- Что же? - вскинул на него глаза Кирилл.
      - Как бы тебе сказать? - хмуро проговорил Несси. - Знаю только, что это нечто позорное и отвратительное.
      - Да, ты прав, - ответил Кирилл. - Пожалуй, страх - главное, что в нас есть. Восемьдесят пять процентов нашего тела составляет вода. Девяносто процентов человеческой души - страх. Тотальный страх перед всем, что стоит на нашем пути, - от лифта до начальства.
      Несси подавленно молчал.
      - И что же такое, по-твоему, страх? Инстинкт или чувство? - спросил он наконец.
      - Как тебе сказать. Во всяком случае, разум обычно его поощряет. Не говоря уж о воображении. Не зря же храбреца обычно называют безрассудным.
      - Хочешь сказать, что человек трусливей животного?
      - Конечно! - Кирилл даже удивился. - Станет, на дороге какая-нибудь корова, и плевать ей на твою ревущую машину.
      - Тогда почему я не знаю страха?
      - Ты же сказал, что знаешь?
      - То было во сне.
      И Несси пришлось рассказать Кириллу о своем странном сновидении. Он и не ожидал, что произведет на приятеля такое сильное впечатление. Кирилл слушал не шевелясь, затаив дыхание. Когда Несси наконец умолк, за столом воцарилось долгое молчание.
      - Ну, что скажешь? - не выдержал Несси.
      - Может, тебе покажется странным, но, думаю, ты увидел кусочек картины, сохранившейся в твоей генетической памяти, в какой-нибудь клеточке мозга, словно фотопленка в хорошей кассете. Сместились какие-то пласты, и она вклинилась в механизм сна. Я бы даже не сказал, что это сон. Фрейд, вероятно, в чем-то прав: сновидения - штука далеко не случайная. Просто мы их слишком свободно, даже произвольно толкуем. Но твой сон образно очень точен - никакой деформации.
      - Никакой? А рыбы? А змеи? Даже палеонтология не знает таких громадных животных.
      Кирилл снисходительно усмехнулся.
      - Не они были огромны, - сказал он. - Ты - мал.
      Это было так просто и так убедительно, что Несси буквально разинул рот.
      - А тебе никогда не снилось ничего подобного? - спросил он. - Праисторического, я имею в виду.
      - Не знаю. Может быть. Снилось мне, например, что я летаю. А ведь это еще более странно. В своей бесконечной эволюции человек вряд ли когда-нибудь был птицей.
      - Тогда?..
      - Не знаю. Но, может, какое-нибудь крохотное земноводное, скажем, в когтях у птицы... Если птица его выронила...
      - Да, понимаю, - кивнул Несси.
      - Послушай, ты согласился бы увидеть этот сон еще раз? - неожиданно спросил Кирилл. - Я хочу сказать, этот страшный сон. Или что-нибудь еще более страшное?
      - Да, конечно! - невольно вырвалось у Несси.
      Окончить этот разговор им не удалось. На террасе появился Кавендиш. В мохнатом розовом халате, который отнюдь его не украсил. Худые ключицы, жирная, отвисшая, как у старухи, грудь, только животик вздымался над плавками, белый и гладкий, как фарфоровая чайная чашка, даже, пожалуй, белее. Разумеется, маститому ученому и в голову не приходило, насколько комично он выглядит. Он горделиво вышел на середину террасы и объявил:
      - Иду купаться! Говорят, утреннее купанье полезней всего!
      И правда, через некоторое время они нашли его на пляже. Войдя по колено в прозрачно-зеленую воду, философ всматривался вдаль пустыми глазами. Плавки у него были, конечно же, совершенно сухими, но мягкий животик беспокойно напрягся.
      - Очень уж холодная вода! - виновато сказал он. - Здесь всегда так?
      И, повернувшись, понес свою плоскую спину к ближайшему зонтику. Приятели выкупались и присоединились к нему. Свежесть, распространявшаяся от их влажных тел, заставила Кавендиша прямо-таки съежиться. Философ был явно не в духе. Некоторое время они лежали молча, со всех сторон окруженные голыми телами. Совсем близко возвышались пышные, словно подушки, зады двух женщин. Философ с отвращением взглянул на них и мрачно сказал:
      - Не знаю почему, но голое тело вызывает у меня мизантропию.
      - Даже женское?
      - Особенно женское. Извините, молодые господа, но это не пляж, а братская сексуальная могила.
      Первые дни прошли спокойно. Вероятно, чтобы не подвергать себя сексуальным разочарованиям. Кавендиш вообще перестал ходить к морю. Лишь иногда приятели находили его на лечебном пляже, где тот сидел скрючившись, как старая, замученная дворняга. Похоже, женское племя окончательно отвратило его, отчего, вероятно, он и выглядел таким грустным и чуждым всему окружающему. Не обращая никакого внимания на разлегшихся рядом немок-парикмахерш с тяжелыми, оплетенными синими венами ногами и расплывшимися грудями, Кавендиш работал, желтым кривым ногтем отмечая в книге отдельные абзацы и строчки и порой сердито бормоча что-то. Однажды он выругался так громко, что у парикмахерш вывалилось из рук вязанье. Иногда он спорил со своими молодыми спутниками - главным образом понося человечество за тупую беззаботность и близорукость, за чудовищную его жадность, жертвой которой, по его словам, могут стать даже горы, словно сложены они не из камня, а из жирных окороков и бифштексов.
      - Сожрет и не поперхнется, - с ненавистью бормотал он. - До последней косточки. Нет на свете животного более прожорливого, чем человек. Разве что солитер. Но и тому лучше всего живется в человечьих кишках.
      - Но вы-то едите очень мало, - примирительно заметил Кирилл.
      - Потому что кормят в ресторане отвратительно. А вообще-то я ем, вернее, просто жру, как скотина.
      Помолчал немного и добавил:
      - Знаете, как я представляю себе современного человека? Хлипкая фигурка, тонкие ножки и между ними - громадный мягкий живот.
      Молодые люди, не удержавшись, хмыкнули. Философ мрачно взглянул на них.
      - Ничего не вижу смешного, дорогие господа. Наоборот, все это весьма грустно.
      Только вечером, обычно после третьей рюмки, Кавендиш приходил в хорошее настроение, становился доброжелательным и склонным к шутке. Но тогда он впивался взглядом в Несси и принимался за свою бесконечную анкету. Ходил ли он когда-нибудь в церковь? Что думает о боге? Ну если не о боге, то хотя бы о самой идее бога? Несси, потеряв терпение, неприязненно отвечал:
      - Это самая нелепая идея из всех, созданных человеком. Она прежде всего свидетельствует о его ограниченности и беспомощности. И, конечно, о мании величия.
      - Тогда какова, по-вашему, первопричина возникновения мира?
      - А зачем она нужна, первопричина, господин философ? Достаточно первоосновы.
      - Не будем ловить друг друга на слове, господин младший научный сотрудник.
      - Во всяком случае, она никак не может быть неким огромным и всемогущим сознанием.
      - Вы уверены, что во всей бескрайней вселенной не найдется места для такого сознания?
      - Может, и найдется. Скажем, какой-нибудь колоссальный разум, огромный, как, допустим, солнце. Или как галактика. Но и он ни в коем случае не может быть первопричиной, лишь продуктом.
      Что-то хищное появилось во взгляде философа.
      - А как по-вашему, чем мог бы заниматься такой разум?
      - Как чем?.. Тем же, что и всякий другой. Размышлением.
      - И в конечном итоге просто бы лопнул, превратившись в какую-нибудь новую звезду.
      - Почему?
      - От скуки. Или от безделья, все равно. Такой огромный разум, наверное, в мгновение ока передумал бы всевозможные мысли. Познал бы себя, за ничтожный отрезок времени просчитал бы все варианты существования. И, самоисчерпавшись, стал бы работать вхолостую, пока в конце концов не свихнулся бы. И лучшее, что он тогда мог бы сделать, - это наброситься на другие звезды и сгореть с ними и в них. Таким образом он по крайней мере получил бы возможность возродиться заново - через миллиарды лет.
      Несси взглянул на него с досадой.
      - Неужели вы не понимаете, господин Кавендиш, что размышляете со всей ограниченностью человеческой природы... Подобный колоссальный разум наверняка нашел бы возможность удовлетворить себя.
      - Не нашел бы! - сварливо возразил философ.
      - Почему?
      - Очень просто - потому что никакой разум не может работать для собственного удовлетворения.
