствования. Свое этическое учение 111.
конституировал как "материалистическую
этику", провозглашающую не долг, а ценность
своим обоснованием, своей "материальной"
основой. Высших же своих проявлений любовь
достигает как любовь к Богу - Абсолютной
ценности, необходимому "центру", не
позволяющему заполнить этот "центр"
различного рода "идолам" и "фетишам".
Любая любовь есть "дремлющая" любовь к Богу,
делающему возможным для сущего, оставаясь самим
собой, быть сопричастным другому сущему.
Человека делает человеком прежде всего
способность трансцендировать себя в актах
молитвы ("не человек молится - он сам есть
молитва жизни, осуществленная поверх него
самого, он не ищет Бога - он тот живой "X",
которого ищет Бог!"). Ценности святости, по Ш.,
занимают высший четвертый уровень в структуре
ценностей, выстроенных по принципу
"релятивности" по отношению к Абсолютной
ценности Бога (первые три уровня в порядке
"нарастания" приближенности к Богу: 1)
гедонистические ценности полезности, 2)
витальные ценности, 3) духовные ценности этики и
права, эстетики, чистого познания. Ценности
святости являются, по мысли Ш., как переживание
предметов, априорно данных в качестве символов
священного, как полагание Бога "абсолютным
личным духом". Следование определенному типу
доминирующих ценностей конституирует тот или
иной (идеальный, "схемный", по Ш.) тип
личности: Весельчака; Техника (Деятеля) или Героя;
Законодателя, Артиста и Мудреца (Метафизика),
Святого. Таким образом, Ш. вводит уже в своей
аксиологии принципиальное различие типов
познания по их возможности "приближения" к
Абсолютной ценности:
эмоционально-деятельностное,
метафизически-созерцательное, "спасающее"
(идущее от Бога). В качестве же высших родов
знания, изначально данных и одинаково
необходимых для прояснения человеческой
сущности, но тем не менее соподчиненных, у Ш.
названы наука, метафизика и религия (в порядке
противоположном их расположению в "законе
трех стадий" Конта, к тому же научное знание
пони-
жается здесь до уровня чисто
технико-инструментального). Однако в
"посттеистический" период своего
творчества Ш. сдвинул свои предпочтения в пользу
философии как философской антропологии. Этот
переход был опосредован кон-ституированием
социологии знания и собственной версии
культур-социологии. Тем самым для реализации
программы реформирования философии, ее
окончательного антропологического
"разворота", Ш. потребовалось найти
достаточно высокого уровня метатеоретическую
позицию, с которой было бы возможно посмотреть
как бы "со стороны" на специфику современных
ему философских дискурсов и критически
отрефлексировать собственную позицию. Такую
возможность Ш. увидел в социологии, но понимаемой
им при этом как философская социология, т.е. как
последовательная оппозиция социологии
позитивистской, а также номиналистической
программе М.Вебера, как недостаточной для
"изгнания" позитивизма из социологии.
Средоточие проблем Ш. увидел в фундируемом
позитивизмом нарастающем нигилизме Запада по
отношению к мировоззренческому знанию
(метафизике-философии), что ведет к "тупику"
прагматизма и технократизма. Поэтому необходим
поворот к созерцательно-умозрительному знанию,
без усвоения которого невозможно никакое
образование и без которого "уплощается"
культура. В этом отношении социология знания и
призвана описать механизмы социокультурной
обусловленности "ущербности мировоззрения"
и природу ограничений, накладываемых
современной цивилизацией, выявить те цели
(программы), которые являются в каждом из
знаниевых дискурсов и в их совокупности,
обосновать необходимость присутствия всех трех
типов знания в "нормально" развивающейся
культуре и показать реальные механизмы
доминирования тех или иных типов (научных,
метафизических, религиозных) знания-дискурсов
как самоописаний этой культуры. (Тем самым
социология знания оказывается неотделимой у Ш.
от культур-социологии.) Основное внимание было
уделено Ш. в этих анализах выявлению групп
"прорыва", причиняющихся к смене этосов.
Изменения же этосов всегда соопределены с
изменениями производственных
"субструктур". Применительно к истории
европейской культуры знаковыми фигурами, с точки
зрения Ш., явились "Метафизик" и
"Деятель", через синтез "несоединимого"
породившие новый этос "Исследователя"
(впервые этот "опыт" был проделан античными
греками, новая попытка аналогичного синтеза, но
уже на новых основаниях началась в Европе в эпоху
Реформации). И возникшей наукой, и
реформированным христианством культуре были
предзаданы импульсы "вовне", а не
"вовнутрь", а тем самым была задана пагубная
для последующих судеб Европы тенденция на
"двустороннее удушение" метафизики. (Здесь у
Ш. происходит своеобразное
"переворачивание" исходного тезиса Зиммеля,
у которого культура формализует жизнь, -
наоборот, жизнь "удушает" культуру). Тем
самым в извечной человеческой двойственности, в
двойственности человеческих актов акцент был
смещен в пользу области реального, практической
жизни, инстинк-тивно-витального, телесной
организации индивидов (что, правда, мало
осознавалось) и интеллектуальной структуры
человека, подчиненных "логике судьбы", т.е.
