Среди этого многообразия книг вдруг блеснул бриллиант, который не мог не заставить дрогнуть сердце любого жителя вологодской земли, – книга, выходившая с некоторыми изменениями в содержании, в разные годы под разными названиями: Начертание благоденственной жизни...»(1774 г.), «Надежный, пристойный и спасительный путь...»(1780 г.), «Вождь к истинному благоразумию...» 1780 г.). В 1778 и 1783 годах этот же автор издал книгу «Цветы любомудрия, или философские рассуждения...
      Не будем томить нашего читателя тайной имени автора и приведем данные титульного листа одной из его книг. Они многоинформационны, как было принято в то время: «Надежный, пристойный и спасительный путь к снисканию благополучия или Бриллиантовая книжка, содержащая ... пятьдесят статей, нравоучительных рассуждений и других полезных упражнений в стихах и прозе, что перевел, а статьи, приписание и предисловие сочинил Вологодский Помещик... Алексей Васильевич Олешев» (СПб.: тип. Морского кадетского корпуса, 1780). В книге 167 страниц. Первое ее издание было в 1774 году.
      Слово «помещик» на титульном листе сразу останавливает внимание. Практика школьного воспитания еще в недавнем прошлом формировала у нас представление о русских помещиках как невежественных, простаковски глупых, обломовски ленивых, троекуровски самодурных, салтычихински жестоких, истязающих своих крестьян. Исключение составляли декабристы да дворяне-писатели. А тут вдруг помещик, живущий в глубинке, делает переводы из европейских философов, излагаем свои размышления о бренности бытия, о назначении человека, составляет правила поведения. Появилось невольное желание узнать о нем подробнее.
      Начались поиски. За исходное мы взяли свидетельство известного библиографа М. Н. Лонгинова (1823-1876). Судя по некоторым данным, он сам был незаурядной личностью, воспитывался в Царскосельском лицее, затем окончил С.-Петербургский университет. Литературные способности у него проявились рано. Еще будучи 8 лет от роду, написал повесть, которая в тот же год была издана. Очевидно, этого одаренного человека влекли к себе имена талантливых людей, и обращение его к имени Олешева не случайно.
      Вторым источником сведений для нас были книги самого А. В. Олешева, переводы и собственные его сочинения, прозаические и стихотворные. Обращались мы и к материалам Вологодского госархива.
      Биографические сведения об этом помещике-писателе (1724-1788) оказались интересными. Использование их в краеведческой работе со школьниками поможет раскрыть еще одну страницу культурного прошлого родной земли.
      Поэт Василий Рубан, посвятивший Олешеву стихотворение «Письмо о некончаемой Славе Наук», воздает должное многотемности книг своего современника и отмечает его (жизненные вехи:
     
      … Он ко Отечеству любви питая жар,
      Согражданам своим ее приносит в дар.
      Весну он лет своих в науках проводивши,
      На службу лето дней монархам посвятивши,
      Во есень возраста уволяся от дел,
      К зиме, иль к старости почтительной приспел,
      И безмятежныя вкушая сладость жизни,
      На пользу своея дражайшия Отчизны
      Употребляет дней оставшихся конец,
      Безсмертных сим похвал он приобрел венец,
      И за толикое о благе всех раченье,
      Не должен ли от нас иметь благодаренье?
      Почтенный Олешев, друг общества и мой,
      Во вечной славе труд в России будет твой…
     
      А. В. Олешев родился 25 сентября 1724 года в родовом имении, в 62 верстах от Вологды. В разных источниках оно называется по-разному: в Русском биографическом словаре – Ермолово (1, с.225), у М. Н. Лонгинова – Ермасово (2, с.2). Здесь и прошли его детские годы. Получив прекрасное домашнее образование, Олешев продолжил его в Германии и Франции. В 174 1 году поступил на военную службу, а затем перешел на статскую. В 1752 году женился на Марье Васильевне Суворовой, младшей сестре знаменитого полководца. Единственный сын их, Василий Алексеевич, не оставил потомства, и олешевское имение перешло к двоюродному брату по матери, князю Андрею Ивановичу Горчакову, завещавшему его князю Александру Алексеевичу Волконскому.
      В 1780 году А. В. Олешев имел чин действительного статского советника. Это гражданский чин 4-го класса по Табели о рангах, соответствовавший должности директора департамента, губернатора и градоначальника, дававший право на потомственное дворянство. Титуловался человек этого чина «Ваше превосходительство». В этом же году Олешев был избран первым губернским предводителем Вологодского дворянства, т.е. ведал всеми делами дворянского общества. На титульных листах своих книг он не случайно обозначал посвящения: «Вологодского наместничества (или – Вологодской провинции...) почтеннейшему Дворянству, всеусерднейшее приношение». Факт избрания его в 17 8 3 году на эту должность на второе трехлетие свидетельствует, по нашему мнению, о многих достойных качествах этого человека. По окончании выборов 17 сентября 178 3 года Олешев отправился в С.-Петербург для представления Екатерине II. Во время приема он обратился к императрице с речью, в которой благодарил ее за милостивое отношение к дворянству и за финансовое облегчение, дарованное дворянству. Вскоре после этого Олешев возвратился в свое поместье, где продолжал вести прежний образ жизни, лишь изредка приезжая в Вологду по делам службы.