      Так спор завершился в той же точке, с какой он, в сущности, и начался. Кавендиш допил рюмку, взглянул на пустую бутылку и сказал:
      - Вам никогда не бывает скучно?
      - Никогда! - ответил Несси.
      - А мне скучно. Вы знаете, что это значит? Скука означает, что внутреннее движение сознания ослаблено, стимулы его исчерпаны. Куда вы меня сводите, господин Кирилл? Найдите-ка на завтрашний вечер какое-нибудь заведение по-интересней, чтоб было много музыки и движения.
      Они повели его в "Цыганский табор". С трудом нашли место за большим столом вместе с какими-то шведами, довольно уже пьяными. Подали сильно наперченную, слегка поджаренную на вертеле домашнюю колбасу, густое мелникское вино. Не успели они усесться, как ударили бубны, заверещал кларнет и на площадку к самым их ногам высыпала толпа цыганок, веселых, белозубых, в ярко-красных платьях с зелеными поясами. Толстый слой грима и слишком черные, без блеска волосы наводили на мысль, что это скорей всего не цыганки, а просто девушки из окрестных сел, одаренные чувством ритма. На мгновение они застыли, но тут всей своей мощью грянул оркестр, зазвенели тарелки, и цыганки, как фурии, понеслись по площадке. Кавендиш, вероятно, и представить себе не мог, что увидит такую внезапную, такую бурную пляску. А темп все возрастал, и пляска была уже не пляска - настоящий вихрь красок, блестящих зубов, сверкающих глаз, бегающих лучей прожекторов, протяжных цыганских воплей. В полном исступлении гремели бубны, крепко запахло надушенным женским телом. Когда танец, казалось, достиг вершины, мелодия вдруг резко оборвалась и цыганки замерли на площадке, как небрежно брошенные цветы. Шведы вскочили, Кавендиш с ними. Все бурно аплодировали.
      Но это было лишь начало. Им принесли еще вина и запеченных цыплят, снова появились цыганки, на этот раз ленивые и сладострастные. Звучали только скрипки да тихонько позванивали цимбалы. Волоча за собой шелковые шали, цыганки веером расселись у сцены. И тогда вышла певица, роскошная, как искусственная - вся из атласа и бархата - роза. Это была крупная, уже немолодая и слегка располневшая цыганка. Словно черным крылом, взмахнула шалью, расправила плечи и запела глубоким, сильным альтом. Щеки вздрагивали от его мощи, песня лилась густая, тяжелая, как смола. Кудрявые парни в лиловых безрукавках вились вокруг нее, тихонько подпевал оркестр. Затем певица и дирижер подошли к шведскому столу, она низко поклонилась сначала всем вместе, потом отдельно философу, платье распахнулось, и в ярком свете прожекторов блеснули груди - сильные, величественные, невероятные. Почему она выбрала эту развалину, этого смешного тощего старика с колючим взглядом, как своим цыганским чутьем угадала его беспокойную душу? Но все дальнейшее произошло так легко и естественно, словно было заранее отрепетировано. Кавендиш приподнялся, достал из кармана двадцатилевовый банкнот и непринужденным жестом сунул его в карман дирижера. Певица царственно удалилась, даже не взглянув на сидевших рядом элегантных красивых молодых людей. Соседка Кавендиша, молодая двухметровая шведка в розовом платье, наклонилась и поцеловала его в щеку.
      Веселье продолжалось до поздней ночи. Программа окончилась, остался только оркестр. Теперь уже танцевали и пели все, кто как может - старинные танцы, романсы. За шведским столом остался один Несси. Не из каприза - просто не умел танцевать. Чувство ритма у него отсутствовало изначально. Он сидел, внешне равнодушный, и все больше мрачнел. Он не узнавал сам себя - еще никогда не доводилось испытывать ему столь тягостного чувства. Но уйти все-таки не решался. А может быть, и не хотел: этот обезумевший дансинг притягивал его словно магнит. Он просто не мог понять этих глупцов, которые сами не знали, что вытворяют, и все же не мог избавиться от глубокого и сильного желания быть вместе с ними, быть как они, как этот совершенно взбесившийся философ, танцующий со своей громадной шведкой. Правда, к удивлению Несси, шведка довольно пластично двигала ножищами, зато Кавендиш лишь бесстыдно подпрыгивал рядом, ни чуточки не заботясь о ритме. В изумрудном свете прожекторов оба выглядели фантастически, напоминая сценку из древней вакханалии. Наконец оркестр замолк, философ и шведка, взявшись за руки, направились к столу.
      - Прошу меня простить, друзья, но я собираюсь пойти с ними! - заявил Кавендиш. - Надеюсь, вы ничего не имеете против?
      - Куда это - с ними? - сдержанно спросил Кирилл.
      - Они предлагают искупаться... По-шведски, разумеется, в костюме Адама.
      - Не слишком ли вы рискуете, сэр? - раздраженно спросил Несси.
      - Нет, молодой человек! - с достоинством ответил Кавендиш. - Я выгляжу не так плохо, как вы, может быть, думаете.
      Но тут ринулся в бой Кирилл. Отбросив в сторону все ссылки на эстетику и приличия, он призвал на помощь медицину. Человеку его возраста, да к тому же усталому, потному, подвыпившему, такая полуночная ванна грозит просто-напросто инфарктом. В прошлом году при подобных обстоятельствах погиб известный всему миру специалист по семантике Жоливер. Чистое вранье, разумеется, потому что француз просто-напросто уснул на надувном матраце и его унесло в море. К счастью, имя это было Кавендишу знакомо, он опомнился и, хотя не без горьких сожалений, отдал себя в руки молодых людей. Шведка окинула их презрительным взглядом - рухнула ее мечта увидеть голым этого пьяного старика.
      - Жаль мне вас! - с искренним огорчением заявил Кавендиш. - Лучше умереть голым среди дам, чем одетым среди прелатов.
      Но по дороге в гостиницу Кавендиш и сам понял, что у него не хватило бы сил добраться даже до пляжа. Вскоре он окончательно ослабел, и молодые люди уже не поддерживали, а буквально волокли его под мышки. Кое-как впихнули в лифт, поднялись на этаж. Самым разумным было бы раздеть старика и уложить его в постель, но они решили, что и так возятся с ним слишком много. Ничего, пусть поспит ночку одетым, в другой раз будет осторожней и со спиртным, и со шведками.
      В коридоре оба с облегчением перевели дух. Это ночное приключение окончательно прогнало сон, в тесный и душный номер не хотелось даже возвращаться.
      - Давай поднимемся на верхнюю террасу, - предложил Кирилл. - Немножко придем в себя...
      На террасе было совсем темно, фонари погашены, шезлонги сложены и убраны. Молодые люди облокотились на каменную балюстраду и устремили взгляды на еле видное в ночном мраке море. Оно простиралось почти прямо под ними, у самых скал, о которые в непогоду с тяжелым гулом разбивались волны. Но эта ночь была так тиха, что они с трудом улавливали его могучее дыхание, ровное и приглушенное, словно во сне. Большое темное облако с прозрачными краями, словно веко, прикрыло красноватую луну. Оба молчали, говорить не хотелось. Но и тот и другой думали о Кавендише - каждый по-своему, разумеется. Наконец Несси не выдержал.
      - В сущности, Кавендиш всего-навсего жалкий паяц! - сказал он враждебно. - Или шут, все равно!.. Даже певица это поняла.
      - Певица просто предпочла его другим! - сдержанно отозвался Кирилл.
      - А я было подумал, что ты и организовал все это жульничество.
      - С ума сошел! - Кирилл, похоже, обиделся. - Я не сводник!
      - Тогда почему же?
      - Откуда я знаю? Может, догадалась, что сердце у него доброе и любвеобильное.
      - Глупости! - оборвал его Несси. - Сердце! У этого старого, скрюченного эгоиста! Догадалась, что бумажник у него полный, вот о чем она догадалась... А он, как и положено старому дураку, тут же клюнул на удочку.
      Кирилл помолчал немного, потом неохотно проговорил:
      - Ты, похоже, слегка возненавидел его сегодня.
      - Я? - удивленно взглянул на него Несси. - Это чувство мне вообще незнакомо.
      - Нет, ты его возненавидел! - повторил Кирилл. - Хотя и сам этого не сознаешь. В конце концов, ничего плохого тут нет.
      - За что же я могу его ненавидеть, по-твоему?
      Кирилл усмехнулся - правда, довольно криво.
      - Сейчас я тебя ошарашу! Ты ему завидуешь.