"порядку рождения и смерти" (что фиксировало
человека на трагичности, временности своего
бытия). (Эта область человеческого бытия
исследуется "реальной социологией", или
"социологией базиса".) Оттесненной
оказалась область идеального,
"над"-жизненного, проблемы
смыслообразования и соподчинения смыслов,
интенциональность на ценности. (Эта область
человеческого бытия изучается "социологией
культуры", или "социологией надстройки".)
Все области человеческого бытия всегда
соопределены друг по отношению к другу (как и все
феномены человеческой жизни), однако они также
всегда обусловливаются конкретными
социально-историческими формами и их
модификациями, что ведет в их единстве к
доминированию той или иной из них. Сделанная
европейской культурой доминанта завела в
"тупик", начали утрачиваться смыслы
культуры. Следовательно, памятуя о двуединстве
"всего человеческого", следует разобраться
в самой природе человека, начать исходить в своих
дискурсах из него самого, найти механизм
"выравнивания" сложившейся социокультурной
ситуации на основе принципов солидарности, т.е.
необходимо реализовать программу философской
антропологии. Приняв идею Аристотеля о
"лестнице существ", Ш. обосновывает
"срединное" место человека между животным и
Богом, его сопричастность и тому, и другому
(человек есть только "между", "граница",
"переход", "божественное явления" в
потоке жизни, вечный "выход" жизни за
пределы самой себя"). Он - сопряжение различных
аксеологических порядков (человеческого и
сверхчеловеческого, конечного и бесконечного,
временного и вечного, естественного и
сверхъестественного). С одной стороны, вслед за
Ницше он склонен считать человека "больным
животным", "ложным шагом жизни", заведшим
homo naturalis в "тупик" (в этом отношении отличия
homo natu-ralis от homo farber чисто количественны: Эдисона и
шимпанзе, согласно Ш., отличает в техническом
плане лишь различие степени). С другой стороны,
вслед за Августином Блаженным он следует идее
богоподобия человека, его необъяснимости из
самого себя. С одной стороны, будучи сопричастным
к жизни через свое животное начало, человек
включен в отношения господства, с другой, - будучи
устремленным к Богу, к Абсолюту, человек
постоянно выходит за пределы самого себя в актах
любви. Ш. делает предметом своего специального
рассмотрения телесно-душевное (животное)
единство человека, снимая проблему
психофизического параллелизма. Биологическое и
психическое (интеллект как способность к выбору
есть и у животных - здесь Ш. ссылается, в
подтверждение своего тезиса, на эксперименты с
шимпанзе) слиты в homo naturalis, но не они, принадлежа
жизни, определяют, что есть человек. В силу
нисшествия божьей милости, человек
трансцендирует себя, свою и всякую иную жизнь,
выходит за их границы. Эта составляющая человека
есть "дух", конституирующий его в личность.
Дух суть внеприродный принцип персональнос-ти, а
сама личность, будучи тайной, неукорененной в
предметности, есть центр и условие подлинно
человеческих актов. Личность опредмечивает все,
сама не превращаясь в предмет, залог ее бытия -
постоянное самопроектирование себя в духовных
актах, обнаруживание себя через сосуществование
ею же порожденных духовных актов. ЛЪч-ность
нельзя (да и не надо) познавать, к ней можно только
"прийти" и "понять" ее в любящем
созерцании сущностей. Тем самым Ш. выстраивает
многоуровневую "организацию" человека: 1) в
основе всего живого, в том числе и человека, лежит
бессознательно одушевленная основа -
"чувственный порыв" (позднее в этом качестве
Ш. применял понятие "всежизнь", знаменующее
"поворот" Ш. от теизма к "динамическому
пантеизму"), характеризующий устремленность
вовне, от себя, к "неопределенному", которое
оказывается, в конечном итоге, спонтанным
тяготением к "высшему" (миру ценностей), т.е.
этот порыв оказывается в основании
устремленности к воплощению себя в личности; 2)
следующий уровень образуют "инстинкты" как
целесообразная направленность на
удовлетворение жизненно-виталь-ных
потребностей, которые включают в себя
"привычки" (следование чему-либо) и
(практический) "интеллект" (выбор чего-либо),
это уровень явлешюсти ценностей через знаки и
символы; в совокупности на этом уровне
конституирует себя жизнь, пронизанная
отношениями господства; 3) "жизни"
противостоит невыводимый из нее, но
доопределяющий ее "дух", конституирующий
"личность", основанную на отношениях любви
как объективности (непредвзятости к вещам и
другим), как умения созерцать прафеномены
(абсолютные и вечные сущности - ценности). Человек
как личность открыт миру, в отличие от животного,
всегда говорящего миру "да", он способен
говорить "нет", он - "аскет жизни",
"вечный протестант", "вечный Фауст". Он
локализован в одушевленном теле, но
проектируется "внежизнен-ным" духом,
удерживается им в мире ценностей. Одушевленное
тело, фундируемое жизненным порывом, воплощает в
себе силу, конституируется в "тут-бытии"
"бытия в себе", вторую составляющую которого
образует "бытие в транс-цендировании" на
основе духа, воплощающего в себе действенную
немощность, бессилие (отсюда изначальная
трагичность человеческого бытия, чем выше
поднимается человек в своем развитии, тем
жизненно слабее он становится). Дух создает
культуру, но не может сам воплотить ее в социуме,
в мире действенного (он могуществен только в мире
идей, "сила" которых - в их "чистоте",
"незахваченности" действительностью).