      Несмотря на то, что Олешев состоял в должности предводителя дворянства, он вел довольно замкнутую жизнь, занимаясь хозяйством и литературным трудом. Известный в то время писатель, тоже вологжанин, Михаил Никитич Муравьев посвятил Олешеву «Эклогу», в которой восхвалял именно этот образ жизни своего старшего друга (хотя Муравьев был моложе Олешева на 33 года, это не мешало их искренней дружбе).
     
      Помедли, Вологда, оставь на час
      Поток поспешных волн, чтобы свирели глас
      Раздался, по твоим носясь струям прозрачным
      ……………………………………………………
      А ты, любитель рощ, владелец сих лугов,
      Будь юности моей советником и другом,
      Ты музам жертвуешь и мудрости досугом…
     
      В одном из писем Муравьев писал об Олешеве: «философ без своенравия и угрюмости, он окружил себя избраннейшими увеселениями посреди сельской жизни. Любим и уважаем в целом уезде, с непритворным усердием раздавал советы дворянину, наставления земледельцу» (2, с.2).
      Для учителей истории, рассказывающих о жизни северного крестьянства, для учителей географии и биологии, освещающих вопросы экономической географии и своеобразия регионального землепользования, интересен такой факт. С 1766 года Олешев состоял членом императорского Вольного Экономического общества. Это первое русское научное общество было основано в 17 65 году в Петербурге. Оно содействовало внедрению в сельское хозяйство новой агротехники, проводило обсуждение хозяйственных проблем. Благодаря ему опубликовано первое статистико-географическое исследование России.
      Олешев неоднократно помещал в «Трудах общества» свои статьи, касавшиеся сельского хозяйства, частично основанные на опытах, которые он сам проводил в своем имении. Это статьи относительно неурожая ржи в Вологодской губернии, о насекомых, вредящих хлебам и травам, о культуре льна и производстве пряжи, о делании свечей и т. п. Поэт В. Рубан говорил, что Олешев «был воин, судия, мудрец и эконом, снискавший честь сохой, и шпагой, и пером».
      К этому определению мы добавили бы еще одно: Олешев был мудрым воспитателем, наставляющим в своих книгах юношество. Его конкретные советы о нравственности поведения – итог мучительных философских размышлений. Для просветителей XVIII века вообще свойственна неразрывность философских и педагогических проблем. У Олешева это ярко выражено. Сосредоточив свое внимание вокруг проблемы нравственного мира человека, он обращается к интересным для него европейским философам-моралистам, немецкому писателю-богослову Иоганну Шпалдингу, французскому аббату Пьеру Дюмулену (в переводе Олешева – дю Мулин), английскому поэту-пастору Эдуарду Юнгу. Их труды он переводит и публикует «с приобщением собственных полезных мыслей в прозе и стихах». Ознакомление с этими мыслями показывает, что для нашего земляка книги этих зарубежных моралистов – только исходное в его собственных раздумьях о природе вселенной, о боге, о человеке, о воспитании нового поколения. Его волнует вечный вопрос: что есть человек, и зачем он приходит в этот мир? «Земля тончайшая, одна пылинка, а я на сей земле...что я?» – спрашивает он и отвечает сам: «Я есмь хотя малый, но целый мир». Человек, по его мнению, существо противоречивое: «О коль на земле беден человек! Каким богатством переполнен? Какое удивительное соединение между собой несогласных стихий? Чудное собрание разных качеств! Непонятная часть целого! И как ты поставлен между вечностью и тлением? Небесное светило!» (4, с.42).
      Да, человек противоречив, считает Олешев, но ценностное в нем то, что нравственно, а нравственно то, что связано с добрыми деяниями. Рассказывая современным школьникам об Олешеве, следует непременно подчеркнуть, что высшей добродетелью он считает исполнение общественного долга – труд на благо Отечества независимо от рода занятий.
      В одной из книг, обращаясь к согражданам, он призывает их, упражняясь в земледелии и домостроительстве, дней не проводить спокойно: «Назначим себе дни и часы для каждого упражнения особливо... Пускай прекрасная песня, оживляющая нашу часть земного круга, будет нам новым удивлением создателева величества, каждое утро, озаряющее нас свыше солнечными лучами, произведет лестное в нас благопочитание» (3, с.7).