      Действительно ошарашил. Несси был поражен, что эти слова подействовали на него так болезненно. Ненависть, от которой он еще минуту назад столь решительно отрекся, пронзила его, словно внезапное головокружение. Но что это именно ненависть, он не понял и никогда потом не мог вспомнить этого ощущения.
      - Завидую? Ему? - нервно переспросил он. - Чему же это? Его красоте? Инфантильному его разуму? Или, может, его маниакальным теориям?
      - Я могу сказать, чему ты завидуешь, - спокойно ответил Кирилл. - Тому, что он моложе!.. Что он намного нормальней и естественней нас с гобой. И к тому же умеет веселиться.
      - Да, ты, видимо, здорово выпил сегодня! Неужели не понимаешь, что все над ним просто смеялись?
      - Они просто радовались вместе с ним.
      - Ты и вправду пьян, - убежденно заявил Несси. - Я уж было думал, что с тех пор ты протрезвился, но нет!
      - Пусть так. Что из того?
      - Как что? Значит, ты невменяемый. Со мной так было однажды. Я даже не знал, что делаю.
      Кирилл засмеялся.
      - Ты и сейчас этого не знаешь. Сам себя не можешь понять.
      - Не так уж трудно... Я, конечно, не светило мировой науки, как Кавендиш. Но и не такой дурак, как он. Все, что я делаю, по меньшей мере необходимо и полезно.
      Кирилл долго молчал, потом, собравшись с духом, ответил:
      - Нет. Все, что ты делаешь, абсолютно бесполезно. И для людей, и для тебя самого!
      Сначала Несси просто его не понял.
      - Как это? А моя работа?
      - Какая там работа? - с досадой сказал Кирилл. - Разве ты способен понять разницу между работой и творчеством?
      Действительно, разницы для Несси не было. И, не зная, что ответить, он просто замолчал, смутно догадываясь, что Кирилл на этом не остановится. Так оно и оказалось.
      - Думаешь, решить какую-нибудь задачу - и в самом деле работа, достойная человека? - заговорил он. - Компьютеры делают это гораздо лучше. Человек должен уметь поставить задачу. Или создать теорию. Или открыть истину, все равно какую, лишь бы другим она ранее была неведома. Ты этого не делаешь, Несси. И даже не сознаешь, что с бешеной скоростью крутишься вхолостую, как колесо без трансмиссии.
      Он замолк. Темное веко облака приподнялось, показался красноватый глаз луны. Несси выпрямился у балюстрады, белый и безжизненный, как статуя.
      - Тогда почему меня держат на работе? - спросил он. - Да еще в академии?
      - Ты для них всего лишь эксперимент, - холодно ответил Кирилл. - Морская свинка, обезьяна, подопытная собачка. Опыт начался и должен быть доведен до конца. Хотя всем уже давно ясно, что толку от него никакого.
      Несси глубоко перевел дух.
      - Так. Теперь и мне ясно, что ты меня ненавидишь, - сказал он совершенно спокойно. - Из-за этого болвана? Из-за Кавендиша? Я и раньше подозревал, что ты разделяешь его полоумную теорию об энтропии человеческих обществ.
      - Конечно, разделяю! - внезапно взорвался Кирилл. - Верно, не совсем. Но рядом с тобой мне хочется поверить в нее до конца. И знаешь, из-за чего? Из-за твоей бесчувственности, самоуверенности. Из-за пустой самонадеянности твоего еще более пустого ума. Поэтому ты и Кавендиша ненавидишь.
      - Кавендиш - старая тряпка! - сказал Несси. - Лучше умереть, чем быть на него похожим.
      - Нет, Несси. Ты не можешь ни на кого быть похожим... Ужасно, если другие станут походить на тебя. А так ты безвреден. И даже чем-то порой мне симпатичен. Жалко мне тебя, Несси, я, верно, единственный человек в мире, который тебя жалеет. И все же, если бы я мог, я бы тебя уничтожил...
      - Почему же ты этого не сделаешь?
      - Потому что я человек! - яростно заорал Кирилл. - Потому что у меня есть совесть!
      - А у меня нет! - сказал Несси.
      В какую-то долю секунды он вскинул Кирилла над головой с такой легкостью, словно тот был не человек, а полый внутри портновский манекен. И с силой швырнул его в темную бездну. Юноша не издал ни звука, будто испустил дух еще в руках Несси. Нет, нет, он был жив! Тело его жалко и беспомощно дернулось, словно хотело уцепиться за что-то невидимое. Потом он исчез.
      Несси так и остался стоять у балюстрады, выпрямившись, вскинув вверх руки. Прошла целая вечность, пока не послышался глухой мертвый удар о скалы. Мертвая, белая, безжизненная молния пронзила его душу, рассекла ее словно ударом сабли. И в этом ослепительном свете он на мгновение увидел себя. Голого, израненного, с отчаянно вскинутыми к небу руками. Берег был крутой, каменистый, мимо него стремительно неслась страшная черная вода - не просто вода, а стихия, - волоча громадные, вырванные с корнем деревья. Корни их торчали и извивались среди волн, словно руки утопленников. Потом небо снова ослепительно вспыхнуло, и все исчезло.
      Наконец Несси пришел в себя. Облака рассеялись, над горизонтом светила луна, по-прежнему далекая и безучастная. Несси не торопясь вернулся к себе в комнату, лег и тут же заснул.
     
     
     
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
     
      1
     
      Ранним утром следующего дня тело Кирилла нашли среди белых ноздреватых скал берега. Впрочем, телом его назвать было довольно трудно, настолько оно было разбито и изуродовано. Черная кровь засохла на камнях, над нею уже кружили осы. Те, кто первым увидел его, в ужасе разбежались. Потом явилась милиция, портье опознал тело. После краткого осмотра разбудили Несси. Было около шести - время, когда тот обычно совершал свой кросс. Но сейчас он спал. Дверь его комнаты была не заперта, следователь вошел свободно. Дежурный лейтенант, порядком бледный и расстроенный, первым подошел к постели. Несси открыл глаза и поднял на него ясный взгляд, в котором тлело еле заметное удивление.
      - Где ваш друг? - спросил лейтенант.
      Несси бросил взгляд на соседнюю кровать. Она была аккуратно застелена - со вчерашнего вечера до нее явно никто не дотрагивался.
      - Вчера я вернулся один, - ответил Несси.
      - Когда вы его видели в последний раз?
      Несси неохотно рассказал. Были вместе с Кавендишем в "Цыганском таборе", там они, Кирилл и философ, изрядно выпили. Нет, нет - сам он не пьет, просто сидел, смотрел на них и порядком скучал. Вернулись часам к трем, кое-как устроили Кавендиша у него в номере. Затем вместе поехали на лифте на седьмой этаж, к себе. Кирилл пожаловался, что у него кружится голова и что вряд ли ему удастся заснуть. Тогда Несси предложил ему подняться на террасу, на крышу, и посидеть там немного на свежем воздухе, пока не протрезвится. Сам он вышел у себя на этаже, а Кирилл поехал дальше.
      Наступило краткое молчание. Лейтенант ожидал, что Несси спросит: "Где же Кирилл? Не случилось ли с ним чего?" Но тот молчал и смотрел на него все тем же холодным, непроницаемым взглядом.
      - Ваш Друг бросился ночью с террасы, - внезапно сказал лейтенант, - и разбился на скалах.
      - Бросился? - переспросил Несси спокойно. - Это исключено.
      - Почему?
      - Потому что он был в великолепном настроении.
      - Тогда, может быть, его сбросили.
      - Это уж совершенно нелепо! - возразил Несси. - Кто его сбросит? Кирилл был такой деликатный и воспитанный. Разве он мог кого-нибудь спровоцировать? Это исключено.
      - Может быть, ревность?
      - Нет, нет... Мы же все время были вместе.
      - Ограбление?
      - Нашли при нем деньги?
      - Сто пятьдесят левов.
      - Да, это его деньги. Мы здесь за счет Академии наук.
      Лейтенант помолчал.
      - У вас есть какие-нибудь предположения?
      - Только одно. И самое простое, - сказал Несси. - Он просто склонился над парапетом. Может, затошнило. И полетел вниз.
      Лейтенант не ответил. Хотя и мог бы, конечно. Осмотр не очень-то подтверждал это самое простое предположение. Тело было найдено не у самой стены, как следовало бы, если б Кирилл упал сам, нечаянно, а в двух шагах от стены. Но и предположить, что кто-то его сбросил, было трудно - такое мог сделать лишь великан или сумасшедший.
