Т. Г. Румянцева
ШЕСТОВ Лев (Лев Исаакович
Шварцман) (1866- 1938) - российский философ и
литератор, представитель русского
религиозно-философского возрождения начала 20 в.
Свою философию в разное время определял как
религиозную и экзистенциальную. В 1920 эмигрировал
за границу. С 1921 - в Париже, профессор в Сорбонне.
Основные сочинения: "Добро в изучении графа
Толстого и Ф. Ницше. (Философия и проповедь)"
(1900), "Достоевский и Ницше. Философия
трагедии" (1903), "Апофеоз беспочвенности (Опыт
адогматического мышления)" (1905), "Начала и
концы" (1908), "Potestas clavum" ("Власть
ключей") (1923), "Навлах Иова (Странствование по
душам)" (1929) и др. После его смерти изданы
работы: "Афины и Иерусалим" (1938),
"Кир-гегард и экзистенциальная философия (Глас
вопиющего в пустыне)" (1939), "Умозрение и
откровение. (Религиозная философия Владимира
Соловьёва и др. статьи)" (1964), "Sola fide - Только
верою. (Греческая и средневековая философия.
Лютер и церковь)" (1966) и др. Творческая
деятельность Ш. началась с ряда
литературно-философских работ. Исключительную
роль в становлении философии Ш. сыграли, наряду с
произведениями Шекспира, которого Ш. называл
своим первым учителем философии, русская
литература (прежде всего, в лице Достоевского и
Толстого) и философия Ницше. Исходя из глубинного
переживания трагичности человеческого
существования, Ш. выступал непримиримым критиком
рационализма, в силу своих основных предпосылок
узаконивающего, по мнению Ш., человеческие
страдания. Источник, порождающий ужасы жизни, III
усматривал в "страшной власти"
необходимости над человеческой жизнью. Наука,
будучи воплощением разума, в своем стремлении
упорядочить мир предстает у Ш. как поклонение
необходимости и, соответственно, продуцирует
принудительное знание, рационализированные
истины которого служат орудием управления и
господства. Ш. признавал за научными, т.е.
логически доказуемыми истинами только
ограниченное значение, в противном случае они
сами (как орудия необходимости) ограничивают
человека как свободное и творящее существо, в чем
собственно и заключается, по Ш., призвание
человека. Ш. призывал к освобождению от довлеющей
власти самоочевидного, общепринятого,
общеобязательного, или, говоря иначе, к
"беспочвенности", - единственному, что
дарует человеку ощущение полета.
Системосозидающей установке философского
разума III. противопоставил опыт
"адогматического" мышления, усматривающего
истину "в единичном, неповторяющемся,
непонятном, всегда враждующем с объяснением" -
"случайном", куда не распространяется
власть разума. Особую метафизическую значимость
в философии Ш. обретают мгновения, связанные с
"порывистостью и свободной внезапностью
творческого роста и делания", "когда разум
отказывает в своих услугах". Именно в эти
редкие мгновения, писал Ш., "только наедине с
собой, под покровом тайны индивидуального
бытия... вспыхивают последние истины". Глубоко
переживая иррациональное в бытии человека, Ш.
подчеркивал невозможность ясного и отчетливого
представления о великих тайнах мироздания, когда
непредсказуемость, неожиданность, чудесность
требуют отказа от самого усилия "быть
понятыми". Философия для Ш. - не "строгая
наука" (он горячо спорил с Гуссерлем по этому
поводу), но "борьба за невозможное", риск и
дерзновение, стремление к неведомому; дело
философов "не в разрешении проблем, а в
искусстве изображать жизнь как можно более
таинственной и проблематической".
Единственную возможность реализации свободы и
творческой мощи человеческой личности Ш. находил
в религиозном опыте. Вера для Ш. - это
одновременно и "второе измерение мышления",
преодолевающее истины разума, освобождающее от
власти необходимости, и путь к тому, для кого все
возможно, и упование на Бога живого, что, сметая
всякую уверенность и прочность, сопряжено с
ожиданием, надеждой, тоской, страхом и трепетом.
Выступая против рационализации веры и полагая ее
как сферу абсурда и парадокса, Ш. сам включается в
русло иудейско-христианской философии, которую
он, назвав философией откровения,
противопоставил философии умозрительной,
рациональной. Как философ Ш. был достаточно
независим от окружающих течений времени.
Наиболее близким себе мыслителем считал
Кьеркегора. Определенная близость философии Ш. и
экзистенциализма (как течения) не дает оснований
к их соединению в силу обособленности, ярко
выраженного своеобразия этого мыслителя.
Т.В. Щитцова
ШИЗОАНАЛИЗ (греч. schizein -
расколоть) - одно из направлений современного
постструктурализма. Про-граммым сочинением Ш.
выступил двухтомный труд Деле-за и Гваттари
"Капитализм и шизофрения" (1972-1980),
объединивший критику структуралистских
представлений и леворадикальные политические
идеи конца 1960-х - начала 1970-х (особенно том первый -
"Анти-Эдип"). В рамках парадигмы Ш.
затрагивается широкий спектр проблем философии,
социологии, политологии, психиатрии, экономики и
пр. Спектр философских аспектов Ш. содержит
критику теории репрезентации и вытекающую из нее
традиционную структуру знака (означающее,
означаемое, референт); критику фрейдовской
концепции, в частности, "Эдипова комплекса"
(установка Ш. на преодоление "эди-пизации
бессознательного") и др. Важным пунктом
размышлений теоретиков Ш. стала также критика
марксистски ориентированных интерпретаторов
Фрейда, в частности, раннего Маркузе и Райха.
Существенным недостатком их концептуальных
построений, согласно тезисам Ш., является
понимание бессознательного, которое мыслится
как некая символическая структура.
Отождествляемое Фрейдом со снами или мечтами
бессознательное, по мнению Делеза и Гваттари, тем
самым неадекватно и редуцированно сводится к
символическим образам и представлениям.