      Из этой фразы мы видим, что мир природы и труд у Олешева неразрывны. Восхищение красотой природы содействует его размышлению о совершенстве в ней и пробуждает у него потребность действий. Он зовет за собой и читателя: «Пойдем и поспешим ободрить земледельцев, сотрудников наших, своим примером и отдадим трудам их справедливую похвалу». (3, с.7). Нас не может не восхищать это уважительное отношение Олешева к человеку труда. Он заставляет глубже проникнуть в смысл слова «сотрудник» – человек, с которым ты трудишься совместно, общаясь в благом деянии.
      Далее Олешев пишет: «Входим в сад, рассуждаем с садовником, делаем некоторые естественные примечания» (3, с.7). Глагол «рассуждаем» в данном случае несет тот же смысл – соучаствуем, сотрудничаем. Современный руководитель сельскохозяйственного предприятия выразился бы иначе: «проверил», «указал», «отчитал». Заботы Олешева по сельскому хозяйству – упражнения, приятные добродетельному сердцу и благотворительные душе. Душа, творящая благо, – вот ценность человека по Олешеву. Этот помещик-писатель показывает нам и другой объект, достойный внимания, – это мир животных и отношение к нему: «Возвращаемся с полей, встречается нам новый предмет удовольствия...на паству идущие разных родов животные, они прыгают, скачут бегают в самой безвинности… мы их ласкаем, приветствуем и отпускаем» (3 с7). Удивительное действие – «приветствуем», словно о человеке скачано Кто в наше время хоть раз кормил с ладони кусочком хлеба лошадь, корову, кто хоть единожды испытал радость от доверчивого прикосновения мягких влажных губ животного к своей руке, тот ясно представит картины, описываемые Олешевым, и поймет состояние его души. Он радуется и сожалеет: «...Для описания всех сельских прелестей надлежало бы мне красноречия занять у Цицерона, но я не могу так изъяснить, как чувствую». (3, с.8).
      Нет, это не придуманная сентиментальным писателем идиллическая пасторальная картинка, это радость селянина, восхищенного красотой природы и той частью ее, которая создана его руками. Так может восторгаться человек, знающий цену труду, А разве не предостережением для нас, уповающих на зарубежную материальную помощь, звучат слова Олешева: «В ожидании богатства многие погибали, не получая оного; избегнули бы такого нещастия, если бы меньше уповали, а больше прилеплялись к трудам, по званию им приличным» (3, с. 76).
      Словно к современной государственной политике обращено и другое наставление, идущее из XVIII века: «Земледелие, коммерция и все художества и науки чрез одобрение процветают, а от небрежения приходят в упадок» (3, с. 119). Государство, утверждает Олешев, должно заботиться и о подрастающем поколении: «Благонравие и порядочное воспитание детей всего нужнее во всяком государстве» (3, с. 1 19). Говоря о роли семьи, он советует не упускать время в воспитании высших нравственных качеств, которые определят потом верное жизненное поведение. Его привлекает мысль Э. Юнга, что «в 30 лет человек начинает подозревать, что он глупо делает, в 40 в том удостоверен и начинает мыслить о перемене своего поведения, в 50 зазирает себя за постыдные отклонения, и наконец намерение его, чтоб быть умным, действительно определяется. На завтра хочет его подлинно исполнить, но умирает однако таков, каков и был» (3, с. 15 3). Поэтому важно, считает Олешев, с раннего возраста формировать в ребенке нравственность поступков. Он с укором говорит об ошибках некоторых родителей: «Легкомысленная мать радуется, что сын в науках отменно превзошел своего отца, а отец нимало не печется о наставлении его в нравоучении. Думает довольно, ежели его сын болтает чужестранными языками, кланяется по моде и выступает по танцевальной науке...Какая надежда в сей ученой скотине Государю и какая обществу от него ожидается польза? Одним словом, ежели человек от самого младенчества не будет приучен к добродетели, ежели не будет напоен добронравием, то все учение его мрак, а знание – невежество» (3, с. 10).
      Литературный язык писателя Олешева меткий, порой афористичный. Пример тому его «Пятьдесят статей, нравоучительных рассуждений», представляющих интерес для всех, кто занимается воспитанием и самовоспитанием. Приведем некоторые суждения из этой книги.
      – Бегай праздности, сей порок делает человека ни к чему не способным;
      – Для собственного удовольствия твоего старайся всегда нечто нового к знанию твоему присоединить. Кто ничего не желает, тот обыкновенно начинает много есть и спать;
      – Не считай намерений твоих за окончание дела;
      – Где люди не по способностям определяются, там никогда Полезных и прямых в делах успехов надеяться не можно;
      – Разум украшает человека, когда он водим бывает единою добродетелию;
      – Нет злейшего жилища, как там, где добродетель в презрении бывает;
      – Наружная похвала, без внутреннего достоинства, не что иное, как фальшивая монета;
      – Нет подлее, как кто хвастает заслугами предков своих, не имея собственных достоинств;
      – Делающий под видом добра зло есть наигнуснейший из человеков;
      – Злословящий ближнего без причины и клевещущий на друга есть презрения достойный человек.