      - Да, благодарю вас, довольно сухо сказал наконец лейтенант. - У меня все.
      - Можно его увидеть?
      - Труп?
      - Пока я его не увидел, Кирилл для меня не труп! - довольно странно ответил Несси.
      Его отвели на место происшествия. Приподняли брезент, ужасная картина вновь открылась глазам людей. Все, даже врач, невольно содрогнулись, - все, кроме Несси. Он смотрел ясным, ничего не выражающим взглядом, ни один мускул не дрогнул на его лице. Только выглядел он таким отрешенным, так глубоко погруженным в себя, что, казалось, не видел ничего вокруг. Вся его внутренняя сила, все напряжение, на какие он был способен, были направлены сейчас на то, чтобы вспомнить. Вспомнить, что он пережил вчера на террасе, когда это жалкое, разбитое тело летело в бездну. Потому он и пришел сюда, на это страшное место. Да, он помнил все до последнего мгновения. Черная вода, плескавшаяся у скал. Он сам с поднятыми к небу руками. Единственное, чего он никак не мог восстановить в памяти, - это потрясшее его тогда чувство. Сейчас внутри него было пусто-пусто, безжизненно, мертво.
      Несси еле заметно вздохнул, повернулся и пошел к гостинице, не сказав ни слова, не бросив никому даже взгляда.
      Следователи направились к англичанину, разбудить которого оказалось гораздо труднее. Наконец философ открыл мутные глаза, недоуменно оглядел всех. Поняв, что случилось, Кавендиш так разволновался, что врачу пришлось успокоить его инъекцией. Но сказать он ничего не мог. Воспоминания его кончались где-то на танцплощадке, все остальное было покрыто мраком. Следственные органы больше не обращались ни к Несси, ни к Кавендишу. Только сообщили, что те могут уехать, когда пожелают.
      В этот день Кавендиш не спускался в ресторан и не заказывал еду в номер. Но Несси как ни в чем не бывало поел за столиком с английским флажком. Лицо его не выражало никаких чувств, ничего, кроме самоуглубленности и раздумья. На следующее утро они с Кавендишем улетели в Софию. Места их в самолете были рядом, но философ ни разу не взглянул на Несси. Он сидел мрачный, всю дорогу не отрывал глаз от иллюминатора, хотя глядеть там было абсолютно не на что - голубая пустыня и кое-где белые пушистые клубы облаков. До самой посадки никто не проронил ни слова. В аэропорту их встретил только шофер с машиной президента Академии наук. Наверное, он уже знал обо всем, потому что уложил их багаж молча и так осторожно, словно это был сам покойник. Роскошная машина бесшумно тронулась с места, быстро набирая скорость. Лишь тут Кавендиш тихо, словно бы говоря сам с собой, уронил:
      - Я знаю, это вы убили Кирилла!..
      - Зачем? - спокойно и холодно спросил Несси.
      - Потому что вы ему завидовали. Потому что знали, насколько он вас превосходит.
      - Завидовал? - сказал Несси. - Какой абсурд! Вы ведь прекрасно знаете, что я не умею ни любить, ни ненавидеть. Тем более завидовать. У меня нет чувств, сударь!
      - Да, чувств у вас нет! - мрачно кивнул философ. - Но и совести тоже.
      - Может, вы и правы! - ответил Несси, и впервые в голосе его прозвучало что-то вроде оживления. - Совести у меня действительно нет - разумеется, в том нелепом смысле, в каком обычно употребляют это слово. Как суеверие, как страх перед неведомыми силами или мстительными божествами. Но у меня есть своя мера, по которой я сужу о людях, и она прежде всего разумна. Подумайте сами - он был моим единственным другом. Он один относился ко мне с каким-то вниманием. И потом, каждый из нас занимался своим делом, наши пути нигде не пересекались...
      - Тогда почему вы его убили?
      Несси помолчал.
      - С логической точки зрения возможна лишь одна причина, господин Кавендиш. Если во мне пробудилось что-то человеческое. Какое-нибудь чувство, страсть, болезненная амбиция.
      Кавендиш молчал. Он знал, что молодой человек прав. Как всегда, логика его была безупречна. И так как философ молчал, Несси заговорил снова:
      - Вас ввела в заблуждение ваша наивная буржуазная теория, господин Кавендиш. Я не допускаю, что разум может мешать большим человеческим чувствам. По крайней мере тем, какие утверждают ваши крупнейшие писатели. Абсурдно думать, что внутри самого сознания его положительные категории вступают в противоречие и взаимно отрицают друг друга. Это алогично. Человечество действительно может погибнуть, но не от разума, а от собственной глупости.
      - К сожалению, история не подтверждает вашей элементарной логики! - сказал философ, но голос его прозвучал уже не так уверенно.
      - Не люблю я этой отвратительной науки, господин Кавендиш, которую вы называете историей. Я просто ее не понимаю. История чего? История насилия, жестокостей, садизма. Особенно в эту последнюю войну. Чем они вызваны? Конечно же, грубыми, примитивными чувствами и страстями человека.
      Кавендиш энергично помотал головой.
      - В этом ваша главная ошибка, - сказал он. - Жестокость и насилие никогда не базируются на чувствах. Наоборот, они означают полную бесчувственность.
      - Послушайте, что я вам скажу! - уже с некоторым нетерпением возразил Несси. - Вы напрасно приписываете человечеству то, что присуще лишь вашему отвратительному общественному строю.
      Тут произошло неожиданное. Кавендиш побагровел, словно перед припадком, и, не сдерживаясь, закричал:
      - Я вовсе не буржуазный ученый, запомните это!.. Я глубоко ненавижу любой строй, основанный на насилии и несправедливости. И это тоже запомните. Лучше объясните, зачем вы убили Кирилла? А тогда я вам скажу, кто вы и какому строю принадлежите!
      Несси окинул его презрительным взглядом.
      - Возможно лишь одно разумное объяснение - для того, чтобы разбудить в себе человека! - ответил он. - Какого ни есть. И как бы он ни назывался!
      Кавендиш вдруг скорчился, словно его ударили в живот. И больше за всю дорогу не проронил ни слова. Лишь когда машина остановилась у гостиницы, он неохотно проговорил:
      - Я улечу завтра с первым же самолетом, господин Алексиев. Мы больше не увидимся. И вот что мне хотелось бы сказать вам напоследок... - Он замялся. - В этой жизни вас может спасти лишь одно - любовь. Постарайтесь влюбиться.
      В первый момент Несси просто не поверил своим ушам. Рехнулся он, что ли, этот человек? Но Кавендиш выглядел таким грустным и подавленным, что Несси только пробормотал:
      - К сожалению, господин Кавендиш, это последнее, что я могу сделать. Чтобы не сказать, невозможное.
      - Нет, возможное! - горячо воскликнул Кавендиш. - Вы ошибаетесь. Я вам сейчас объясню. - Он беспомощно огляделся, потом сказал: - Зайдемте на минутку!.. Я вам объясню, да, объясню!..
      Пока шофер занимался вещами, они прошли в дневной бар и сели за столик в сторонке. Было пусто и прохладно, обе барменши, занятые каким-то своим, явно увлекательным разговором, даже не взглянули в сторону посетителей. Впрочем, те и не собирались ничего заказывать. Лицо Кавендиша, и бледное и багровое сразу, напоминало ломоть пражской ветчины.
      - Я хочу объяснить вам ваш сон, - заговорил он возбужденно. - Помните - киты и белый айсберг? Поймите меня правильно, я не фрейдист. Даже наоборот. И все же в некотором отношении Фрейд был прав сновидения выражают какую-то часть скрытой сущности человека. Его подавленного духовного мира. Вы знаете, что означает ваш сон?
      - По-моему, ничего! - неохотно ответил Несси. - Просто картина.
      - Но что вызвало эту картину из вашего подсознания? Из вашей генетической памяти? Вероятно, какое-то внутреннее напряжение. Какая-то потребность. Эта потребность, по-моему, называется жаждой красоты.
      Несси неуверенно взглянул на него. Жажда красоты? Это, похоже, не лишено смысла. Кавендиш, словно почувствовав его колебания, оживленно продолжал:
      - Подумайте, подумайте! Разве ваше сновидение не поражает именно красотой? Вспомните! Белое и голубое в их безмерной чистоте! И плывущие киты! Что может быть мощней, царственней, прекраснее их движений? Величественная, вечная картина! С тех пор как вы это рассказали, она не выходит у меня из головы.