Сторонники 111 усмотрели причину этого
заблуждения в чрезмерной роли Эдипова комплекса,
которую тот исполняет в психоаналитической
теории. В частности, было отмечено, что "... из-за
Эдипа все оказывается завуалировано новым
идеализмом: из бессознательного как завода
создали античный театр, из единства производства
создали совокупность представлений; из
производящего бессознательного создали
бессознательное, которое может только
выражаться (миф, трагедия, сновидения)". С точки
зрения теоретиков Ш., структуралистские
интерпретации психоанализа (Лакан) необратимо
элиминируют "реальное" из механизмов
бессознательного, являя собой (в стилистике
образного ряда рассуждений Фрейда) возврат к
Эдипу-деспоту от Эдипа-эталона. Согласно Ш.,
понять истинную природу бессознательного можно,
только отбросив Эдипов комплекс, ограниченный
рамками семейных отношений ц не способный
объяснить сложные социальные структуры и
процессы, а также очистив понятие
бессознательного от каких-либо символических
форм и попытавшись понять его как
"производящее желание" или, что то же самое, -
"желающее производство". "Желание есть
часть базиса", - констатируется в работе
"Капитализм и шизофрения". (Это не марксизм -
в нем "желания" являют собой компонент
идеологических представлений; это не фрейдизм - в
его рамках желание не может быть
производительным кроме ситуаций сновидений и
фантазмов.) Делез и Гваттари осмысливали
посредством понятий "базис" и "либидо"
ницшеанскую "волю к власти". "Деятельные
силы" из книги Делеза "Ницше и философия"
обрели наименование "революционного
желания". Согласно Делезу и Гваттари,
"подавлять желание и не только для других, но и
в самом себе, быть полицейским для других и для
самого себя, - вот что заставляет напрячься, и это
не идеология, это экономия". Первый том книги
"Капитализм и шизофрения" - "Анти-Эдип" -
посвящен анализу "болезни века". Согласно
более раннему Делезу ("Ницше и философия"),
всеобщая история являет собой переход от
предыстории к постистории. В интервале между
данными полюсами процесс культурной дрессировки
был призван превратить изначально первобытное
животное в "индивида суверенного и дающего
законы", в субъекта, способного осуществить
кантов-ское "управляем именно мы". История
не достигла своей цели: возник человек
озлобленный, человек, заболевший болезнью под
названием "нигилизм". Интерпретируя ход
мыслей Ницше, Делез отмечает: последний человек,
"уничтожив все, что не есть он сам", заняв
"место Бога", оказался отвергнут всеми и
всем. Этот человек должен быть уничтожен: настал
момент перехода от ничто воли (болезнь нигилизма)
к воле к ничто, от нигилизма незавершенного,
болезненного и пассивного к нигилизму активному.
Ш. излагает ту же модель философии истории новым
языком: "болезнь века", она же "болезнь
конца века" - это шизофрения. Таким образом,
лечение ее предполагает замещение шизофрении
пассивной (ее вылечивают в больницах)
шизофренией активной. По схеме рассуждений
Делеза и Гваттари, "шизофрения как процесс -
это производство желания, но таковой она
предстает в конце, как предел социального
производства, условия которого определяются
капитализмом. Это наша собственная
"болезнь", болезнь современных людей. Конец
истории не имеет иного смысла" По схеме Ш.,
нынешний недуг цивилизации выступает симптомом,
являющим свой подлинный смысл в перспективе
дикурса о всеобщей истории, а не о семейной
психологии, как это трактуется во фрейдизме.
Очевидная ориентированность Ш. на полемику с
теорией капиталистического производства Маркса,
с одной стороны, и установками
традиционалистского психоанализа, с другой,
резуль-тировалась в формулировании следующих
тезисов: а) ограниченность марксовой схемы
связана с недооценкой связи общественного
производства и желания как такового - капитализм
и марксизм игнорируют "желающую ипостась"
социального; б) психоанализ оказывается не в
состоянии адекватно отобразить социальное
измерение желания. Эксплицируя мысль Клоссовски
о позитивности и желательности конструктивного
отказа от "стерильного параллелизма между
Марксом и Фрейдом", Гваттари и Делез
подчеркнули, что решение данной задачи возможно
путем уяснения того "способа, в границах
которого общественное производство и
производственные отношения выступают как
производство желания и того, каким образом
разнообразные аффекты и импульсы конституируют
фрагмент инфраструктуры... составляя ее часть и
присутствуя в ней самыми различными способами,
они /аффекты и импульсы - А.Г., A.B.I порождают
угнетение в его экономических измерениях вкупе
со средствами его преодоления". Осуществление
на уровне интеллектуальной и социальной
практики принципа единства социального
производства и "производства желания" - с
целью достижения предельной степени
раскрепощения последнего - предполагало, по
Гваттари и Делезу, выявление
трансцендентального бессознательного. Ш.
утверждал генетическую автономность
"желания" от потребностей людей вообще, от
человеческих потребностей в чем-либо как
таковых. Попытка объяснять желание через
ощущение нехватки чего-либо, по мнению
теоретиков Ш., с необходимостью приводит к
фетишизации наших представлений относительно
отношений индивида с миром. В контексте такого
подхода (в каком бы облике -
"диалектическом", "нигилистическом" и
т.п. - он ни выступал) и который представители Ш. и
призывали преодолеть, личные желания понимаются
как проистекающие из в конечном счете
коллективных запросов и интересов, что
необходимо приводит к отчужденности человека и
разрыву его естественных связей с природой
("реальное") и обществом ("производством
желания"). По Гваттари и Делезу, "если
желанию недостает реального объекта, сама
реальность желания заключена в "сущности
недостачи", которая и производит
фантазматический объект". Отсутствие объекта,
таким образом, векторизируется на внешнее, по
сути своей, производство, а желание, в свою
очередь, - продуцирует мысленный дубликат
недостающего объекта. Тем самым человек
преобразует природную среду лишь в собственном
воображении, а не реально взаимодействует с ней.
Теоретические концепции, пропагандирующие такой
взгляд на происхождение желаний, по версии Ш.,
поддерживают доминирующий на Западе
индустриально-потребительский общественный
уклад и являются инструментом легитимизации
социальных манипуляций и культурных репрессий
(как, например, психоанализ по Фрейду). В
аналогичном понимании природы желаний Ш. видит
основной недостаток и в учении Маркузе. Согласно
Ш., коль скоро Маркузе утверждает
детерминирующую роль потребностей в динамике
жизни индивида и общества, то и весь корпус
возводимого на этом постулате
социогуманитарного знания отвечает социальному
заказу буржуазного общества, а именно
оправдывает внедрение такой совокупности
социальных связей, при которой человек
оказывается доступен максимальному числу
насильственных манипуляций со стороны социума.
(В рамках HI психоанализ и капитализм
рассматриваются как компоненты единого
механизма культурных репрессий.) Трактовка
"желания" в Ш. состоит в провозглашении
полной его дистанцированности от каких-либо
социальных характеристик и в его понимании как
чисто физического процесса, атрибутом которого
мыслится особое "производство". Социальное
производство, согласно постулатам Ш., являет
собой производство желания в определенных
условиях: желание является производителем,
производя реальное в поле реальности. По Делезу и
Гваттари, "желание есть совокупность
пассивных синтезов, машинным способом
продуцирующих фрагментарные объекты, потоки и
тела, функционирующие как производственные
единицы. Именно из него проистекает реальное,
являясь результатом пассивных синтезов желания
как самопроизводства бессознательного...".
Желание - наряду с производством - не может быть
конституировано в функции отсутствующего
объекта: желание само порождает состояние
отсутствия и потребности, выступающие в
реальности "контрпродуктами, производимыми
желанием". Либидо инвестирует способ
производства ("социальное поле в его
экономических, исторических, расовых, культурных
и иных феноменах") вне заданности какими-либо
трансформациями психической деятельности или
сублимациями в какой бы то ни было форме.
Согласно Гваттари и Делезу, "есть только
желание и социальность, и ничего более... Самые
репрессивные и смертоносные формы общественного
воспроизводства продуцируются желанием...".