      Эти житейские предостережения поучительны и не требуют комментариев. В своем небольшом исследовании мы коснулись только некоторых аспектов многоемкого содержания книг писателя XVIII века. Открытие имени Олешева для нашего времени позволяет сделать следующие выводы.
      Духовная культура прошлых столетий вологодской земли богата именами замечательных людей. В трудах многих из них воспитательный аспект ярко выражен. Сам нравственный облик этих мыслителей, их книги могли бы обогатить педагогическую мысль современного учительства. Работу по изучению этого наследия необходимо расширять и ускорять.
     
      ЛИТЕРАТУРА
      1. Русский биографический словарь. – СПб., 1905. – Т. 12.
      2. Лонгинов М. Н. Биографические сведения о некоторых русских-писателях XVII! века и библиографические сведения об их произведениях. – СПб., 1870.
      3. Олешев А. В. Надежный, пристойный и спасительный путь... – СПб., 1780.
      4. Олешев А. В. Цветы любомудрия, или философские рассуждения... – СПб., 1778.
     
     
      В. В. Судаков
      НАШ ЛУНАЧАРСКИЙ
     
      Чрезвычайно трудно назвать какого-либо государственного или общественного деятеля 20-х – 30-х годов, труды которого находили бы такое созвучие в современности, как произведения А. В. Луначарского. Сказать просто: «Луначарский – наш современник» – значит исказить истину. Ибо в огромнейшем творчестве Луначарского, длившемся три с половиной десятилетия и включающем около 4,5 тысячи наименований книг, статей, заметок, речей, заключен необыкновенный уникальный секрет, о котором лучше всех отозвался В. И. Ленин: «Он (т.е. Луначарский) весь тянется к будущему».
      Вовсе не удивительно, что в самом начале перестроечного запала, в 1989-м году, появился новый сборник Луначарского с очень точным названием – «Мир обновляется». Но парадокс состоит в том, что литературное творчество этого человека, которое было, продолжает оставаться и будет на протяжении длительного времени признаваться современным, никогда не было представлено в виде полного собрания сочинений. Даже не было предпринято серьезной попытки сделать это ни при жизни А. В. Луначарского, ни после его смерти. Восьмитомник, вышедший в 60-е – 70-е годы, не в счет.
      Биографии Луначарского хватило бы на несколько человек. Однако в данном случае стоит упомянуть всего лишь о двух фактах. А. В. Луначарский умом и сердцем принадлежит Вологодскому краю. В этом также нет ни капли преувеличения. Об этом свидетельствуют лучшие страницы его воспоминаний «Из революционного прошлого»: всего только о двух городах Луначарский – а он побывал почти во всех европейских странах – писал так трогательно и нежно: о Женеве и Тотьме.
      В Вологодской губернии Луначарский побывал дважды. Первый раз – в 1902-1904 годах, находясь в ссылке. Именно в Вологде, по его собственному признанию, началось его «литературное служение» в самом широком смысле этого слова: философия, социология, литературная критика, театральная и музыкальная критика, собственная поэзия, драматургия – вот поле деятельности Луначарского-писателя.
      А. В. Луначарский стремительно вошел в литературу. Он вообще относится к редкому разряду людей, которые всю свою жизнь живут и работают так, как если бы им пришлось жить и работать всего один день. По образному замечанию Ермолаева, также отбывавшего вологодскую ссылку, Луначарский «мог писать когда угодно и сколько угодно и рукой или ногой – безразлично», т.е. с одинаковым успехом.
      Луначарский был одним из рецензентов постановок в вологодском театре в начале 1 900-х годов – об этом свидетельствует серия заметок в газете «Северный край», издававшейся в Ярославле. От этих скромных театральных рецензий в провинциальной газете до победных схваток с Лениным в 1918 году в защиту театров, в борьбе за интересы искусства – дистанция по времени не столь уж большая, но Луначарский едва ли мог утвердиться и отстоять идеалы высокого искусства, если бы не был постоянен в своем видении его сути, его социально-значимой роли. Однажды увидев, он оценил высоко и никогда в жизни не забывал, находился под очарованием изумительных вологодских мотивов, Haшедших свое великолепное воплощение и завершение в кружевоплетении, резьбе по дереву, в архитектуре многочисленных храмов и монастырей. О вологодских лесах он говорит не иначе, как «серебряные зимние леса». Тотьму изображает как «узорный русский городок с церквами в стиле рококо». Именно с Вологдой связаны истоки не только его богатого литературного таланта, но и начало его неутомимой деятельности борца за культуру, за народное образование, за подлинно народное искусство.