Поэтому векторность человеку всегда задается
"снизу вверх", а не наоборот (от "порыва"
к "ценности"), "низшее" всегда выступает
условием для "высшего", но прогресс духа
всегда осуществляется за счет аскетического
отрицания жизни. "Хитрость духа" должна
заключаться в умении "поставить" себе на
службу "низшее", при этом дух всегда
"дистанцирует" от жизни, используя
склонность человека к неприятию
действительности. Таким образом, человек
изначально двойственен, он всегда "в мире" и
"за миром". Отсюда и амбивалентность самого
понятия "человек", в котором даны
одновременно и "известность" и "тайна",
подлежащая постоянному расшифровыванию, что
позволяет приближаться к идеалу
"всечеловека" - никогда не реализуемому, но
всегда манящему. В расшифровке "тайны"
человека и заключено собственно, согласно Ш.,
предназначение современной философии (ведь
"только исходя из картины человеческой
сущности, которую исследует философская
антропология - идя навстречу актам духа,
проистекающим из самого ядра человека - можно
сделать вывод об истинных атрибутах конечной
основы вещей").
В.Л. Абушенко
ШЕЛЛИНГ (Schelling) Фридрих
Вильгельм Йозеф (1775-1854) - один из виднейших
представителей немецкой
трансцендентально-критической философии. В 1790 в
15-летнем возрасте становится студентом
богословия Тю-бингенского университета (вместе с
Гегелем и Гельдерли-ном). В 1798 в 23 года - профессор
в Йене. Здесь Ш. сближается с кружком романтиков
(братья А. и Ф.Шлегели, Но-валис, Шлейермахер и др.)
В Мюнхене (1806-1820) становится членом Академии наук
и генеральным секретарем академии изящных
искусств. В 1820-1826 Ш. - профессор Эрлангенского, с
1827 - вновь Мюнхенского и с 1841 - Берлинского
университетов. Сыграл значительную роль в
дальнейшем развертывании проблематики
критической философии. Начиная с Канта,
критическая философия ставила перед собой
задачу изучения глубочайших основ самопознания,
т.е. человеческого Я, субъекта как активного
творческого начала. После Канта это критическое
самопознание нуждалось в систематическом
завершении и единстве, но как только эта цель
была достигнута, встала не менее важная задача -
найти выход из области теории познания в область
философии природы, как необходимого объекта
самого духа. Значение Ш. в немецкой философии и
определяется тем, что именно на его долю выпала
задача осуществить грандиозный переход от
самопознания к миропозна-ниго, основанному на
принципах кантианско-фихтеанского критицизма.
Философский путь Ш. и, соответственно, порядок
решаемых им проблем можно представить так: от
самопознания к миропознанию, а от него - к
богопознанию, что согласуется с такими периодами
его творчества, как натурфилософия, философия
тождества, трансцендентальный идеализм,
философия откровения. Прежде чем выработать свою
точку зрения, Ш. целиком находился под влиянием
идей Фихте. Все его работы до середины 1790-х
представляют собой ?ie более чем комментарии к
наукоучению последнего. Расхождение между
мыслителями наметилось в понимании природы. Если
Фихте направлял свой интерес главным образом на
то, как субъект сам определяет и формирует себя, и
оставлял вне рассмотрения бессознательно
действующее и творящее природу Я, то, по Ш., такое
Я и не есть еще собственно субъект; чтобы стать
таким, оно должно пройти длительный путь
бессознательного природного развития. Ш. был
убежден, что начинать философию сразу с
самосознающего Я не исторично; следует вернуться
к его истокам, изобразив весь генезис
самосознания и тем самым необходимость его
появления. Так анализу самосознания оказался
предпослан анализ природы, которая,
соответственно, предстала у Ш. как
бессознательное творчество самого духа,
необходимый продукт его развития, им же самим -
духом - и созерцаемый. При этом Ш. различает
сознание, дух как субъект в качестве абсолютно
свободной чистой деятельности, с одной стороны, и
дух как продукт развития природы, с другой, - как
сознательное и бессознательное. Эта проблема
соотношения сознания и бессознательного станет
центром внимания Ш. на всех этапах его развития.
Философия природы на этом этапе выступает в роли
необходимой части философии
трансцендентального идеализма, чего не было у
Фихте, не видевшего в ней самостоятельной
реальности. Основной проблематикой
натурфилософии Ш. становится рассмотрение всех
ступеней развития природы в направлении к ее
высшей цели, т.е. порождению сознания из
бессознательной формы жизни разума или, как
говорит сам Ш.: рассмотрение того, как из природы
возникает дух, как природа приходит к знанию?
Таким образом, хотя и в специфической форме, Ш.
продолжил развитие критической философии, ибо,
подобно своим предшественникам - Канту и Фихте -
он решает вопрос об условиях познания: как
человек, будучи явлением природы (т.е.
предшествующим познанию), начинает познавать
природу, или: как природа приходит к тому, что она
познается человеком. С этой точки зрения, знание
возникает как необходимый продукт разума,
заложенный и организованный природою в человеке.