      - Допустим. Я только не понимаю, что общего у этой картины с любовью?
      - Как - что общего? - чуть не закричал Кавендиш. - Любовь и красота - два почти равноценных понятия.
      - Не верю, - ответил Несси. - Любовь - одна из самых примитивных уловок природы. Правда, для этой цели она иногда и в самом деле использует красоту. Но не всегда, а сейчас все чаще предпочитает безобразие, деформацию, извращение.
      - Да, это верно. Но это относится к уже испорченным людям. Внутренне опустошенным. Лишь вы имеете удивительную возможность начать все сначала. Или вернее - впервые. И вы начнете именно с красоты - как львы, павлины, жеребцы, горлицы. Поймите, это заложено в вас. И ищет своего выражения. Найдите его! - Кавендиш говорил уже вдохновенно. - Это ваш единственный шанс.
      Об этом разговоре Несси вспомнит в час своей трагической смерти. Зачем Кавендиш повел его по этому пути? Ангел он или сатана? Хотел он спасти или погубить?
     
     
      2
     
      Внешне жизнь никак не изменилась. Он вставал рано, пробегал свой утренний кросс, с педантичной точностью появлялся на пороге залитого солнцем кабинета. И словно бы не замечал ни пустоты, ни глухой тишины, окружавшей его. Никто не спросил у него, что же все-таки случилось, как погиб его друг, - ни шефы, ни коллеги. Может быть, инстинктивно страшились узнать правду. А может быть, просто не желали вмешиваться в чужие дела, тем более столь трагические.
      И все же в его жизни кое-что изменилось. Он больше не работал. Нет, не совсем - кое-что он все-таки делал, но неохотно, с ощущением внутренней пустоты. Иногда он часами сидел перед закрытой зеленой папкой, думал. Вид у него становился все более отрешенным, глаза - все более безжалостными. Впервые он думал о себе. Кто он такой, в сущности? Почему не похож на других людей? До сих пор на эти вопросы у него был готовый, неизменный ответ - отличие лишь в том, что он намного обогнал, перерос остальных. Может быть, пройдут века, и все станут похожи на него - и по разуму и по внутренней силе. Так он думал раньше. Но сейчас это его убеждение, похоже, поколебалось. В сущности, у Несси не было многого из того, чем обладали другие. Так, например, у Несси не было детства. Может быть, и вправду в этом нежном возрасте образуется именно то, чего ему так не хватает? Чувства? Воображение? Или совесть, которой, как все единодушно утверждают, у него нет и в помине?
      Он все чаще сидел в маленьком квартальном скверике, внимательно наблюдая за бегавшими по аллеям детьми, - за детьми, которые кричали, толкались, вырывали друг у друга игрушки, дрались, а затем дружно ревели - и побитые, и драчуны. Несси просто не мог понять, почему все это вызывает у взрослых такое умиление. В сущности, думал он, дети ничем не отличаются от взрослых, только ведут они себя гораздо откровеннее. Что стоящее может сложиться в этой стихии озорства и пакостей?
      И Несси потерял к детям всякий интерес. Не стоило на них тратить время, ничего для себя полезного он тут найти не мог. В задумчивости стоял он по утрам у окна, глубоко и сильно дышал. Скорее по привычке - до чего же глупо заботиться об этом жалком и тленном теле, которое время рано или поздно все равно упрячет в могилу. Все можно обмануть в этом мире, думал он, нет лишь способов исправить рецепт, в котором расписано и предопределено все - до последнего камешка в почках. Ночи стали длиннее, заря уже не освещала улицу, в пустых глазницах окон таился мрак. Ее окна Несси, с тех пор как вернулся, ни разу не видел открытым - завешенное изнутри пожелтевшими газетами, оно напоминало глаз, затянутый катарактой и способный разглядеть лишь мутный отблеск рассвета. Потом Несси завязывал шнурки на безупречно белых кедах и отдавался своему ежедневному убогому развлечению. Ничего не случалось в эти ранние часы. Лишь однажды, слегка ошарашенный, он остановился посреди аллеи. Из кустов выскочила тощая, ободранная кошка и, прошмыгнув у самых его ног, мельком бросила на него ничего не выражающий взгляд круглых желтых глаз. Но внимание Несси привлекла не кошка - в зубах у нее безжизненно болтался маленький окровавленный бельчонок, наверное мертвый. Волнение охватило Несси, слабое, еле заметное волнение, которое ему суждено было - он этого не знал - запомнить надолго. Потом кошка со своей добычей исчезла в кустах.
      Так прошло дней десять - все, как один, пустые, бессмысленные, словно он вдруг оказался на дне давно высохшего колодца, откуда не видно ничего, кроме маленького кружка неба над головой, неизменно синего, но безнадежного. Однажды он заметил, что ее окно открыто - видимо, девушка вернулась. Ничего нельзя было разглядеть в комнате - ни человеческого присутствия, ни хоть какого-то движения. Да и что он мог там увидеть? Свое спасение, как слащаво выразился Кавендиш? И все же он вновь почувствовал легкое волнение, точно такое же, как при виде мертвого бельчонка. А может, и правда, что смерть и любовь идут рядом, как иногда пишут в своих книгах глупцы писатели?
      В тот день случилось первое чудо - Несси отменил утреннюю прогулку. Просто взял и остался дома. Мрак в ее комнате медленно редел, из небытия выплывали мебель и другие предметы. Он ждал. Ждал спокойно, без напряжения, но все же с какой-то внутренней затаенностью, которой раньше никогда не испытывал. Наверное, жук-муравьед вот так же ждет муравьев на дне" своей песчаной норки. Так ящерицы, леопарды, удавы ждут добычу - свою насущную пищу. Лишь к шести часам он заметил в комнате какое-то движение, словно тени и свет поменялись местами. Вдруг в полумраке мелькнули вскинутые вверх красивые белые руки - наверное, девушка одевалась. Лишь после этого появилась в окне и она сама, в желтом платьице, непричесанная, может быть, невыспавшаяся. Откровенно, без стеснения, не пряча под ладонью рот, зевнула. Блеснули белые чистые зубы.
      Несси наблюдал за ней, затаив дыхание. Она и в самом деле была красива, сейчас он это видел как нельзя лучше. Волосы у нее были цвета темной меди, кожа очень белая, глаза голубые или, может, зеленоватые с очень ясным блеском, впрочем, вероятно, это был отсвет утреннего неба. Ничего особенного, девушка стояла бесцельно и равнодушно, лицо ее светилось. Видимо, она просто радовалась ясному утру, инстинктивно глотая свежий, прохладный воздух, еще не испорченный тяжелыми дневными испарениями. Ему она казалась непостижимой. Он еще не знал самой простой истины, что по-настоящему красивы лишь далекие и непостижимые вещи - звезды, снега Килиманджаро, озера Тянь-Шаня. И женщины - пока они далеки и недоступны. Эта, правда, была не так уж далеко, но между ними зияла улица, в этот час еще холодная и темная, как пропасть. Потом девушка исчезла.
      Еще два раза Несси пропустил свою утреннюю прогулку. И оба раза девушка появлялась у окна только на минутку - взглянуть на утреннее небо, потом исчезала. На второй раз ему показалось, что она поглядела на него - не мельком, нет, это длилось гораздо дольше - силился потом он вспомнить. Он ни разу не видел, чтобы она вышла на улицу. Вероятно, студентка и сейчас усиленно готовится к осенней сессии - что другое мог он предположить?
      Затем Несси шел на работу - неудовлетворенный, опустошенный. Раскрывая папку, равнодушно глядел на страницы. Может, это и есть начало любви? И тут же с отвращением отбрасывал эту мысль. Даже если и так, он должен сопротивляться. Любовь казалась ему чем-то неестественным и примитивным, каким-то обманом, заблуждением, грубой деформацией сознания. И наверное, чем-то похожей на опьянение, на мертвого бельчонка в зубах у кошки. Хорошо бы заставить себя забыть ее окно и спокойно заниматься своим делом. Но можно ли спокойно заниматься делом, к которому не лежит душа? Формулы и цифры казались ему теперь просто безвкусной соломой, изрыгаемой металлической пастью соломорезки.