      В Вологде Луначарский появился 26-летним. Позади уже были первые поездки в Европу (Цюрих, Париж, Женева), общение с Плехановым, Авенариусом, Аксельродом», Розой Люксембург, Ковалевским (социологом), Лавровым. Интересно то, что Луначарский так и не смог получить диплом об окончании университета, хотя учился сразу на нескольких факультетах в Цюрихском университете. Зато самообразование для него стало правилом, стилем всей последующей жизни. Он был самым просвещенным министром просвещения во всей истории России, а может быть, и самым просвещенным министром во всей человеческой истории. Попытки нынешних критиков эпохи 20-х годов связать с именем Луначарского негативное отношение к предшествующей культуре, музейным и церковным ценностям, на мой взгляд, не следует принимать в расчет прежде всего потому, что факты, приводимые критиками, рассматриваются вне контекста его эпохи, односторонне, а то и нарочито предвзято. Вдумайтесь в названия статей Луначарского: «Читайте классиков», «Нужен ли нам Большой театр?», «Что такое образование?», «Общественное значение искусства», «Советская власть и памятники старины» и т.д. В них – утверждение величайшей значимости всечеловеческой культуры для настоящего и будущего. В них – программа деятельности нынешних обществ охраны памятников, книголюбов, театральных и иных деятелей.
      Вторично А. В. Луначарский приехал в Вологду и Череповец в первой половине 20-х годов с отчетом в качестве члена правительства (имела место такая необыкновенная, но довольно-таки полезная практика отчетов наркомов на губернских съездах). Этот факт – пример исключительно верного понимания влияния образования на судьбы общества в целом. В 1925 году по бюджету Вологодской губернии треть расходов полагалась на ведение просвещенческого, культурного дела. Тогда – не без огромного личного воздействия А. В. Луначарского – существовало представление, что без победы на фронте образования и культуры никакие победы в экономике и социальной сфере не будут обеспечены. Сравнение прежнего губернского и нынешнего областного бюджетов, если бы мы его провели, окажется не в пользу современного отношения к образованию и культуре.
      Мы – наследники памяти первого наркома просвещения, революционера Анатолия Васильевича Луначарского. Институт имени Луначарского, музей имени Луначарского. Все это есть на Вологодчинё. Но все это лишь внешние атрибуты нашего почтительного уважения к Луначарскому.
      А вот так ли Анатолий Васильевич представлял себе нашу сегодняшнюю просвещенческую деятельность?
      Луначарский относится к категории людей, наиболее творчески реализующих свою натуру. По этой причине, между прочим, педсовет Первой Киевской гимназии выдал будущему наркому аттестат зрелости («далеко не блестящий вообще») с «четверкой» по поведению, что и явилось препятствием для поступления в какой-либо русский университет. Революционное действие в политике, в искусстве, в культуре и образовании было его родной стихией. Таков был удел многих, для кого рубежом жизни оказались конец XIX – начало XX века.
      Возможно это и определило тематику главных интересов Луначарского, которую условно можно обозначить как «Революция, человек и культура». Да, пожалуй, в рамках этих трех пунктов в основном развивалось мышление Луначарского-философа, критика, политика. В области философии он эволюционировал от идей революционной демократии и эмульсии из Спенсера и Маркса к твердой и убежденной позиции материалиста-диалектика.
      «Я – революционер ради огромного расцвета сильной, светлой и справедливой культуры», – так скажет о себе Луначарский в 1930-е годы (1, с. 16). Наверное, далеко не каждый из нас может так масштабно определить смысл своей жизни. И в этом биография наркома просвещения также поучительна.
      Субъективно Луначарский шел к пониманию сущности общества и человека через искусство, знатоком которого он был превосходным. Не случайно в период увлечения Луначарского богостроительством у Ленина возникла мысль использовать эту слабость», а точнее – сильную сторону Луначарского, «отделить» его от других махистов «на эстетике», т.е. использовать в дискуссиях с Луначарским почву искусства. Так оно и случилось: практическая деятельность в революции и художественная сфера «излечили» Луначарского от заблуждений в философии.
      В то же время А. В. Луначарский продемонстрировал бережное отношение к наследию представителей разных идейных течений. В нынешнем обществе лишь осваивают понятие и практику плюрализма мнений. Луначарский же глубоко усвоил и утвердился в мысли, что отношение к прошлой культуре, включая и ее мировоззренческую сторону, может быть только дифференцированным. Без этого общественный прогресс не может состояться. С этих позиций он подходит к проблеме использования старой интеллигенции, известных атрибутов прежней школы, прежнего образования. При этом сам Луначарский, как правило, являл пример корректного отношения к инакомыслящим.