"Желающее производство" создает, согласно
Ш., и природную, и социальную среду. Только
посредством "желающего производства"
конструируются естественные связи индивида как
с внешним миром, так и с его собственным,
субъективным. Другими словами, основой всех
природных и социальных связей индивида
выступают, с точки видения Ш., импульсы
сексуального происхождения. Человек должен
полностью доверяться именно собственным
желаниям, а не репертуарам воображаемого
удовлетворения. Не символический строй вещей
подчиняет себе сексуальность, желания и
реальное, а, напротив, он сам в пределе своем,
согласно Ш., - функция сексуальности как
циклического самодвижения посредством
активности бессознательного. Согласно схеме Ш.,
"производство желания" формируется и
осуществляется посредством системно
организованной совокупности "машин
желания", под референтами которых могут
мыслиться и отдельный субъект, и социальная
группа, и общество в целом. Стремясь осуществить
процедуру синтеза психоаналитической концепции
желания и марксовой теории общественного
производства, теоретики Ш. разработали
многомерную и полисмысловую концепцию
"желающей машины" как субъекта некоего
машинного процесса; последний же, в свою очередь,
согласно Ш., может также истолковываться как
модель для описания процедур деятельности
бессознательного. Уподобление социального
производства и "производства желания"
уместно, с точки зрения Ш., постольку, поскольку
первое неизбывно предполагает в качестве
собственного компонента "полное тело"
("социус") вкупе с непродуктивными
остановками и паузами антипроизводства.
"Машина желания", по Гваттари и Делезу,
представляет собой органическое единство трех
компонентов: субъекта; "машин-органов",
репрезентирующих жизнь и производство;
стерильного, непотребляемого, непродуктивного
"тела без органов", являющего собой
результат актуализации инстинкта смерти и
воплощение антипроизводства. Последнее -
перманентный компонент производства желания,
ибо "машины желания" не функционируют иначе,
нежели в поврежденном состоянии: "... в
известном смысле было бы предпочтительнее, чтобы
ничто не работало и не функционировало: не
рождаться, остановив цикл рождений; остаться без
рта для сосания; без ануса для испражнений и
т.п." (Делез и Гваттари). (Как ни один
биологический процесс не мыслим без временных
остановок, так и "производство желания"
должно быть, кроме всего прочего, представлено
механизмом, прерывающим
деятельность"работающих органов". Таковым и
выступает, согласно Ш., "тело без органов".)
Его включенность в производственный процесс
неизбежно разрушает организм, инициируя
перманентные напряжения в системе. На уровне
общественного производства, согласно Ш., "тело
без органов" может выступать в обликах "тела
земли" (эпоха дикости, клинический аналог -
перверсия как деспотическая сущность); "тела
деспотии" (эпоха варварства, клинический
аналог - параноидальный психоз как деспотическая
сущность), "тела капитала" (эпоха
цивилизации, клинический аналог и символ -
невротический Эдип). Клиническим аналогом "тел
без органов" в полном их объеме может
считаться "классическая" шизофрения.
Атрибуты состояния сосуществования и
взаимодействия "машин желания" и "тела
без органов", согласно авторам Ш., следующие: 1)
перманентный конфликт, 2) взаимное притяжение, 3)
единство и противостояние взаимного
конфликтного отталкивания и взаимопритяжения. В
первом случае рабочий шум "машин желания"
невыносим для "тела, не нуждающегося в
органе"; последнее воспринимает вторжение
"машин желания" как преследование - в
результате "оппозиции процесса производства
машин желания и непродуктивного положения тела
без органов" (Делез, Гваттари) незамедлительно
возникают машины желания "параноидального"
типа. Во втором случае, согласно мнению
теоретиков Ш., "...тело без органов обрушивается
на производство желания, притягивает и
овладевает им... Непродуктивное, непотребляемое
тело без органов служит поверхностью записи всех
процессов производства желания, - создается
впечатление, будто бы машины желания им и
обусловлены...". Как результат - появление
"машин желания" "чудодейственного"
типа. В третьем случае, как результат единства и
борьбы взаимопритяжения и взаимоотталкивания,
производится и воспроизводится бесконечная
серия метастабильных состояний субъекта;
субъект "рождается из каждого состояния серии,
постоянно возрождаясь из каждого следующего
состояния". В итоге конституируется "машина
желания" "холостого" типа или коррелят
"шизофренического опыта чистых количеств",
вступающая в особые ("субъектотворя-щие")
отношения с "телом без органов". Схема
эволюции "машин желания" в контексте
динамики разнокачествен-ных состояний
взаимосвязей их компонентов позволила авторам Ш.
разработать весьма нетрадиционную модель
развития социального производства как процесса
эмансипации "производства желания" из
структуры последнего. Исторически первая,
доиндустриальная "машина желаний", согласно
схеме Ш., - машина "территориального" вида,
базирующаяся на архаичной целостности
производства и земли как жизнеформирующих начал.
В границах действия "машины желаний"
данного вида существует очевидный естественный
предел для процессов концентрации власти в руках
представителей института вождей: "как если бы
дикари заранее предчувствовали сами приход к
власти имперского Варвара, который все же придет
и перекодирует все существующие коды".
"Территориальный" тип организации
социальных кодов в дальнейшем сменяется, по
Гваттари и Делезу, "машиной желания"
имперского типа: жестокость сменяется
осознанным системным террором. Потоки желания не
высвобождаются, они лишь перекодируются.
"Полное тело" ("социус") выступает на
этом этапе как "тело деспота", место
"территориальной машины желаний" занимает
"мегамашина государства, функциональная
пирамида с деспотом, неподвижным двигателем, на
вершине; аппаратом бюрократии как боковой
поверхностью и органом передачи; крестьянами -
как рабочими частями в ее основании..."
(Гваттари, Делез). Создаваемая в этих условиях
правовая система отнюдь не стремится к
ограничению деспотизма, ее суть либо
"маниакально-депрессивная" (накладывающая
запрет на всякое познание), либо -
"параноидально-шизоидная" (вовлекающая в
сферу своего действия нетотализуемые структуры
социума). В условиях капитализма, являющего
собой, по Делезу и Гваттари, предельное отрицание
всех предыдущих социальных формаций, степень
удаленности "производства желания" от
социального производства достигает высшей
степени - степени полной несовместимости.
Естественным продуктом детерриториализации
желаний выступает "шизо-индивид",
шизофреник - субъект декодированных потоков на
"теле без органов". "Шизофреник
расположен на пределе капитализма, представляя
собой его зрелую тенденцию, прибавочный продукт,
пролетария и ангела-истребителя" (Гваттари,
Делез). Основанием же обстоятельства, что
капитализм и шизофрения внешне выглядят как
антиподы, считается стремление первого не
столько кодировать и перекодировать потоки
желаний, сколько установку на декодирование их.
Шизофрения в этой диаде выступает как предел
более высокого порядка, "внешний" предел,
ибо она осуществляет процедуры декодирования на
десоциализованном "теле без органов" в
отличие от капитализма, который трансформирует
потоки желания на "теле" капитала как
детерриториализованного со-циуса. Итак, всеобщая
история предстает в рамке Ш. как процесс
"детерриториализации". Именно последняя
задает главный вектор движения капитализма:
капитализм идет к концу истории, он являет собой
"универсальную истину" истории.