      К тому же он давно знал - если хочешь от чего-то избавиться, лучше всего это пережить. Тогда что ему мешает познакомиться с девушкой? Приняв такое решение, он вдруг почувствовал облегчение, словно полдела было уже сделано. Собственно говоря, раньше он так не поступал. Несси никогда не бросался на свою добычу, словно ягуар, и не преследовал ее до полного изнеможения, как шакалы. Ему достаточно было, словно муравьеду, высунуть свой влажный язык, и к нему тут же приклеивались десятки муравьев. Оставалось только проглотить. Почему бы ему не пойти прямым путем? Настоящие полководцы не ищут обходных маневров.
      Итак, однажды утром Несси позвонил у дверей квартиры, где, по его расчетам, должна была жить девушка. Вскоре послышались легкие шаги, на пороге появилась она. Лицо ее озаряла широкая радостная улыбка, мгновенно угасшая при виде Несси. Очевидно, она ждала кого-то другого, и внезапное появление незнакомца ее удивило. На ней было все то же желтое платьице, в котором, вероятно, она ходила только дома. Босая, непричесанная, может быть, даже неумытая, девушка, казалось, только что проснулась. Как можно было не смутиться? Она невольно, словно что-то ее потянуло, подалась назад, возможно собираясь захлопнуть дверь перед самым носом неожиданного посетителя. Но Несси ее опередил.
      - Меня зовут Анастас Алексиев... - начал он.
      - Да, я вас знаю, - перебила девушка.
      - Знаете?
      - Но вы ведь живете напротив. - Она улыбнулась. - Я тоже математик, пока еще, конечно, студентка.
      Непонятно почему, Несси это не понравилось. Возможно. он не любил женщин, занимающихся чисто мужскими науками.
      - Чудесно, - ответил он. - Знаете ли, в сущности, я... хотел... - Он на секунду растерялся. Такого с ним еще никогда не было.
      - Вы ко мне? - удивленно спросила девушка.
      - Конечно, к вам... Я как раз хотел объяснить...
      - Что ж, входите! - слегка смутившись, пригласила она. - Входите, раз пришли.
      Последние ее слова были не бог весть как радушны. И все же он пошел за ней. Сейчас девушка показалась ему гораздо ниже, чем он ожидал, может быть потому, что она была босиком. Они миновали темную прихожую, холл, заставленный ветхой, потрескавшейся мебелью. Чучело филина, висевшее у двери в ее комнату, встретило его пристальным взглядом желтых стеклянных глаз. Он огляделся. Большая, довольно пустая комната. Диван, покрытый сшитыми овечьими шкурами, несколько провинциальных вышитых подушечек, большой гардероб, вздувшийся с той стороны, где когда-то стояла печка. Два стула, стол. На столе, как он тут же заметил, лежал учебник топологии с аккуратно заложенными карандашом страницами. Девушка стояла перед ним все еще в некотором смущении.
      - Извините, но мне надо одеться.
      - Пожалуйста!
      Она что-то взяла из гардероба и вышла. Сейчас уже было неясно, кто больше поражен - она или он. Несси с трудом верил своим глазам. Девушка оказалась не такой уж красивой. Нет, конечно, красивой, но ни в коем случае не прекрасной. И главное - слишком уж обычной. Только кожа у нее была по-настоящему хороша - белая, нежная. Но он не увидел в ней того внутреннего света, которым она светилась издали. Может, это и вправду был только отблеск рассвета. Глаза тоже обычные - голубые, не поражающие, как глаза Фанни, лихорадочным блеском. И вообще, ничего общего с Фанни - гибкой, сильной, неожиданной. Просто обычная девушка с руками, покрытыми довольно обильным золотистым пушком.
      Через некоторое время девушка вернулась - в черной юбке и сиреневой блузке с открытым воротом. На этот раз она показалась ему немного красивее, тем более что каблучки делали ее чуть выше. Она села против него на диван со шкурой и провинциальными подушечками, стиснув колени, словно гимназистка. Все это время в ее ясном взгляде чувствовался затаенный вопрос - что ему здесь надо, зачем он явился? Придется, разумеется, найти какое-нибудь приличное объяснение.
      - Вы знаете, что я живу напротив.
      - Да, конечно. Окно в окно.
      - Именно.
      - Я вас тоже видела. А хозяйка сказала мне, кто вы такой.
      Это она здорово сделала, хозяйка. Можно опустить самую трудную часть объяснений. Но остальное?
      - Знаете, как и всякий математик, я человек позитивного склада. Я вас тоже видел в окно - мелькнете, исчезнете. Кто вы? Мой разум плохо мирится с неизвестными. Я привык всегда искать ответ и решение. Скажите мне, только искренне, вас не тяготит мое присутствие?
      - Нет, конечно! - решительно ответила она.
      Несси чуть было не вздохнул от облегчения. Ему удалось победить в себе ее красоту. Теперь оставалось победить сопротивление, и все будет в порядке.
      - Как видите, оказалось, что у нас есть общие интересы, - продолжал он. - Может быть, мы сумеем стать друзьями?
      Он почувствовал, как девушка внутренне насторожилась. Лицо ее вдруг стало серьезным, даже слегка озабоченным.
      - Друзьями! - ответила она. - Не слишком ли сильное слово?
      - По-моему, самое обычное в наше время.
      Она ответила не сразу. Потом, собравшись с силами, - Несси это явственно почувствовал, - спокойно и внятно сказала:
      - Дело в том, что у меня уже есть друг.
      Такой ответ он меньше всего ожидал услышать. Хотя что могло быть естественнее? Одиночество не для девушек, это же ясно, тем более для красивых. Но лишь много, много позже он понял, каким непомерным и, по существу, нелепым было его самомнение. А тогда ему и в голову не приходило, что кто-то другой может уже владеть тем, что ему потребовалось.
      Неважно! - ответил он. - У каждого современного человека есть друзья. Или подруги. И разве можно иметь только одного друга? Мне кажется, это противоестественно.
      Девушка явно смутилась. Во взгляде ее мелькнула беспомощность.
      - Все зависит от того, что мы в это слово вкладываем.
      - По-моему, оно безгранично. Может содержать все. И ничего. То есть не совсем ничего, но достаточно, чтобы оправдать отношения в компании.
      Несси по-прежнему говорил уверенно и спокойно, но чувствовал в себе какую-то пустоту, темную и страшноватую, напоминавшую ту бездну у моря.
      - Да, естественно, - сказала девушка. - Но мой друг... как бы это сказать, он человек особенный. Во-первых, он не болгарин.
      - Тем лучше! - Несси даже улыбнулся.
      - Он тоже студент, учится вместе со мной. Но он родился в Африке.
      - Негр? - удивился Несси.
      - Почему негр? Но даже если и так, то что? - Нежный голосок зазвенел почти враждебно.
      - Разумеется, ничего.
      - Видите ли, они немного более ревнивы, чем мы. Вот и все! - добавила она с облегчением.
      Несси внезапно поднялся.
      - Тогда нам больше не о чем говорить! - сказал он. - Но, по-моему, если человек живет в чужой стране, то должен по крайней мере считаться с ее нравами.
      - Но он очень хорошо воспитан! - порывисто воскликнула девушка.
      - Слава богу! И все же подумайте. Мне кажется, я тоже хорошо воспитан. Я, например, никогда в жизни никого и ни в чем не ограничивал!.. Всего хорошего!..
      И, не протянув ей руки, Несси направился к двери. Но в прихожей все-таки оба одновременно остановились.
      - Я даже не узнал, как вас зовут! - сказал он.
      - Рени.
      - Что ж, Рени, желаю приятно провести время в Африке. Раз дело настолько серьезно.
      - Не будьте злым! - сказала она.
      Потом, поколебавшись, добавила:
      - Почему бы вам не зайти ко мне в среду?.. У меня день рождения.
      - В котором часу?
      - В семь, восемь, когда захотите.
      - Спасибо, подумаю.
      И, кивнув ей на прощание, Несси вышел на пыльную, давно не подметавшуюся лестницу.
     
     
      3
     
      В среду. Четыре дня оставалось до этой среды. Впервые с тех пор, как он себя помнил, его разум отказывался принять решение. Это было настолько невероятно, что просто повергало его в какое-то внутреннее оцепенение. Сейчас Несси напоминал сам себе странную и беспомощную счетную машину. Все клавиши нажаты, слышно приглушенное жужжание механизмов, нет только того завершающего щелчка, за которым следует результат. Он так и не решил, пойдет в среду на день рождения или останется дома. Разум подсказывал, что, если приложить известные усилия, можно добиться любой, самой недоступной женщины. С какой стати Рени считать исключением? В конце концов, он просто обязан приложить эти усилия, хотя бы во имя того неписаного ритуала, который определяет границы приличий. Но впервые что-то в нем противилось трезвой оценке разума - может быть, чувство собственного достоинства, о существовании которого он не имел никакого понятия. И что это за африканский парень, ставший ему поперек дороги? Неужели он может равняться с ним, с Несси! А если любовь и вправду так слепа, как утверждают глупцы, то, уж во всяком случае, не он будет блуждать в ее лабиринтах. Однако ощущение пустоты, возникшее в нем, когда он впервые увидел Рени, разрасталось. Несси казалось, что он ощущает ее почти физически - может быть, в груди, где-то рядом с сердцем. Он еще не знал, что это - область человеческих страданий, темное и ужасное царство, населенное мрачными тенями и образами.