      Нарком просвещения считал, что идеологической пустоты в обществе не бывает. Его фраза «идеология, однако, не есть просто отражение, она имеет своим назначением организовывать в желательном для этого класса направлении сознание окружающих» (2, с. 117), по-видимому, встретила бы возражение идеологических «прорабов» несостоявшейся перестройки, муки прочтения общественного бытия которыми вылились в ренегатство по отношению к реалиям социальной защищенности советского человека. Действительно, мы ищем и находим немало аналогий в прошлой и сегодняшней истории. Хотим ли мы того субъективно или нет, поддерживаем или злословим по поводу перестройки, мы – в границах нашего исторического времени – его современники. Послушайте, вникните, не о нас ли это сказано:
      «Превратить... азиатскую страну в страну социалистическую... – это великолепно. Но это великолепно с исторической точки зрения. А с личной точки зрения и двадцать лет – срок огромный. В особенности для человека, которому хочется увидеть хоть краешком глаза социализм... А это сделать не так легко... Каждый из нас должен с напряжением работать для того, чтобы к нему подойти. На этом пути естественны разочарования. Более слабые начинают колебаться: «Революция обанкротилась!» Нельзя этой «меланхолии допускать» (2, с.221).
      Ослабления идеологической работы в такое время, по Луначарскому, допускать нельзя. Напротив, нужна и серьезная теоретическая работа, и настойчивость по приведению в порядок «растрепанного» массового сознания. В это время «хватаются» за полуискусство, за всякого рода агитку, литературную, театральную, плакатную, музыкальную и т.д. Агитка «не двигает вперед организацию чувства, а только потверждает то, что и без нее более или менее ясно» (2, с. 125).
      «Товарищи, совершенно ясно, что хороший специалист, не воспитанный коммунистически, есть не что иное, как гражданин американского типа, человек, который, может быть, и-хорошо делает свое дело, но прокладывает себе путь к карьере и будет лучше служить тому, кто ему лучше заплатит. Наиболее способные люди этой породы становятся классовыми врагами – служат буржуазии, помогают ей грабить пролетариат. Менее образованные, менее энергичные, но и менее подлые погружаются на дно. Но всякий воображает, что он окажется наверху, а не внизу. Они, в сущности говоря, мечтают о том, чтобы создать американизированную Россию» (2, с.222).
      Весьма похоже на нынешнюю ситуацию в сфере массового сознания: штампы во всех сферах искусства, причем низкого уровня, книжные прилавки завалены детективами, «секснесекретами» и т.п., развивается мода на религию и т.д.
      Не пренебрегает ли общество предупреждением Луначарского, написавшего будто специально для живущих в 1 993 году: «Тот голод физический, который мы сейчас ощущаем, гораздо менее опасен, чем духовный голод, чем это истощение народа в смысле культуры, Сколько он ошибок делает, сколько мерзавцев он выдвигает вперед, которые его рабоче-крестьянское дело срамят своими гнусными проделками!» (2, с. 138).
      Большой интерес представляют суждения А. В. Луначарского об образовании. По мысли наркома, «слово образование происходит от слова образ... Образованный человек – человек, в котором доминирует образ человеческий» (2, с. 1 2 9). Луначарский удивительно точно умел определить конкретную задачу в образовании. В его понимании, «социалистическая революция есть революция образования как в школах, так и внешкольного» (2, с. 1 3 4). Если бы по Луначарскому учили и решали задачу воспитания гармоничной личности... Вдумаемся в его формулировки.
      Физическое образование, отмечал А. В. Луначарский, «должно привести человеческий материал, жизнью обиженный, наследственностью испорченный, искалеченный» к такому существу, на которое радостно смотреть и которое само испытывает радость от того, что живет» (2, с. 130).
      Об интеллектуальном развитии: «Образованный человек тот, кто все знает в общем, суммарно, но имеет и свою специальность, который знает свое дело досконально, а об остальном гордо заявляет: ничто человеческое мне не чуждо... Такой человек слышит весь концерт, который играет вокруг него; все звуки для него доступны, все они сливаются в одну гармонию, которую мы называем культурой» (2, с. 131).
      О значении эстетического образования: «Невеждою не должен быть никто. Всякий должен знать основы всех наук и всех искусств. Будь вы сапожник или профессор химии, если у вас закрыта душа к любому из искусств, – значит, вы урод такой же, как если бы у вас не было одного глаза или вы были бы глухим» (там же).
      О трудовом образовании: школа «будет проводить не книжные формы обучения, а иметь трудовой, активный метод усвоения знаний, т.е. усвоение знаний путем опыта, экскурсий, анализов, записей, докладов, дискуссий и т.д.» (2, с.227). Поэтому «надо, чтобы ученик мог работать на каком-нибудь большом заводе или же в каком-нибудь хорошо поставленном совхозе или чтобы школа опиралась на хорошо оборудованные, более или менее научно поставленные мастерские с соответствующими лабораториями и т.д.» (2, с.228).