Далее цели натурфилософии конкретизируются
следующим образом: исследовать организующую
природу до той самой ступени ее развития, когда
возникает знание. Ш. распространяет
диалектический метод Фихте на анализ природных
процессов, провозглашая в качестве главных
принципов своей натурфилософии принцип единства
природы и духа; принцип полярности (т.е. понимание
всякого природного тела как продукта
взаимодействия противоположно направленных
сил); принцип развития или творчества природы,
откуда знаменитое шеллинговское: природа не
только natura naturata (продукт), но и natura naturans
(продуктивность, деятельность, субъект). Развитие
осуществляется в природе как своеобразная
"иерархия организаций": от объективного к
субъективному через так называемое
потенцирование - возрастание субъективности. На
развитие натурфилософских взглядов Ш. большое
влияние оказало естествознание тех лет, активно
исследовавшее вопросы о немеханическом принципе
унификации естественных сил и экспериментально
приступившее к многостороннему изучению
возможности взаимопереходов различных форм
движения. Это была полоса великих открытий
Вольты, Лавуазье, Пристли, Эрстеда, Фарадея и др. В
свою очередь, умозрительные идеи Ш. о единстве
природы и всех ее сил также вдохновили многих
естествоиспытателей (например, Эрстеда в идеях о
связи между электричеством и магнетизмом). А сам
Ш. спекулятивным путем осуществил своеобразный
синтез корпускулярной и волновой теорий света
Ньютона и Гюйгенса, что только через 100 лет
экспериментально подтвердил Луи де Бройль.
Натурфилософия Ш. проходит два фазиса своего
развития, отделенные друг от друга философией
тождества, которая сама вытекает из первого и, в
свою очередь обосновывает второй фазис. На
первом этапе, выясняя вопрос о том, как из природы
возникает дух, знание, он приходит к выводу о том,
что развитие природы осуществляется через
потенцирование - постепенное динамическое
возвышение ее форм в сторону возрастания
субъективности. Следующий, более поздний,
вариант философии природы посвящен главным
образом вопросам взаимоотношения природы и духа,
тому, что есть природа и как она возможна. С этой
целью Ш. осуществляет так называемую дедукцию
природы как активного творческого субъекта,
априори предшествующего всем конкретным
явлениям. Природа становится в его интерпретации
одновременно и объектом и субъектом, и
деятельностью и продуктом, благодаря чему и
является возможным ее познание. Так философия
природы непосредственно перетекает у Ш. в
философию тождества, согласно которой
существует только один мир, в котором заключено
все: и природа и дух. Речь идет о некоем
первоначальном единстве субъективного и
объективного, служащем исходным пунктом любого
развития - абсолютной индифференции, из которой
через потенцирование осуществляется возвышение
субъективного из объективного. Однако при этом
принцип тождества субъекта и объекта сохраняет
роль основного содержания развития как всего
мира, так и каждой из его ступеней. Все в мире есть
единство субъективного и объективного, а
различия между ними обусловлены лишь
количественным преобладанием одного или
другого. Выходит, что природа и реальна и
идеальна одновременно, т.е. и существует
независимо от нашего ее познания, которое ею и
обусловлено, и в то же время заключает в себе
самой условия этого познания и его принципы. Так
Ш. выходит за рамки субъективного идеализма
Фихте, вкладывая в основу самой природы принципы
ее же познания. Ш. назовет свое учение наукой об
абсолютном, познающей тот принцип, из которого с
необходимостью следует действительный мир,
заключающий в себе и природу и дух, абсолютное
тождество субъекта и объекта, идеального и
реального - или абсолютным идеализмом. С самого
начала философия природы была задумана как часть
философии трансцендентального идеализма,
включающая в себя также и теорию познания.
Отказавшись от возможности использовать в
качестве образца учение Фихте, Ш. пытается
всесторонне развить выводы, полученные им в
натурфилософии, для построения собственной
философской системы как идеализма во всей его
полноте в противовес ограниченному
субъективному идеализму. С этой целью Ш. напишет
большую работу, которая займет центральное место
в его творчестве, особенно раннем, под названием
"Система трансцендентального идеализма"
(1800). Ш. был окончательно убежден в том, что учение
его предшественника и наставника Фихте не может
быть использовано в качестве эталона. (Хотя надо
заметить, что влияния фихтеанских идей Ш. так и не
сумел полностью избежать.) Заявка на
оригинальную версию трансцендентального
идеализма привела вначале к активной полемике в
виде переписки Ш. и Фихте, а затем и к полному
разрыву отношений между ними. Уже в Предисловии
III настаивает на том, что ограниченный
субъективный идеализм Фихте, изображающий мир
лишь таким, каков он есть в представлении
субъекта, должен быть дополнен "посредством
изложения всех частей философии в их единой
последовательности". Поставив перед собой
задачу осмыслить человеческое знание во всей его
системности и целостности, т.е. "дать идеализм
во всей полноте" и доказательности, автор
представил саму философию в виде "непрерывной
истории самосознания, для которой все известное
из опыта служит лишь памятником и документом".
Чтобы точно и полно отразить этот ход истории
самосознания, Ш. попытался тщательно отделить
друг от друга отдельные ступени его развития и
представить их в строго определенной
последовательности, когда Я поднимается до
сознания в его высшей потенции. Особую важность в
показе истории самосознания философ придавал
"параллелизму природы и интеллигенции" /т.е.