"Детерриториализация" оказывается
переходом от кодирования к декодированию.
Кодирование в данном контексте обозначает
способ регулирования обществом производства
(включающее как "общественное производство"
марксистов, так и "производительное
желание" Делеза). Пределы истории - первобытное
племя и капиталистическое общество. В первом
случае все закодировано: существуют правила для
всех жестов, всех обстоятельств жизни, всех
фрагментов целого; любое мгновение жизни есть
социальное событие. Капитализмом изобретается
приватный индивид, владелец собственного тела,
собственных органов, своей рабочей силы. Генезис
капитализма суть всеобщее декодирование: а)
декодирование потоков производителей, т.е.
пролетаризация крестьян, жестко отделенных от их
земли, их почвы, их родины, 6) конституирование
торгово-финансовых (а не земельных) состояний
вследствие обращения потоков богатств. Движение
декодирования десакрализует былые священные
церемонии, обычаи и т.д. Капитализм, согласно Ш.,
особо "циничная система", не нуждающаяся ни
в чем святом для оправдания собственного
существования. По схеме Делеза - Гваттари,
капитализм потерпел фиаско как и культурная
дрессировка, которая должна была породить
суверенного индивида, а породила человека
негативности. Капитализм, сверхциничный в своем
декодировании, должен был бы выступить
освобождением от всех социальных запретов; он же
привел к беспрецедентному подавлению
производства желания. Разрушая территориальные
привязанности, капитализм должен был
конституировать блаженный номадизм
"отвязавшегося" индивида как продукта
"детерриториализации". В итоге в
капиталистическом мире доминируют страх и тоска.
"Детерриториализации" сопутствует, по
модели Ш., перманентная
"ретерри-ториализация": капитализм все
более отодвигает предел, к которому тяготеет
номадизм. По Делезу - Гваттари, "все
повторяется или возвращается - государства,
отечества, семьи". При этом профессиональные
психоаналитики являют собой существеннейших
агентов ретерриториа-лизации: они исполняют
"следующую функцию: поддерживать жизнь
верований даже после их уничтожения! заставлять
верить еще и тех, кто не верит ни во что!"
Капитализм в результате оказывается вынужденным
адаптировать, аксиоматизировать и декодировать
шизофренические реальности, будучи радикально
идентичен шизофрении в поле декодировок и
выступая ее антиподом в сфере репертуаров
аксиоматизации: "Денежные потоки являют 'собой
совершенно шизофренические реальности, но они
существуют и функционируют лишь в рамках
имманентной аксиоматики, которая заключает и
отталкивает их реальность. Язык банкира,
генерала, промышленника, чиновника... является
совершенно шизофреническим, но статистически он
работает лишь в рамках опошляющей его
аксиоматики, ставящей его на службу
капиталистическому строю..." (Делез, Гваттари).
Авторы Ш., таким образом, интерпретируют
свободное от нормативирующих структур общества
поведение индивида, который может свободно
реализовывать свои желания как
"деконструированный субъект" - как
"шизоидное": но не в качестве поступков
психически больного человека, а как линию
поведения лица, сознательно отвергающего каноны
общества в угоду своему естественному
"производящему желанию", своему
бессознательному. Требование слушаться голоса
собственного "шизо" (т.е. "шизомолекулы"
- основания человека) ведет не просто к
необходимости редуцировать из психической жизни
нормативные конструкты, навязанные культурой,
но, что еще более важно для понимания доктрины Ш.,
- к постулированию желательности максимального
снижения роли разума, которую тот играет,
выступая арбитром во всех связях и отношениях
субъекта. Именно сознание (терминологически в Ш.
не осуществляется разделения сознания и разума)
как первоначальный репрессивный механизм
сдерживает свободную деятельность "желающей
машины". Бессознательное ^ке, выступая по сути
как "желающее производство", очищено, по
версии Ш., от структурирующей роли разума и таким
образом может характеризоваться как машинный
процесс, не имеющий других причин своего
возникновения, нежели он сам, и не имеющий, кроме
этого, также и целей своего существования.
Согласно Гваттари и Делезу, "речь идет не о том,
чтобы биологизировать человеческую или
антропологи-зировать естественную историю, но о
том, чтобы показать общность участия социальных
и органических машин в машинах желания".
Безумная природа творческого преобразователя
социальной действительности капиталистического
общества стала в дальнейшем символом множества
философских версий постструктурализма, а
главным этапом в определении революционного
субъекта как "социального извращенца" стал
провозглашенный в рамках традиции Ш. отказ
разуму в его созидательной мощи и определение
всей культуры, построенной по канонам
рациональности, как тупиковой. Таким образом,
Делез и Гваттари связали с личностным типом
"шизо-" надежды на возможность освобождения
человека и общества от репрессивных канонов
культуры капитализма, являющих со-
бой, согласно Ш.,
основополагающие причины процессов массовой
невротизации людей. Пробуждение в индивидах
имманентных "машин желания" сопряжено с
высвобождением процессов "производства
желания", разрушающих несвободу людей во всех
ее формах (навязываемое структурное единство,
индивидуализация, фиксированное тождество и
т.п.). Такой освободительный потенциал, присущий
"шизо-", а также его способность к
критическому, отстраненному анализу реальности
обусловливаются, по схеме Ш., еще и тем, что данный
социально-психический тип мыслится как
маргинальный субъект, не включенный в
форматирующую сознание систему
капиталистического общества и дистанцированный
от нее. Главным способом высвобождения,
раскрепощения желаний, согласно Ш., выступает
"ускользание" от определенностей любого
рода - определенностей как негативных, так и
позитивных. Любая определенность, однозначность
- это социальная ловушка: борьба никогда не
является проявлением воли к власти.
"Ускользание" индивидов разрушает
тождественность общества в целом самому себе; по
утверждению Де-леза и Гваттари, "...порядочные
люди говорят, что убегать не нужно, что это не
эффективно, что необходимо трудиться во имя
реформ. Но всякий революционер знает:
ускользание революционно...". Лишь в рамках
таких репертуаров индивидуального поведения
(наиболее типичными примерами которых являются
шизофрения, искусство и наука, ориентированные
на процесс и производство, а не на цель и
выражение) "производство желания" способно
подчинить себе социальное производство. По схеме
Гваттари и Делеза, "производство желания"
неодномерно и плюралистично по своей структуре:
целое в принципе не может объединять части,
будучи потенциально способно лишь примыкать к
ним: "...целое есть продукт, производимый как
часть наряду с другими частями, которые оно не
объединяет и не тотализует, но применяется к ним,
устанавливая типы отклоняющейся коммуникации
между несообщающимися сосудами, поперечное
единство элементов, которые остаются полностью
различными в своих собственных измерениях...".
Несущей конструкцией теоретической схемы
различения "производства желания" и
социального производства в Ш. является
отображение и фиксация природы и динамики всего
существующего в границах гипотезы о
существовании "молярных" и
"молекулярных" образований. Шизофрения - это
граница между "молекулярной"
множественностью желаний и "молярной"
организацией. "Молекулярная" организация
интегрирована в "молярный" макромир
общественных формаций, располагаясь в его
основании: именно микробессознательные
"сексуальные инвестиции" фундируют
сознательные инвестиции экономических,
политических и иных общественных макроструктур.