      Луначарский, возможно, был одним из немногих деятелей 20-х годов, кто отчетливо понимал, что школа должна быть в центре внимания всего общества, что невнимание к школе, для которой общество жалеет средства и время, отразится негативно в последующем на всех общественных сферах. «Образование не есть только школьное дело», т.е. дело лишь самих школьных работников, – подчеркивал он. Для Луначарского, руководившего огромным министерством, в ведение которого входили, кроме вопросов руководства школами, все вопросы культуры, кино, естественна была идея внешкольного образования. Почему? Да потому, что идеал образования – «не в том, чтобы натаскать человека на ту или иную специальность, а именно в том, чтобы сделать человека борцом за человечность» (2, с. 1 3 8-1 3 9). Выполнить эту задачу в рамках только школы невозможно. У нас же внешкольное воспитание и образование идет снова в школьном здании (там, где оно как-то налажено, а там, где нет?).
      Не в том ли одна из причин кризиса пионерской и комсомольской организаций, что они стали не иначе как школьными? А ведь они задумывались как внешкольные детские и юношеские организации. «Пионерское движение, – считал Луначарский, – идет необыкновенно удачно навстречу всем чертам, заложенным в детской душе. Ребенок любит организации, любит коллективную, ладно скроенную игру и нечувствительно весело переходит от игры к делу в этой обстановке» (2, с.208). Луначарский разглядел опасность формализации внешкольной деятельности. Для него понятие общественной работы отождествлялось с практической деятельностью, полезной для общества. «Не в том, – говорил он, – заключается общественная работа студента, что он работает в четырнадцати комиссиях, перебегая из одной в другую и занимаясь организационной болтовней», а в том, чтобы фактически «утвердить в себе коммунистические идеи», да еще с собой двух-трех человек увлечь (2, с.2 2 3).
      Нарком просвещения постоянно нес в себе огромный заряд оптимизма. И это великолепное человеческое качество Луначарского – руководителя большой армии просвещенцев, культурных работников – опиралось на огромное знание истории человечества, на веру в творчество народа.
      «Глаза всего мира устремлены на нас. На нас смотрели и говорили некоторые со злорадством тайным: «Вот пошатнулись, вот падают, опять встают!» Теперь видят, что мы прочные корни в землю пускаем, что мы будем праздновать свой пролетарский годовой юбилей» (2, с. 142).
      Эти строки написаны в 1918 году. Едва ли они перестали быть современными. Нам близок Луначарский, он необходим нам в сегодняшнее трудное время.
      Н. И. Бухарин сказал, в частности, о Луначарском: «...Крупнейший культурный организатор, само имя которого долгое время было символом советской культуры и просвещения, науки и искусства.., он был огромной культурной силой...» (1, с.20).
      И если мы хотим двинуть вперед дело образования и культуры, нам необходимо делать это с помощью А. В. Луначарского.
     
      ЛИТЕРАТУРА
      1. Луначарская И. А. Слово о Луначарском )) Луначарский А. В. Мир обновляется. – М.: Мол.гвардия, 1989.
      2. Луначарский А. В. Мир обновляется. – М.: Мол. гвардия, 1989.
     
     
      2. РАЗВИТИЕ ШКОЛЫ, ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ И ТВОРЧЕСКИЕ ПОИСКИ РАБОТНИКОВ НАРОДНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
     
      Ф. Я. Коновалов
      НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА НА ЕВРОПЕЙСКОМ СЕВЕРЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВВ.
     
      Как известно, в 60-х годах XIX в. в системе начального образования имелось четыре основных типа школ: министерские двухклассные училища, земские школы, школы церковно-приходские и «школы грамоты». Первые два находились в ведении министерства народного просвещения, вторые – в ведении Синода. Правда, констатация этого факта не совсем точно отражает существующее положение. Дело в том, что почти сразу же после появления земских школ Синод начал борьбу за установление контроля над ними, прежде всего, с точки зрения процесса обучения и в значительной мере преуспел в этом. В литературе уже указывалось на борьбу двух тенденций в деле народного образования, приводились и конкретные данные о результатах этой борьбы на Европейском Севере (9, с. 10-34; 3, с. 368-1-76). В начале 90-х годов Синод даже внес в правительство пред), жжение передать сбор средств с населения на народное образование в руки церкви, однако правительство не решилось на такой шаг, ограничившись в 1893 г. лишь циркуляром «о единении земства и духовенства в деле народного образования» (11, с. 84).