природы и разума - T.P.I, раскрыть который в полной
мере, как он считал, может лишь по-новому
изложенная трансцендентальная философия,
которая только в сумме с натурфилософией
тождественна всей философии как таковой. В
четырех параграфах Введения Ш. последовательно
раскрывает суть самого понятия
трансцендентального идеализма и специфику его
задач по сравнению с философией природы. Полагая,
что философия должна объяснить факт
соответствия наших представлений предметам (или
субъективного объективному, интеллигенции -
природе) и утверждая таким образом тождество
субъективного и объективного, Ш., тем не менее,
считал, что ни один из этих двух факторов
познания не может быть признан изначально
зависимым от другого без тщательного
рассмотрения. При этом он признавал здесь два
возможных пути рассуждений, или две стороны
проблемы, первую из которых уже разрешила
философия природы, показав, как природа
становится объектом наших представлений, как она
приходит к знанию (интеллекту): сам интеллект
возникает из природы, которая и есть не что иное,
как развивающийся интеллект. Но есть, по Ш., и
другая сторона проблемы - вопрос о том, как
интеллект приходит к природе или как к
субъективному присоединяется объективное
начало, согласующееся с ним. Это, по мысли Ш., и
становится главной проблемой
трансцендентального идеализма. Таким образом,
если натурфилософия считает первичным
объективное и из него выводит субъективное, то
трансцендентальная философия вынуждена идти в
противоположном направлении - исходя из
субъективного в качестве первичного и
абсолютного вывести из него объективное,
становясь тем самым другой необходимой основной
наукой философии. Здесь же во Введении Ш. наметил
предварительное деление трансцендентальной
философии, предметом которой стало у него само
знание, или знание вообще. Он выводит это деление
из изначальных убеждений самого обыденного
сознания, согласно первому из которых, наши
представления сообразуются с вещами, как их
копии, которые возникают необходимо, или
принудительно. Этим первым изначальным
убеждением Ш. определяет первую задачу своей
философии, решение которой он относит к области
теоретической философии, - объяснить, каким
образом представления могут абсолютно совпадать
с совершенно независимо от них существующими
вещами. Из второго, столь же изначального, по его
мнению, убеждения, заключающегося в том, что
представления возникают в нас без какой-либо
необходимости, посредством свободы, Ш. выводит,
по его
мнению, вторую проблему
философии: каким образом объективное может быть
изменено посредством того, что только мыслится,
причем изменено так, что оно полностью совпадает
с мыслимым. Объекты, таким образом, определяются
здесь самими нашими представлениями, которые
возникают произвольно и обусловливают
возможность нашей свободной деятельности,
вытекающей, в свою очередь, из преобразующего,
или практического, интеллекта. Решение этой
задачи мыслитель относит к области практической
философии. Анализируя эти задачи, Ш. столкнулся с
противоречием, разрешая которое, он попытался
дать свой вариант решения проблемы о раздвоении
философии на теоретическую и практическую сферы.
В самом деле, как интеллект может быть
одновременно копирующим и полагающим цели,
зависимым и независимым от вещей? Ответ Ш.
предполагает признание наличия
предустановленной гармонии между двумя мирами -
идеальным и реальным, существования одной и той
же деятельности, посредством которой и
производится объективный мир и находит свое
выражение воление, т.е. деятельность, которая и
создает объекты и копирует их. По Ш., это не две
разных, а единая творческая деятельность,
которая может быть как бессознательной (в
продуцировании мира), так и сознательной (в актах
свободного воле-ния). Из этого ее единства и
вытекает соответствие вещей и представлений,
объективного и субъективного, бессознательного
и сознательного (Ш. явно повторяет здесь идею
Фихте об интеллектуальной интуиции, полагая, что
предметы познаются непосредственно в момент их
продуцирования). Отсюда мыслитель выводит
последующие разделы своей философской системы.
Изначальное тождество той деятельности, которая
производит мир, и той, которая находит свое
выражение в волении, предстает перед нами, по Ш., в
продуктах первой, и эти продукты являют собой
результат деятельности - сознательной и
бессознательной одновременно. Так, природа и как
целое, и в своих отдельных продуктах,
представляется философу, с одной стороны,
сознательным творением и в то же время продуктом
слепого, бессознательного интеллекта; иначе
говоря, здесь действует слепой разум, но продукты
его деятельности всегда целесообразно
определены, ибо природа действует согласно
слепым целям, механически давая образцы и
приводя их в исполнение. Согласно Ш., "природа
целесообразна, не будучи объяснима в своей
целесообразности". Философия, занимающаяся
целями природы, или телеология, и есть, по Ш., та
область, где теоретическая и практическая
философия объединяются. Этот раздел своей
трансцендентальной философии III называет
философией природных целей. Вышеупомянутое
тождество он обнаруживает и в самом
субъективном, в Я, считая примером такого
творчества эстетическую деятельность, или
искусство, каждое произведение которого может
быть понято именно как продукт этой одновременно
сознательной и бессознательной деятельности.
Выходит, что и реальный мир природы и идеальный
мир искусства являются продуктами одной и той же
деятельности (или сочетанием двух деятельностей
- бессознательной и сознательной). Другое дело,
что в первом случае речь идет о бессознательном,
а во втором - о сознательном творчестве. Отсюда Ш.
постулирует в виде самостоятельных частей его
системы трансцендентального идеализма
философию природных целей и философию искусства.