По Делезу и Гваттари, "нет машин желания,
которые бы существовали вне социальных машин
желания, которые заполняют их в малых
масштабах". Два этих уровня организации
реальности, согласно Ш., выступают как
предпочтительные по отношению к различным типам
желающих субъектов. Молярные
("макрофи-зические") совокупности,
относящиеся к статистическому порядку
"больших чисел", - поля действия для
параноика. "Микрофизический" же уровень,
лежащий вне "притоков больших чисел", -
ориентир для шизофреника, при этом не менее
сложный, чем в первом случае. Инвестиции в
"производство желания" в контексте данного
различения - оппозиционно разновекторны: "...
один - это инвестиция группы-подчинения,
вытесняющая желания личностей, другая - это
инвестиция группы-субъекта в поперечных
множественностях, относящихся к желанию как
молекулярному явлению" (Делез, Гваттари).
"Молярные" образования представлены
индивидами, классами, государством, культурой и
ее частными составляющими: наукой, искусством и
т.д. К "молекулярным" же образованиям Ш.
относит непосредственно сами "желающие
машины", структурно разграниченные на
отдельные элементы. Учитывая, что
вышеохарактеризованное "тело без органов"
содержит все возможные модели развития
производственных связей и алгоритмы
деятельности "машин желания", то, заключают
Делез и Гваттари, "тело без органов" служит
своеобразным агентом "молярных"
образований. Оно останавливает деятельность
"машин желания" или осуществляет
"запись" производственных процессов на
"тело без органов" таким образом, чтобы уже
будучи "считываемыми", они не могли
мыслиться иначе, как произведенными из "тела
без органов". Вступая в эти отношения,
"работающие органы" как бы "вступают в
брак" со считанными моделями, технологиями или
видами деятельности, а значит, "машина
желания" оказывается не в силах на свободное
"самопроизводство бессознательного".
"Молярные" образования образуют строгие
структуры, важным качеством которых становятся
уникальность и специфичность, в результате чего
они ускользают от воздействия
"молекулярных" систем и становятся
инструментами подавления желаний. Согласно Ш.,
"молярные" системы через агента - "тело
без органов" - способны переходить на
"молекулярный" уровень, т.обр. возникают
всевозможные проникновения этих уровней друг в
друга. "Молекулярные" системы, по модели III ,
нуждаются в "молярных", в существовании на
уровне специфических, а не универсальных
множеств. Необходимо обнаружение у каждого
индивида собственной "машины желания":
"шизоаналитик - это механик, шизоанализ чисто
функционален... он не может остановиться на
герменевтическом (с точки зрения
бессознательного) обследовании социальных
механизмов..." (Гваттари, Делез). Ш. не
претендует на статус политически
ориентированной либо идеологически
ангажированной философско-психо-аналитической
системы, он базируется на уверенности в
абсолютном характере природы "машин
желания". "Если мы призываем желание как
революционную силу, то делаем это потому, что
верим, что капиталистическое общество может
выдержать множество проявлений интересов, но ни
единого проявления желания, которое в состоянии
взорвать его базовые структуры..." (Делез и
Гваттари) В этом плане каждый человек, с точки
зрения авторов Ш., потенциально обладает шансом
начать жить согласно естественным законам
желания, восстановив гармоничные отношения с
природой, обществом и самим собой. В целом
правомерно полагать, что Ш. выступил
осуществленным достижением
фрейдо-марксистского синтеза. Основанием этого
выступила тематизация соответствующей
проблематики в духе ницшеанства при достаточно
произвольном употреблении ортодоксальной
фрейдо-марксовой лексики. (См. также Машины
желания, Тело без органов, Анти-Эдип.)
А.А. Грицанов, А.В. Вашкевич
ШИЛЛЕР (Schiller) Фридрих (1759-1805) -
немецкий поэт, философ, просветитель, испытавший
на себе огромное влияние идей республиканской
Франции. Ранние драматические произведения Ш. -
"Разбойники", "Заговор Фиеско в Генуе",
"Коварство и любовь" и др. - были пронизаны
духом антимонархизма и роднят его с самыми
радикальными французскими просветителями. Не
случайно в 1792 Национальное собрание Франции
присвоило Ш. звание почетного гражданина
республики. Резкое выступление Ш против
феодальных предрассудков сыграло большое
значение для развития немецкого Просвещения,
содействовало росту передовых настроений среди
немецкой интеллигенции. Однако постепенно Ш.
отходит от революционного бунтарства "Бури и
натиска", ослабевают и его симпатии к
французской революции и к революции вообще. Даже
в период своего наибольшего сочувствия
революции, осознавая и перетолковывая ее в
понятиях стоической этики гражданской доблести,
Ш. никогда не мог оправдать (ни морально, ни
юридически) террор якобинцев. Более того, в своей
работе "Письма об эстетическом воспитании
человека" он обосновал резко отрицательное
значение революций вообще и отказал им в праве на
существование. Ш. пишет, что надежду на революцию
как на средство восстановить в человеке
целостную человечность, попранную историческим
развитием государственных форм, следует считать
тщетной и даже угрожающей самой человечности, во
имя которой и совершается революция. По Ш.,
"естественное государство", т.е. общество,
основанное не на законах, а на силе, "не должно
прекращаться ни на один момент". Поэтому,
уничтожая естественное государство, разум
рискует физическим и действительным человеком
ради проблематичного нравственного человека,
рискует существованием общества ради возможного
(хотя в моральном плане и необходимого) идеала
общества. Сам Ш. отвергал этот "риск"
решительным образом. "Нельзя же, - утверждал он,
- ради того, чтобы познать достоинство человека,
ставить на карту самое его сущее". Ш. полагал,
что к революционному разрушению современного
государства стремятся прежде всего низшие
классы общества. "В низших и более
многочисленных классах, - писал Ш., - мы
встречаемся с грубыми и беззаконными
инстинктами, которые будучи разнузданы
ослаблением оков общественного порядка, спешат с
неукротимой яростью к животному
удовлетворению" Революционные восстания масс
против существующего государства Ш. трактовал
как анархическую деятельность "субъективного
человечества". "Разнузданное общество, -
утверждал Ш., - вместо того, чтобы стремиться
вверх к органической жизни, катится опять в
царство стихийных сил". Поэтому, признавая
необходимость уничтожения "естественного
государства", Ш. не допускал, чтобы это
уничтожение было осуществлено революцией. Более
того, Ш. безусловно признает право государства
защищаться силой против личности, поднявшейся на
него во имя восстановления попранной и
разрушенной целостности и человечности. Он
требует от личности беспрекословного уважения к
существующим формам государственности. Отвергая
революционный путь решения главной проблемы
всего своего творчества и деятельности, - вопроса
целостности и всесторонности индивида, Ш.