      Первую ночь Несси спал всего два часа. Проснулся, как всегда, легко и чувствовал себя вполне выспавшимся, только на грудь, словно громадная, невидимая кошка, давила пустота. Он даже попытался прогнать ее бессознательным жестом, но пустота осталась. Тогда он встал и, чуть испуганный, подошел к окну. Окно напротив было открыто, на мгновение Несси поразила мысль, что она живет так близко. Затем он снова лег, но заснуть больше не удалось.
      Вторую ночь он не спал вообще. И все-таки чувствовал себя бодро, голова была ясной, как всегда. Нет, не как всегда. Но понять, в чем тут разница, он был не в силах. Казалось, где-то глубоко в нем таилось нечто натянутое, как тетива, и, как тетива, готовое каждое мгновение спустить стрелу. Может быть, именно это ощущение напряженности мешало ему заснуть. Но расслабиться он не мог, как ни хотелось.
      И снова Несси пропустил свою утреннюю прогулку, казавшуюся ему теперь совершенно бессмысленной. И, естественно, столкнулся в холле с отцом, который, увидев сына, порядком удивился. Несси показалось даже, что отец бессознательно отшатнулся от него, но потом остановился.
      - Почему ты ничего не рассказал мне о Кирилле? - мрачно спросил Алекси.
      - Да ты ж его вообще ни разу не видел!
      - Ну и что? Люди же мы все-таки? Неужели нас должно интересовать лишь то, что мы видим?
      Несси только пожал плечами и хотел было обойти отца. Но Алекси вдруг загородил ему дорогу, как дуб, внезапно выросший посреди комнаты.
      - Я хочу знать, что случилось! - гневно потребовал он.
      - А я откуда знаю! - Несси в свою очередь повысил голос. - Тебе ведь известно, в людях я не разбираюсь... Или, по-твоему, я тоже человек? - добавил он неожиданно для себя самого.
      - Не в чем тут разбираться... Я просто хочу знать, как он упал...
      - Как упал?.. Да просто наклонился над парапетом... И вероятно поскользнулся... Он был здорово пьян.
      - Пьян?.. Говорят, он вообще не пил.
      - Что ты этим хочешь сказать? - взорвался Несси. - Что это я его столкнул?.. Это ты хочешь сказать?
      Алекси опомнился. И только тут понял, что в нем уже таилось нечто похожее на эту мысль. Но, услышав слова сына, он пришел в ужас.
      - Нет, нет! - воскликнул он. - Просто меня потряс этот случай. Такой спокойный, уравновешенный парень... И вообще, - такой нормальный...
      - Нормальный! - презрительно буркнул Несси. - Что значит "нормальный"? Я не знаю, где она у людей, эта граница. И есть ли она вообще!
      На третью ночь Несси тоже никак не мог заснуть. Лежал на узкой кровати и думал. Вспомнились слова, сказанные им отцу. Интересно, что такое безумие? Наверное, это когда разум не может выдержать напряжения. Все равно какого - напряжения ужаса или безнадежного ожидания, монотонности или пустоты. Напряжения бесконечной прямой. Или круга. Но все же какого именно? Он встал, подошел к окну. Внутренние часы подсказали время - без четверти два. Минутой больше или меньше - значения не имело.
      Ее окно светилось. Стена комнаты отражала слабое зеленоватое округлое сияние. Возможно - от ночника. Свет струился слева - там, в углу, стоял диван. Наверное, читает лежа. Роман или учебник. Хотя вряд ли, до экзаменов еще далеко. Девушки вроде Рени в такое время могут читать только романы. Несси по-прежнему не представлял себе, как это люди читают книги, заранее зная, что в них все выдумано.
      Вдруг в комнате словно бы возникло какое-то движение. Яснее всего оно чувствовалось на экране невидимой стены. Сияние трепетало, мерцало, потом на нем возникла огромная - словно бок мамонта - тень. А может, это были две тени, которые, не в силах разлучиться, сливались друг с другом? У Несси перехватило дыхание. Вдруг на стене ясно обрисовалась фигура, может быть, женщины с очень пышными волосами. Но у Рени волосы были гладкие. Потом тень исчезла в невидимой части стены. Несси ждал, все так же не в силах вздохнуть. Но больше ничего не случилось, только погас свет. Окно внезапно ослепло, как и все остальные на темном фасаде здания.
      Наследующий день Несси появился на работе такой же, как всегда, - непроницаемый, безупречный. Может, чуть бледнее обычного, что было, правда, почти незаметно. Сел на свое место, аккуратно вытащил папку в блестящей обложке. Но папка оказалась пустой. Накануне он закончил все, что ему надо было сделать. Почему ему не принесли новых заданий? Забыли? Позвонить кому-нибудь из шефов? Но Несси тут же отказался от этой мысли. А вдруг он для них и в самом деле не человек, а машина? Никто не думает о машине, если в ней нет необходимости. Машина не может сама искать себе дело. А работать вхолостую может? Нет, ни одна.
      Рабочий день кончился, и с ним как будто кончилось все. Несси больше ничего не ждал, ни к чему не стремился. Телефон молчал, но Несси не притрагивался к нему, даже если тихий стон его звонка и раздавался случайно в безлюдной квартире. Теперь и отец возвращался поздно. Несси иногда слышал среди ночи его тяжелые неуверенные шаги. Дом был пуст.
      В этот вечер Несси поставил стул не у самого окна, а чуть подальше, в глубине комнаты. Погода стояла жаркая. В комнату лился уличный запах, тяжелый, как стоялая вода в канале. Но Несси не замечал ничего, он смотрел. Ее окно было темным, пустота за стеклами - недосягаема для взгляда. Так он просидел почти до рассвета, не сомкнув век, ни на миг не переставая думать. Но в ту ночь она вообще не вернулась домой.
     
     
      4
     
      Уже второй день он шел по грязному дну ущелья. Снова яркое солнце слепило его своим блеском. Все в теснине еще напоминало о стихии, так внезапно обрушившейся на их маленький, скрытый в пещерах мирок. Давно засохла простиравшаяся от берега к берегу и выше тина, засохла и потрескалась, как его пятки, как кожа на его иссушенном, израненном лице. Он шагал босой по этой густой и липкой тине, усеянной острыми кремнями и костями погибших животных, спотыкался и падал, но не останавливался ни на мгновение. Большая вода схлынула так же внезапно, как и пришла, уничтожив на своем пути все живое и неживое. Сорвала с корней деревья, с тяжелым грохотом выворотила гладкие валуны и острые камни. Он знал, что найдет ее, хотя бы пришлось идти вот так до конца дней. Может быть, потому и не спускал глаз с орлов и вороньих стай, сидящих на скалах. Как и он, они искали, как и он, находили. Много людей его племени унесла Большая вода. Завидев рывшихся в тине орлов или грязных воронов с кривыми блестящими клювами, он как безумный бросался к ним, швырял камни, хрипел. Птицы равнодушно взлетали, опускались где-нибудь поблизости, не мигая, смотрели на него круглыми, безучастными глазами. Они знали, что человек никогда не нападает, как гиены или волки. И не боялись за добычу - сколько может съесть один человек? А человек то и дело останавливался, лихорадочно осматривал раздувшиеся от жары трупы. Иногда вытирал лицо тому или другому. Потом шел дальше, все так же глухо и отчаянно хрипя.
      Единственный из всего племени, остался он в живых и теперь шел по дну ущелья - искал свою жену. Единственный из всего племени - грязный, весь в трещинах, как тина, полный отчаяния.