Причем, именно последняя у него оказывается
"общим Органоном философии и заключительным
аккордом во всей ее архитектонике", таким
образом, именно художественно-эстетическое
созерцание, а не научное познание, не рассудок и
не разум Ш. ставит в центр своей философии.
Структура его системы предстает тем самым в виде
четырех элементов: си-
стема теоретической философии
(отвечающая на вопрос, как интеллект познает мир);
система практической философии (отвечающая па
вопрос, как практический интеллект преобразует
этот мир, приводя его в порядок); философия
природных целей (анализирующая творческую,
целеполага-ющую деятельность природы); философия
искусства (отвечающая на вопрос, как интеллект
творит мир). Прежде, чем непосредственно перейти
к изложению своей системы трансцендентального
идеализма, Ш. оговаривает то, что можно было бы
обозначить как методологические основания (или,
как он сам их называет, основоположения),
опираясь на которые он собирается решать
поставленные им задачи. Речь идет о так
называемом органе трансцендентальной философии,
в роли которого у Ш. выступает внутреннее
чувство, своего рода интеллектуальное
созерцание, которому отводится решающая роль в
познании и природы, и Я (интеллигенции). Он
объясняет это тем, что единственным
непосредственным объектом трансцендентального
рассмотрения является субъективное, которое
никак не может стать, подобно объекту математики,
объектом внешнего созерцания: духовное
постигается только изнутри, благодаря
самосознанию, которое и есть единство созерцания
и рефлексии. Здесь же Ш. провозглашает свою мысль
об эзотерическом характере философии (тезис,
критикуемый позднее Гегелем в "Феноменологии
духа"), считая, что склонность к ней не может
быть распространена более, чем склонность к
поэзии. Далее, уже в первом главном разделе
работы он продолжит разговор на тему
методологии, сформулировав наряду с
"органом" принцип и метод Я (т.е.
трансцендентальной философии). В роли так
называемого принципа III дедуцирует то условие,
благодаря которому только и возможна
интеллектуальная интуиция (т.е. интеллект,
который одновременно и действует, и созерцает
себя в этом действии). Таким условием, по Ш.,
становится самосозерцание, или самосознание. В Я,
иначе говоря, попадает лишь то, что оно само
только и порождает; Я само становится для себя
своим объектом. Под методом же Ш. понимает
непрерывность развития Я, которое постоянно
действует и одновременно рефлексирует свою
деятельность, переходя от акта рефлексии к
новому действию, более высокому, а от акта
действия вновь к акту рефлексии и т.д. Таким
образом, впервые в философии Ш. представил само
Я-сознание не как нечто готовое, а как
необходимый ряд актов, как находящееся в
состоянии постоянного развития, как бы заставив
его возникнуть перед своими глазами. Задачи
трансцендентальной философии конкретизируются
им теперь следующим образом: воспроизвести, или
выразить, в виде последовательного ряда актов,
"историю самосознания", как необходимое
развитие Я с помощью интеллектуальной интуиции.
При этом Ш. акцентирует различие между самим
развитием интеллекта и направленным на него
созерцанием, между объектом и субъектом,
реальным и идеальным рядами, оригиналом и копией.
Истина, по Ш., может быть достигнута лишь тогда,
когда оба ряда совпадут, когда и "подражание
удалось совершенно". Сама философия, с этой
точки зрения, становится единственной наукой,
рассматривающей двойной ряд, своего рода
свободным подражанием, повторением
первоначального ряда актов, на которые
распадается единый ряд самосознания, анамнезом
(припоминанием), как называет ее Ш. Таким образом,
уже за семь лет до гегелевской "Феноменологии
духа" Ш. обосновал идею историзма
человеческого познания и мышления, показав
"одиссею человеческого духа" в его движении
от первоначальных к высшим ступеням развития (от
первоначального до высшего тождества субъекта и
объекта). Само изложение системы
трансцендентального идеализма Ш. начинает с
системы теоретической философии (или собственно
теории познания), в которой он реконструирует
основные эпохи (ступени) развития теоретического
Я-интеллекта. 1) От первоначального ощущения
вплоть до творческого созерцания, когда Я не
осознает ни себя, ни своей деятельности,
осуществляемой бессознательно и представленной
пока в сознании только в виде ее результатов - как
объект, вещь. Интеллект на этой ступени развития
предстает как "страдающий", аффинированный
извне положенным - вещью, которая на самом деле
оказывается всего лишь его же деятельностью в
виде не-Я, просто пока не знающей себя. 2) От
творческого созерцания до рефлексии, когда
предметом ощущения становится уже не нечто
внешнее типа вещей, а продукт самого созерцания -
ощущение; так что интеллект оперирует здесь с
предметами без их непосредственного присутствия
- на уровне представлений, не осознавая своей
деятельности, он познает ее продукты и делает это
вполне сознательно. 3) От рефлексии до
абсолютного волевого акта, когда теоретический
интеллект оказывается и связан и свободен
одновременно: он по-прежнему скован своим
материалом в виде объектов, данных ему в
созерцании, но в то же время он свободен в том, как
он их рассматривает. На этом этапе акт
деятельности уже отличается Ш. от продукта этого
акта, сама деятельность - от ее объекта;
деятельность впервые как таковая вступает
теперь в сознание. Результатом рефлексии
является уже не объект и не представление о нем, а
понятие, суждение и т.п. Преодолев скованность
предметами созерцания и приступив к познанию
своей необходимой деятельности, интеллект
начинает отличать от нее деятельность свободную
и сам становится свободным, т.е. существующим для
себя и как субъект и как объект. Тем самым он
подпадает в сферу рассмотрения практической
философии. С эпохи свободного воления начинается
отсчет совершенно иного рода деятельности Я - ряд
его самосознательных актов, благодаря которым,
по III, возникает мир так называемой "второй
природы" (кстати говоря, заслуга первой
формулировки этого термина принадлежит именно
Ш., а не Марксу, как это часто подавалось в
советской историко-философской традиции).