находит выход в идее об эстетическом воспитании
человека. Эстетика становится для него вторым
(после поэзии) призванием ("О грации и
достоинстве", 1793; "Письма об эстетическом
воспитании", 1795 и др.). В его теоретической
деятельности эстетике не приходилось
соперничать ни с историей, ни с философией. Важно
то, что Ш. никогда не рассматривал эстетические
проблемы только как частные вопросы
художественной практики: они были важнейшим
элементом его мировоззрения. Решая проблему
целостности, всесторонности и самоценности
индивида, Ш. развивает свою теорию прекрасного. Ill
начинает с несколько отвлеченных рассуждений о
возможных видах отклонения человека от идеи
совершенной законченной человечности. Если
совершенство человека заключается в согласной
энергии его чувственных и духовных сил, то он
может утратить его только или в случае
отсутствия гармонии этих сил, или в случае
ослабления их энергии. Там, где нарушается
гармония человеческого существа, возникает
состояние напряжения. Там же, где единство
человеческой природы сохраняется ценой
равномерного ослабления чувственных и духовных
сил, человек впадает в состояние ослабления.
Таковы два противоположных предела, к которым
движется человек в результате охватившего всю
область общественной жизни разделения труда.
Однако движению этому может быть все же положен
конец. Ш. доказывает, что оба противоположных
предела (и распад цельности человека и
ослабление энергии его физических и духовных
сил) "уничтожаются красотою". Именно
красота, и только она одна, утверждал Ш.,
"восстановля-ет в напряженном человеке
гармонию, а в ослабленном - энергию". Таким
образом красота приводит нынешнее ограниченное
состояние человека к безусловному и делает
человека "законченным в самом себе целым".
Свое восстановительное и объединяющее действие
красота оказывает, по Ш., и на чувственного
человека и на человека духовного: первого ведет к
форме и мышлению, второго направляет обратно к
материи и возвращает чувственному миру. Красота
может стать средством для перехода от материи к
форме, от ощущений к законам, от бытия
ограниченного к бытию безусловному. Преодоление
нынешней подавленности человека, разорванности
его физических и духовных сил возможно только
тогда, когда человек действует как художник, как
творец художественной формы. По Ш., содержание,
как бы возвышенно и всеобъемлюще оно не было,
всегда действует на дух ограничивающим образом,
и истинной эстетической свободы можно ожидать
лишь от формы. Ибо только она действует на всего
человека в целом. Причем Ш. считал, что действие
на человека эстетической формы не есть действие
только эстетическое, оно как бы возвышает
человека со ступени чувственности на ступень
разумности. Красота есть необходимое условие
возвышения человека до разумности. "Нет иного
пути, - согласно Ш., - сделать чувственного
человека разумным, как только сделав его сначала
эстетическим". Такое значение эстетического в
жизни человека Ш. объясняет тем, что эстетическое
расположение духа есть расположение, которое
"заключает в себе всю человеческую природу в
целом". Расположение это "благоприятствует
всем функциям человеческой природы без
различия". В эстетическом расположении духа
находится основание всех отдельных функций
человеческой природы. Все остальные виды
деятельности дают духу специальное умение лишь
ценой известного ограничения. Только
эстетическая деятельность ведет к
безграничному, и только в эстетическом состоянии
человеческая природа "проявляется в такой
чистоте и неприкосновенности, как будто она еще
не поддалась влиянию внешних сил". Такова роль
эстетической деятельности у Ш., ей он передоверил
и передал функции решения всех задач общества,
отнятых им у революции. Так, от неразумной
реальной действительности Ш. уходит в царство
незамутненных идеалов (у Канта это будут идеалы
чистого разума) - идеалов красоты. Эстетика Ш. -
это не только попытка обосновать свой отказ от
революционных путей решения
общественно-исторических проблем, но и
специальное поле деятельности, на котором он
добился серьезных результатов. Одним из
центральных ее понятий стало понятие "игры"
как свободного самодеятельного раскрытия всех
сил человека и его сущности. Человек, по Ш., в игре
творит мир более высокого порядка, чем тот, в
котором он живет; он творит и себя самого как
всестороннюю гармоническую личность и
"эстетическое общество". Именно в игре
происходит, по Ш., восстановление внутренней
целостности человеческой личности, разорванной
и искалеченной современным ей обществом. Т. внес
большой вклад в типологизацию различных культур,
выявив
"наивные" и
"сентиментальные" типы художественного
творчества. ("О наивной и сентиментальной
поэзии", 1795-1796.) Различие между наивным и
сентиментальным искусством, согласно Ш., есть
различие между самой природой и идеальным
стремлением к ней, индивидуальностью и
идеальностью. Ш. выступил непосредственным
предтечей типологических построений немецких
романтиков, которые впоследствии
противопоставят "классическое"
"романтическому" (А.Шлегель, Ф.Шлегель и др.).
Т.Г. Румянцева
ШЛЕГЕЛЬ (Schlegel) Фридрих (1772-1829) -
немецкий философ, писатель, языковед, один из
наиболее ярких теоретиков романтизма. Ш. вместе с
братом А.В.Шлеге-лем основал йенский кружок
немецких романтиков и выпускал наиболее
известный романтический журнал "Атенеум".
Неудовлетворенность наличным состоянием
культуры, ситуацией раскола между человеком и
миром, прошедшим через само человеческое
сознание и все его продукты, поиски абсолюта и
"томление по бесконечному" предопределили
не только содержательное наполнение его работ,
но и их форму. Принципиальная незавершенность,
фрагментарность его произведений отражают не
только индивидуальные особенности стиля, но и
печать романтического движения в целом, его
попыток найти новые средства выражения,
соответствующие романтическим представлениям о
принциальной незавершимости всякого творчества.
"Пока не найдена единственно истинная
система... систематический метод остается более
или менее разделяющим и обособляющим;
бессистемное лирическое философствование по
крайней мере не настолько разрушает целостность
истины". Первый период творчества Ш. отмечен
сильным влиянием идей И.И.Винкельмана,
предопределившим увлечение Ш. античностью,
греческой поэзией как "золотым веком"
единства, господства объективно-прекрасного.
Современное общество, по мнению Ш., может спасти
"эстетическая революция", очищающее
воздействие которой должно вернуть человечество
к "объективной красоте" и изначальному
единству. Первый шаг к эстетической революции -
создание соответствующей эстетической теории,
за которое Ш. и берется. В этом контексте он
разрабатывает понятия "поэзия",
"классическое", "романтическое" и др.
Второй период жизнедеятельности Ш. связан с
переездом в Йену (1796) и возникновением йенско-го
кружка романтиков, и это время его творческие
усилия сконцентрированы на формировании идеала,
новой универсальной культуры и соответствующей
ей целостной, свободной, универсальной личности,
в которой "величие индивидуальности"
превышает все ее отдельные дарования и
произведения. Модель отношений между такой
универсальной личностью и миром выстраивается Ш.
через разработку понятий "ирония",
"рефлексия", "цинизм",
"либеральность", "игра",
"остроумие". Центральным в этом списке
является понятие иронии (см. Ирония, Романтизм).
Ирония как форма "указания на
бесконечность" является у Ш. и онтологическим,
и гносеологическим, и творческим принципом.