      Вначале как будто не было ничего страшного. Снаружи бушевал ливень, молнии вспарывали темноту. Но люди не боялись, они были надежно укрыты в глубине своей пещеры, где жили все, кто был ему близок, кого он знал. Только жена то и дело поглядывала на узкое отверстие, вспыхивавшее и угасавшее, вспыхивавшее и угасавшее. Страшный гул несся оттуда. Это река волочила камни и обломки скал. Он поднимал свою тяжелую растрескавшуюся ладонь и гладил ее по голове. Ни у одной женщины в племени не было таких блестящих, таких мягких волос. Дождь лил два дня, на третий вода поднялась необычно высоко, ее гул не давал им покоя ни днем ни ночью. Однако он был совершенно спокоен. Из поколения в поколение передавались в его племени сказания о грозах и наводнениях. И ни в одном ни слова о том, что вода достигла пещер, залила их, даже самые нижние. Жена пусть себе боится, ей можно. Но он знал, что не имеет права бояться - даже медведей, которые иногда с глухим ревом пробирались в пещеры. Он только поднимал руку и гладил ее по волосам, да и то если рядом никого не было.
      Вода хлынула в их маленькую пещеру на рассвете четвертого дня. Люди заметили это, лишь когда на них внезапно обрушились холодные, режущие, словно сотни кремневых осколков, струи. Они бросились к выходу, но было уже поздно. До полного изнеможения боролись люди с водой, пытаясь выбраться на берег. Он крепко держал жену, но бушующий поток вырвал ее у него из рук, отбросил далеко в сторону. Лицо ее на мгновение светлым пятном мелькнуло среди волн и исчезло. Это был конец. Как он добрался до берега, он не помнил.
      Сначала он увидел воронов, что-то терзавших своими громадными клювами. Потом - двух одиноких орлов, безуспешно пытавшихся их разогнать. Это была она. Он наклонился, корявыми ладонями вытер облепленное грязью лицо. Он узнал ее сразу, хотя глаза были выклеваны, а грудь растерзана. Узнал по волосам, потому что ни у одной женщины в племени не было таких мягких, блестящих волос. Страшный вопль вырвался из пересохшего горла, тяжелый кулак изо всех сил ударил в могучую грудь. Птицы испуганно взлетели. Он видел, как они, словно черные тени, качались в прозрачном воздухе. Но больше не решался взглянуть на лицо, которое столько ночей покоилось на его плече...
      ...и проснулся, все еще раздираемый острой, невыносимой болью. Он сидел на стуле в своей комнате, а древняя боль была так жива и пронзительна, словно только что возникла. Он напряг все силы, чтобы удержать это нечеловечески человеческое мгновение, прежде чем оно исчезнет, может быть, навсегда. И оно исчезло - просто не верилось, что такое сильное ощущение может исчезнуть так молниеносно и так бесследно. Он все еще сидел на стуле, переполненный настоящим человеческим изумлением. Выходило, что все написанное в книгах - правда, гораздо более истинная, чем вся его жизнь. Чем любая жизнь. Несси взглянул на часы, он спал ровно семь минут. Семь ужасных минут, в течение которых он столько пережил. И столько вместил в себя - как разум его вмещал галактику, все галактики, вселенную, больше чем вселенную.
      В это утро он никуда не пошел. Лег одетый в нерасстеленную кровать и лежал так, пока в доме не послышалось слабое движение. Отец проснулся и, вероятно, собирался на работу. Тогда Несси встал, умылся и, ничего не помня, ни о чем не думая, вышел в холл. Отец был там, просматривал утреннюю газету. Несси остановился перед ним, лицо его было абсолютно неподвижно.
      - Папа, где твой финский нож?
      Алекси вздрогнул. Он уже и не помнил, когда Несси называл его "папа".
      - Какой нож? - растерянно спросил он.
      - Тот, которым ты перерезал шнур, - строго ответил Несси.
      Алекси застыл. Действительно, шнур, на котором повесилась жена, он перерезал своим старым туристским ножом.
      - Не знаю, сунул куда-то, - ответил он. - Наверное, в кладовке. А тебе он зачем? - вдруг спросил он.
      - Ни за чем. Просто так.
      Сегодня была среда. Всю ночь он думал об этом дне. И сейчас, после сновидения, тоже. Сон заставил его на многое взглянуть по-иному - может быть, более по-человечески, но и более жестоко. К тому же человеческое улетучилось слишком быстро. Надо было как-то его вернуть. Снова завоевать его для себя. Ровно в восемь он позвонил в дверь Рени. Нарочно задержался на целый час, чтобы все собрались. Девушка, в новом платье, открыла ему, сияя улыбкой, и, ласково взяв за локоть, провела в комнату. Он жадно всматривался в ее лицо, стараясь найти в нем что-то от того - с выклеванными глазами. Но не находил. Это лицо было веселым, довольным, будничным. Чужим. И все же, непонятно почему, внутренне ему близким. Комната была полна молодежи. Все расселись где придется, большинство - прямо на полу, на желтых и голубых провинциальных подушечках, самые удачливые - на диване. Только один стул был свободен - вероятно, для самой Рени.
      - Ты будешь сидеть здесь! - сказала она. - Ты - гость особенный. Сейчас принесу стакан.
      И выпорхнула из комнаты. Несси осторожно осмотрелся Не следит ли кто за ним? Похоже, нет. Вокруг, можно сказать, одни дети. Впрочем, кто знает, есть же агенты-женщины, почему бы не быть и агентам-детям? Он в этом не слишком разбирался. Девушки и парни продолжали беззаботно веселиться, никто не обращал на Несси никакого внимания. Нет, один из них, похоже, на него посматривает. Он? Или другой? В голове у него все спуталось. Кто он? О ком идет речь? Среди гостей были иностранцы - две маленькие вьетнамки, нежные, как самые первые весенние крокусы. Кто мог знать, что одной из них суждено погибнуть? Был пылкий перуанец, в бурном потоке своих речей путавший испанские и болгарские слова. Его круглые птичьи глаза сияли. И ему была уготована та же участь. Остальным тоже, но пока все они еще веселились. Наконец вернулась Рени, принесла белый бумажный стаканчик из тех, в которых продают мороженое, налитый до половины какой-то жидкостью.
      - Это ром! - сказала Рени. - Я еще никогда не пила рома. Ты вообще-то пьешь?
      - Пью, - ответил Несси. - Немного...
      - Говорят, он вкусный.
      - Кто из них твой друг?
      - Узнаешь, - сказала она. - Скоро узнаешь...
      Он подозревал каждого, но доподлинно узнал это, лишь когда начались танцы. Они танцевали вдвоем под аккомпанемент гитары, остальные только хлопали в такт. Несси не верил своим глазам. Парень был невысок, возможно даже ниже Рени, с мелкокудрявыми и пышными, как у женщины, волосами. Да, именно женскую прическу напоминали его пышные африканские волосы. Очень смуглое, почти без румянца лицо казалось чувствительным и интеллигентным. Танцевал он замечательно, невозможно было оторвать глаз от его легкого гибкого тела. Все и глядели - гораздо больше на него, чем на Рени, хотя она тоже танцевала прекрасно. Так же, как сам Несси еще недавно превосходил других, этот юноша явно превосходил здесь всех, вообще всех... может быть...
      Несси вдруг понял, что эти двое любят друг друга. Глаза их сияли счастьем, почти жадным - настоящим, идущим изнутри наслаждением. Звенела гитара, все громче хлопали ладони, перуанец что-то неистово кричал по-испански. Он еще не знал, что живет последние минуты. Но и Несси не знал этого. Собственно говоря, сейчас он не знал ничего. Он просто сунул руку в карман, вытащил нож и встал. Это было последнее, что он запомнил. Все остальное утонуло в крови, стонах, небытии.
     
     
      5
     
      Ужасная новость потрясла город. Казалось бы, древняя страна, пережившая за свою долгую историю немало войн, разрушений и убийств, должна была привыкнуть к крови. Но то, что случилось в этот спокойный, мирный день, в обычной молодежной компании, было не просто ужасно - это не поддавалось никаким объяснениям. И потому казалось особенно зловещим. Ведь и причин вроде бы не было никаких. Ни с того ни с сего Анастас выхватил свою ржавую финку и набросился на незнакомых людей. Убил троих и тяжело ранил еще нескольких. После невероятной борьбы парням удалось наконец повалить его и крепко связать ремнями. Когда прибыла машина "скорой помощи", врачи, потрясенные, остановились на пороге. За долгие годы практики они привыкли и к крови, и к страданиям, но такое увидели впервые. Хоть бы один невредимый. Правда, некоторые молодые люди даже не сразу заметили, что ранены, - настолько все были потрясены неожиданным нападением - в самый разгар веселья.

К титульной странице
Вперед
Назад