Практическая философия и представляет собой
изложение его взглядов на проблемы социальной
философии - воспитания, свободы, права, морали,
истории и т.д., всего того, что впоследствии будет
рассмотрено Гегелем в его философии духа, причем,
многие интересные догадки, приписываемые Гегелю,
опять-таки впервые, пусть не всегда в таком
систематическом изложении, были высказаны
именно Ш. (например, идея об истории как прогрессе
в осознании свободы; свободе, как раскрывающей
себя через необходимость, и т.п.). В своей
практической философии Ш. сумеет пробиться через
многочисленные рубежи, старательно укрепленные
его великими предшественниками - Кантом и Фихте,
дуалистически противопоставившими свободную
целесообразную деятельность людей естественной
необходимости. С помощью главной идеи всей своей
философии - идеи тождества (волевая практическая
деятельность, по Ш., есть не что иное как
"продолженное созерцание", т.к. здесь имеет
место даже и не переход, а развитие Я, продолжение
того, что в теоретическом интеллекте - созерцании
осуществлялось скрыто и бессознательно) он
сводит к единству отражение мира и обращенную на
него сознательную деятельность преследующего
свои цели человека. Эта идея также найдет свое
отражение в учениях Гегеля и Маркса о единстве
познания и преобразования мира. В философии
природных целей Ш. говорит о том, что являемое
здесь, в природе, изначальное тождество
сознательной и бессознательной деятельности не
находит своего последнего основания в самом Я
(как результате сознательной человеческой
деятельности, как собственном продукте
субъективного, рассмотрением которого и занята
трансцендентальная философия) и потому не
нуждается в подробном освещении. И наконец, в
завершающей части системы трансцендентального
идеализма философ осуществляет дедукцию
основных положений философии искусства как
всеобщего органона философии. Здесь Ш. как бы
достраивает до конца все здание своей системы и
заключает об отношении философии искусства к
системе философии в целом, подводя итоги всего
своего философствования. В философии искусства
должна быть, по Ш., разрешена последняя задача
трансцендентального идеализма - показать, как Я
завершает свое развитие и самосозерцание. Оно
впервые должно познать самого себя в своей
сущности, в единстве теоретической и
практической деятельности, свободы и
необходимости, бессознательного и
сознательного. Ш. считает, что недостаточно, что Я
есть такое тождество; оно должно само увидеть
его, созерцать его - и не просто как объект, а как
объект, положенный им самим, как свой продукт. По
мысли Ш., "нужно объяснить, каким образом само Я
может сознавать первичную гармонию объективного
и субъективного". Философ не нашел этого
тождества в философии истории, т.к. здесь оно было
снято ради свободы действования путем отпадения
от тождественности. Последняя должна все же
выступить в ипостаси объективного; еще до того,
как стать объектом сознательной деятельности,
она обнаруживает себя в природе, однако в силу
акцента именно на субъективное в системе
трансцендентальной философии это тождество
должно быть обнаружено не в бессознательно
целесообразном природном продукте, а главным
образом в результатах сознательной человеческой
деятельности, как собственном продукте самого Я,
причем в таком продукте, где это совпадение может
созерцаться и осознаваться самим Я. Эта задача,
по Ш., может быть реализована только созерцанием
произведения искусства. Самосозерцание Я и
завершается у Ш. в таком объекте, в котором оно
познает свой собственный продукт и при этом
вполне осознает эту свою деятельность.
Художественная деятельность, имеющая глубоко
творческий характер, одновременно и свободна, и в
то же время подчинена принуждению; она обдумана и
импульсивна, сознательна и бессознательна.
Только в искусстве оказывается возможным
добиться превращения субъективного в
законченную объективность, только здесь
происходит разрешение противоречия, присущего
философии, ее вечной поставленное(tm) перед фактом
разделенное(tm) двух рядов (субъективного и
объективного). Искусство потому и приобретает
статус высшего момента системы, что оно
"беспрестанно все вновь и вновь подтверждает
то, чего философия не может дать во внешнем
выражении, а именно наличие бессознательного в
его дейст-вовании и продуцировании его
изначального тождества с сознательным". Ш.
пишет, что "искусство есть для философа
наивысшее именно потому, что оно открывает его
взору святая святых, где как бы пламенеет в
вечном и изначальном единении то, что в природе и
в истории разделено, что в жизни и в деятельности,
так же как в мышлении, вечно должно избегать друг
друга. Представление о природе, которое
искусственно строит философ, для искусства
изначально и естественно. То, что мы называем
природой, - поэма, скрытая от нас таинственными,
чудесными письменами. И если бы загадка могла бы
открыться, мы увидели бы одиссею духа, который,
удивительным образом заблуждаясь, в поисках себя
бежит от самого себя. Ибо сквозь чувственный мир
за полупроницаемой дымкой тумана лишь мерцает,
как мерцает смысл в словах, некая страна
фантазии, к которой мы стремимся". Ш.