Ирония - не только творческий прием, но и
свидетельство незамкнутости, открытости всякой
сущности. "Иронична" природа мира, и потому
звания ироника достоин лишь тот человек,
"...внутри которого возросло и созрело
мироздание". Эта же тема развивается Ш. и в
теории романтической поэзии (или иначе -
"трансцендентальной поэзии", где
осуществляется саморефлексия по поводу самого
акта художественного творчества). Роман как
самая совершенная, по Ш., поэтическая форма
современности, это "соединение двух абсолютов
- абсолютной индивидуальности и абсолютной
универсальности". Как многие молодые немецкие
философы этого времени, Ш. пережил увлечение
философией Фихте и разочарование в ней,
неудовлетворенность противопоставлением
умозрения и жизни и внеисторичностыо
фихтеанской системы. Развитие собственных
философских взглядов Ш. во многом конгениально
творчеству Шеллинга. Интенции сближения
взглядов Фихте и Спинозы, выстраивание целостной
философии индивидуальности и универсума
порождают учение Ш. о символе. Символы универсума
(индивидуальные формы становящегося мирового
целого) постижимы не в понятиях, а в образах,
символах или идеях-символах (первопонятиях). В
силу этого, именно поэзия, а не философия, в
противоположность Шеллингу, реализует целостное
видение мира. Весь мир есть поэзия, а
человеческое поэтическое творчество
воспроизводит ее сущность. Наиболее продуктивно
поэтическое творчество, осуществляющееся как
"сотворчество", ибо человек - это прежде
всего высказывающееся, находящееся в ситуации
общения Я. Идеал общения-сотворчества созвучен
шлегелевской трактовке любви как "жизни
жизни", как того сообщительного импульса,
эротического слияния, которое превращает хаос в
космос. "Хаос и эрос - лучшее объяснение
романтического". Но любовь - не только сущность
жизни, но и единственно плодотворный путь
познания, поскольку для Ш. "всякое конечное я -
это только фрагмент изначального пра-я, так что
мир предстает как множество конечных
производимых я, соотносящихся, общающихся между
собой". Всякая возможность общения между я и
пра-я, между я и ты основана на любви. В противовес
односторонности рассудочного познания Ш. делает
ядром своей гносеологии понятие "чувство"
как единство духовных и душевных способностей
человека. Зрелый Ш. трактует искомое единство как
единство поэзии, философии и религии и обращает
свои взоры на Восток, а именно к культуре Древней
Индии как, по Ш., прародине такого единства.
Интерес к индийской культуре сменился у Ш. волной
разочарования, но его занятия положили начало
немецкой санскритологии и сравнительному
языкознанию. На поздних этапах творчества
эстетизм Ш. сменяется идеями создания
универсально-христианской философии (аналогом
может, вероятно, служить шеллинговская идея
философии откровения), проговариваемыми Ш. в
"Философии жизни" (1828), "Философии
истории" (1829) и "Философии языка и слова"
(1830). По Ш., "эстетическое воззрение существенно
коренится в духе человека, но в своем
исключительном господстве оно становится
играющей мечтательностью... Эта мечтательность,
это немужественное пантеистическое
головокружение, эта игра форм... недостойны
великой эпохи и уже неуместны. Познание
искусства и чувство природы останутся, пока мы
остаемся немцами; но сила и серьезность истины,
твердая вера в Бога и в наше призвание должны
встать на первое место и вновь вступить в свои
старые права..." В целом философия Ш. отвечает
едкой формуле русского философа Шпета:
"романтизм - падавшее христианство" и может
быть рассмотрена как попытка, если не
предотвратить, то хотя бы задержать падение
великой христианской культуры.
Й.М. Наливапко
ШЛЕЙЕРМАХЕР (Sleiermacher) Фридрих
Эрнст Даниэль (1768-1834) - немецкий философ, богослов
и филолог. В философской эволюции своих взглядов
испытал влияние Ф.Г.Якоби, в теологической -
такого направления, как пиетизм. В 1787 он изучал
богословие в университете в Галле и по окончании
курса занимал должность домашнего учителя. Затем
несколько лет служил в должности проповедника в
Ландеберге и в Берлине. Это время (в течение 6 лет)
было важным в его духовном развитии. Особенно
заметным оказались его отношения с романтиками,
и в частности дружба с Ф.Шлегелсм. В 1802 за
противоречия с протестантской церковью, III,
переводят придворным проповедником в Штольпе. Из
этого изгнания его освободило через два года
приглашение занять место экстраординарного
профессора философии и богословия в Хал-ле. После
закрытия университета в Халле, Ш. отправился в
Берлин, где он получил место проповедника и
профессора университета (учрежденного по его
плану). Результатом его академической
деятельности явилась богословско-фи-лософская
школа, названная по имени своего учителя. Наряду
с Шеллингом и Гегелем, Ш. - равноправный
представитель универсалистского образования,
положенного в то время в основание философской
работы. Как богослов с успехом действовал в
пользу протестантской унии. Ш. был выдающимся
теоретиком-филологом, автором многочисленных
трудов по истории греческой философии, а своим
мастерским переводом произведений Платона,
заложил основы немецкой школы антиковедов.
Специфика работы Ш. с текстом в такой сфере
теологии, как экзегетика, позволяет
констатировать, что Ш. стоит у истоков
современной философской герменевтики. В истории
герменевтики Ш. принадлежит концепция
универсальной герменевтики и конструирование ее
как науки. У него проблемой становится понимание
как таковое. В своих лекциях и докладах по
герменевтике Ш. придерживался следующего
принципа: "Понимать речь сперва так же хорошо,
а потом и лучше, чем ее автор". Однако искусство
герменевтики не выступало у Ш. "органом
предметного исследования". В этом смысле Ш.
отличает искусство герменевтики от диалектики.
Именно поэтому герменевтика имеет служебную
функцию и подчиняется предметному исследованию.
В своем миросозерцании он оригинальным образом
синтезировал принципы немецкой философии (Кант,
Фихте, Шеллинг) и обосновал на них собственные
убеждения. Теоретические основы учения Ш.
изложены по преимуществу в сочинении
"Диалектика", которое было издано на
основании его лекций посмертно. Философия, по III ,
должна показать, каким образом мышление, в
качестве познания, может приближаться к своему
идеалу. В этом смысле она - диалектика и логика
познающего бытия. Как кантовская
трансцендентальная логика, так и диалектика Ш.
является одновременно и логикой и метафизикой. В
философии религии Ш. также занимает особенное и
оригинальное положение. Бог как тождество
мышления и бытия, идеального и реального,
представляется недостижимой целью, к которой
стремится все научное познание. Ш. не богослов
Откровения, т.к., по его мнению, о деятельности
откровения Божества мы также мало можем что-либо
знать, как и о его Сущности. В то же время Ш. -
противник рационализма, потому что, согласно его
убеждению, Божество непознаваемо. Но он и против
кантовского нравственного богословия. Его
философия религии основывается не на
теоретическом, не на практическом, но на
эстетическом разуме. Так как Бог не может быть
познан, то и философия религии является не
учением о Боге, а учением о религиозном чувстве. В
своей этике Ш. самым выразительным образом
подчеркивает идею личности. Нравственная задача
состоит в законченном развитии индивидуума,
который в равновесии своих различных сил должен
изжить свою внутреннюю сущность. Однако
нравственное развитие индивидуума, по Ш.,
возможно только на широком базисе общей
культурной жизни и состоит исключительно в
индивидуальной переработке всех моментов,
составляющих содержание целого. Нравственно
зрелый индивид должен чувствовать свое единство
с целым, принявшим в нем индивидуальную форму.