заканчивает изложение своей системы следующим
замечанием: он полагает, что ее можно считать
завершенной, если она возвращается к своей
исходной точке. Это, по его мнению, и произошло,
ибо изначальная гармония между субъективным и
объективным, данная первоначально лишь в
интеллектуальном созерцании, сделалась теперь
объективной. Тем самым исследуемый объект - само
Я - дошло до той точки, в которой оно находилось в
самом начале философствования. Искомая гармония
Я с самим собой была установлена через ряд
ступеней прогрессивного развития системы, или,
по Ш., через так называемое потенцирование: от
первой и простейшей потенции в самосознании
(теоретического Я, созерцающего мир) до высшей,
эстетической потенции - художественного Я. Таким
образом, история самосознания, по III, прошла через
ступени теоретического Я, созерцающего мир;
практического Я, приводящего мир в порядок и
художественного Я - творящего мир. Начиная с
ощущения, через созерцание, представление,
суждение и высший пункт теоретического Я - разум,
когда оно начинает осознавать себя
самостоятельным и самодеятельным и таким
образом становится практическим, действующим
сознательно, а от него к эстетическому Я - таков
путь развития интеллекта. Следующий этап
философского развития Ш. - его система
абсолютного тождества, цель которой согласовать
два противоположных момента его учения -
натурфилософию и трансцендентальный идеализм,
которые разными путями шли к рассмотрению одной
и той же проблемы: натурфилософия показала
возникновение сознания из природы (здесь
"объективное есть первое"), а
трансцендентальный идеализм осуществил
дедукцию объекта из субъекта, т.е. зафиксировал
"субъективное как начало". В философии
тождества Ш. наталкивается на необходимость
согласования обоих рядов, придав им единое
основание в виде абсолютного тождества субъекта
и объекта, природы и духа, которые предстают
теперь как два порядка одного и того же
непрерывного процесса. Свое учение об абсолютном
тождестве он развивает главным образом в диалоге
"Бруно, или о божественном и естественном
начале вещей" (1802). Так, будучи тождеством
субъективного и объективного, абсолют, по Ш., не
есть ни дух, ни природа, а безразличие обоих -
тотальная индиф-ференция (подобно точке
безразличия полюсов в центре магнита),
содержащая в себе возможность всех определений,
и в то же время равное себе всеединство,
исключающее всякое изменение и разнообразие.
Полная развернутость и осуществленность этих
возможностей, по Ш., это Вселенная, которая есть
тождество абсолютного организма и абсолютного
произведения искусства. Ш. даже удваивает термин,
он говорит о "тождестве тождества", чтобы
подчеркнуть и его абсолютное единство, и
абсолютное равенство себе самому.
Соответственно сфере изысканий и принципу
подхода к ней, эта ступень в развитии его
философии получила название "философии
тождества" как, впрочем, и все учение Ш. В этом
плане чрезвычайно сложным для философа оказался
вопрос о переходе от его абсолюта к миру, от
сущности к явлению, от единства к разнообразному
и от бесконечного к конечному. Ш. нашел здесь
выход в чисто количественном различии между
субъективным и объективным на каждой ступени
развития, несмотря на их, в то же время,
абсолютное тождество. Эти взгляды Ш. будут
подвергнуты затем критике со стороны Гегеля,
который радикально перестроит шеллинговский
абсолют, сделав его не только субстанцией, но и
субъектом. В последние десятилетия своей жизни
Шеллинг создает так называемую философию
откровения или позитивную философию, основные
идеи которой прозвучали и в более ранних его
работах ("Философия религии" - 1804,
"Философские исследования о сущности
человеческой свободы" - 1809 и др.). Он много
рассуждает по вопросу о том, каким образом
происходит рождение мира из абсолюта, и делает
вывод о невозможности рационально объяснить
этот факт. Он считает его иррациональным,
первичным фактом, коренящимся не в разуме, а в
воле - слепой и бессознательной и потому не
могущей быть предметом философии,
осуществляющей рациональное выведение всего
сущего из исходного принципа. Свою рациональную
философию (он называет ее негативной наукой
разума) Ш. считает необходимым теперь дополнить
так называемой позитивной, в которой первичным
становится уже не само сущее, а его содержание -
иррациональная воля, которая постигается только
в "опыте", ассоциирующемся у Ш. с мифологией
и религией. Так Ш. отходит от основных принципов
немецкой трансцендентально-критической
философии в сторону теософии и мистики. Место Ш. в
истории философии определяется осуществленным
им переходом от субъективно-идеалистического
наукоучения Фихте к объективному идеализму и
принципам развитой им диалектической
натурфилософии. Ранние работы Ш. стали важным
связующим звеном между философией Канта и Фихте,
с одной стороны, и учением Гегеля, с другой,
которому Ш. во многом передал сам принцип своей
философии. Учение Ш. оказало большое влияние на
философскую мысггь 19-20 вв. Имея в своей основе как
бы два начала - абсолютный разум и слепую
сверхчувственную волю, оно явилось идейным
материалом для самых различных философских
систем, как рационалистических (Гегель), так и
ир-рационалистических (Шопенгауэр), а через
последнего для создателей философии жизни и
экзистенциализма.