Занимая эту этическую точку зрения, Ш.
рассматривал государство, общественность,
университет и церковь. Он дал в своем учении
совершенный образ собственной личности, хотя и
замкнутой в самой себе, но все же соприкасающейся
с общей жизнью. Корпус сочинений Ш. достаточно
велик и разнообразен. Большинство из них было
опубликовано после смерти мыслителя. Важнейшие
их них: "Речи о религии к образованным людям, ее
презирающим" (1799), "Монологи" (1800), "О
различии между законами природы и законами
морали" (1825), "Диалектика" (1839),
"Эстетика" (1842), "Учение о государстве"
(1845), "Психология" (1864), "Философия этики"
(1870) и др.
А.А. Легчилин
ШЛИК '(Schlick) Мориц (1882-1936,
застрелен бывшим своим студентом психопатом на
лестнице в здании университета) - австрийский
философ, физик и логик. Диссертация по физике под
руководством М.Планка (1904). Профессор в Ростоке и
Киле (1911-1922), Вене (с 1922), в Калифорнийском
университете (1931-1932), ведущий представитель
раннего этапа логического позитивизма,
основатель и председатель Венского кружка.
Основные работы: "Пространство и время в
современной физике" (1917), "Всеобщая теория
познания" (1918), "Вопросы этики" (1930),
"Позитивизм и реализм" (1932), "Природа и
культура" (1952) и др. В 1938 было издано собрание
сочинений Ш. Неопозитивистская программа
анализа знания, разработанная Ш. в
фундаментальном труде "Всеобщая теория
познания", претерпела впоследствии весьма
своеобразную эволюцию: формально
совершенствуясь, она значимо упростилась в своей
англоязычной версии. Свою философскую концепцию
Ш. именовал "последовательным эмпиризмом", к
которому он пришел, отказавшись (под влиянием
Карнапа и Витгенштейна) от критического
реализма. Отталкиваясь от исходного понимания
"знания", III обрисовал разнообразные
практики употребления данного термина, а также
проанализировал соответствующие им
познавательные процедуры. Т. основывается на
понятии "чувственно данного" - чувственного
переживания познающей личности. Все научное
знание, по Т., - обобщение и уплотнение
"чувственно данного", определение
структурных отношений чувственного
опыта,"выявле-ние повторяемости в нем порядка.
С точки зрения Ш., между логикой и опытом нет
никакого антагонизма; логик не только может быть
одновременно эмпиристом, но должен им быть, если
хочет понять собственную деятельность.
("События, насчет которых мы теперь утверждаем,
что они были две секунды назад, при
дополнительной проверке могут быть объявлены
галлюцинацией, или вовсе не происходившими", -
писал Ш.) Согласно Ш., проблема познания сущности
бытия бессмысленна, ибо предмет философии - не
искание истины, но "исследование значения".
При этом, - настаивал Ш., - прояснение значения не
может иметь форму высказывания; "в метафизике
же, - по мнению Ш., - имеют место лишь
псевдопредложения - звучные, но совершенно
бессмысленные слова". Законы природы, с точки
зрения Ш., формальные правила, определяемые
синтаксисом того языка, на котором производится
описание природы. Инвариантом самых различных
познавательных практик Ш. полагал сопоставление
имен и предметов, которое в науке реализуется в
виде образования емких знаковых систем,
выражающих многообразие предметных отношений. Ш.
отрицательно относился к психологизму,
усматривая, тем не менее (в отличие от Гуссерля),
перспективной основой общей теории познания не
трансцендентальную феноменологию, а общую
теорию знаков. Придерживаясь концепции
"понятийных функций", способных
реализовываться посредством слов, понятий и
представлений, Ш. видел в качестве высшего
способа их конституирования - знаковую форму.
Достоинствами знаковой трактовки понятий Ш.
считал сопряженное с ней отсутствие
необходимости в поисках "идеальных
сущностей": процесс познания тем самым
сводился к направляемой динамике отношений
между реально существующими вещами и
материально репрезентируемыми знаковыми
совокупностями. Не считая нужным акцентировать
внимание на феноменологических программах,
опирающихся на образные механизмы познания, Ш.
отдавал предпочтение гильбертовской программе
формализации геометрии, в границах которой
недифинируемые ("очевидные") положения
замещаются формальными аксиомами. Базисом наук
Ш. предлагал считать не предложения
констатирующего, "протокольного" типа, а
"констатации" ("beobachtungssatze") - акты
сознания познающей личности в моменты времени,
предшествующие окончательной фиксации
"предложений протокольного характера". Так,
Ш. подчеркивал: "А детерминирует В" означает
только то, что В может быть высчитано на
основании А. Это, в свою очередь, означает, что
существует некая общая формула, утверждающая,
что В возникает во всех случаях, когда начальные
условия А получают определенные значения, и,
дополнительно устанавливается некоторое
конкретное значение для переменной времени...
Таким образом, термин "детерминировано"
означает то же самое, что и "предсказуемо"
или "может быть предварительно рассчитано".
Согласно Ш., "первоначально под
"протокольными предложениями" понимались,
как это видно из самого наименования, те
предложения, которые выражают факты абсолютно
просто, без какого-либо их переделывания,
изменения или добавления к ним чего-либо еще, -
факты, поиском которых занимается всякая наука и
которые предшествуют всякому познанию и всякому
суждению о мире. Бессмысленно говорить о
недостоверных фактах. Только утверждения, только
наши знания могут быть недостоверными. Поэтому,
если нам удается выразить факты в
"протокольных предложениях", без
какого-либо искажения, то они станут, наверное,
абсолютно несомненными отправными точками
знания". Суждения, по Ш., также могут
интерпретироваться как особый знак. Согласно Ш.,
в суждениях фиксируется не тождество, а связь
предикатов (например, в суждении "снег белый и
холодный" предикаты "белый" и
"холодный" соединены; если понимать понятия
как особые идеальные сущности - такое соединение
неосуществимо). В таком контексте Ш. предлагал
переосмыслить также и статус истины: считать ее
"соответствием" знания о предмете с самим
предметом, по Ш., весьма затруднительно, ибо
представители эмпиризма видят ее как
"отражение", а феноменологи - как
"переживание очевидности". По мысли Ш.,
точнее говорить не о "соответствии", а об
однозначном совпадении предметов и сопряженных
с ними знаков. Поскольку такое "однозначное
совпадение" суть формальное отношение (а не
реальная связь), постольку познание есть
"обозначение" (а не "отражение" или
"переживание"). Ложность же суждений, с точки
зрения Ш., установима в таком случае посредством
использования критерия однозначности. (В рамках
этого концепта Ш. снял сложный вопрос об
"удвоении" предмета на образ и оригинал.)
Конструктивное преодоление "образной"
модели организации знания .позволило Ш. весьма
логично