      «Школы грамоты» возникли задолго до реформы 18С4 г. Отличие их от других начальных школ заключалось в том, что они официально не включались в учебную сеть, в труд учителей у них не оплачивался (17, с. 5). В качестве учителей в них состояли местные священники, совмещавшие деятельность на ниве просвещения со своей основной службой. Учебный процесс в этих школах никак не регламентировался, продолжительность учебы была самой разной. Знание алфавита и умение читать по слегам – вот все, что они давали. Церковно-приходские школы в значительной мере выросли на базе именно этих школ. В 60-х годах «школы грамоты» по существу определяли уровень начального образования, поскольку количественно преобладали над всеми другими типами. В Вологодской губернии, например, в 1865 г. из 416 начальных школ «школ грамоты» было 249 (60%) (1, с. 103-111). После издания в 1876 г. «Положения о церковно-приходских школах» их удельный вес стал снижаться. В 1893 г. во всех трех губерниях Европейского Севера они составляли 2 3,7% от общего количества, а в 1910 г. – 2,8% (8, с. 3).
      Продолжительность учебы в церковно-приходских, земских и министерских школах составляла обычно 3 года. Жизнь, однако, внесла свои изменения. С развитием промышленности после отмены крепостного права уже в 7 0-е годы возникла необходимость повысить начальную подготовку учащихся третьего сословия. Были созданы двухклассные начальные училища с пятилетним сроком обучения. Первый класс (3 года обучения) давал образование за начальную школу, второй (еще 2 года) – несколько повышенную подготовку. Во втором классе учащиеся изучали русский язык, начальную геометрию, физику, историю и другие предметы. Двухклассными училищами ведало министерство просвещения. Их было немного. Даже в 1911 г. из 2826 школ на Европейском Севере двухклассных училищ насчитывалось всего 120.
      Начальные школы (первый класс) были обычными однокомплектными. Учитель занимался с учениками всех лет обучения в одной комнате, давая сначала задания старшим, а потом младшим. В большом ходу была старая методика обучения. Разработанный Ушинским звуковой метод, особенно в церковно-приходской школе, не жаловали. Вот как вспоминает А. Д. Георгиевский школу, в которой ему пришлось учиться: «Сидят ученики за длинным столом. Шум и гам ярмарки, но кое-что и слышно. Нараспев повторяем: «Буки-арцы-аз, бра-бра, веди-арцы-аз, вра-вра.» А вот чтение. Читает ученик: «Улей». Учитель-дьячок объясняет значение слова так: «Улей – улей воды, улей квасу, улей масла». А когда я заметил, что на картинке под словом улей не отливают масла или квасу (картинка изображала пчелиный улей), то учитель ничего не сказал, а потом заявил: «Я на медные деньги учен, поди знай, как не заметил картинку» (5, с. 5 7).
      Положение с методикой не улучшилось и в конце XIX в. Причина заключалась прежде всего в низком образовательном уровне учительских кадров. (См. таблицу 1).
      Очень значительной была прослойка лиц, имеющих низшее и домашнее образование. Низшее образование равнялось двухклассной начальной школе. Окончив ее, претендент на звание учителя сдавал экзамены и, если он их выдерживал, получал место в одной из школ губерний. Значительный контингент учителей имел среднее и духовное образование. По существу, эти две категории и категории и определяли педагогический; и методический; уровень начальной школы. Особенно выделялась в этом плане церковно-приходская школа, учительский персонал которой почти полностью формировался из недоучившихся семинаристов, дьячков, псаломщиков. Если же в качестве учителя состоял местный священник, то уже по роду своей деятельности он не мог уделять серьезного внимания школе.
     

      Отражалось на (обучении и материальное положение народных масс. И хотя обучение и в земских; и в церковно-приходских школах было бесплатным, большинство крестьян не могли обеспечить своих, детей даже учебниками. Часть учебников выдавалась, правда, в школе бесплатно, но на всех их не хватало, и учебниками пользовались большей частью только в классе. Весь учебный материал приходилось поэтому проходить на занятиях, домашняя подготовка практически исключалась.
      Даже тот весьма незначительный уровень образования, который давала начальная школа, могли получить далеко не все дети. Нередко было отсутствие детей на занятиях. Чиновник Постельс, инспектировавший в начале 1860-х гг. учебные заведения в северных губерниях, даже специально отметил этот факт в своем отчете. Он объяснял частое отсутствие учеников на занятиях тем, что «дети бедных семей остаются дома за неимением теплой одежды и обуви» «или же посылаются в ближайшие деревни и села для собирания подаяний; в летние месяцы мальчики сопровождают родителей в поле для работы или остаются дома для присмотра за меньшими детьми и за хозяйством, а девочки, посещающие училище, определяются в няньки…» (13, с. 44).
      Дети, особенно крестьянские, вынуждены были рано включаться в хозяйственную деятельность, поэтому большая их часть не только была вынуждена пропускать занятия, но и совсем бросать школу. Всего по северным губерниям полный курс начального образования получило чуть больше трети (39,8%) из числа поступивших в школу. Большая часть была вынуждена, получив элементарные навыки по чтению и письму, уходить из школы, не закончив ее (60,2%).
      Имеются статистические сведения, показывающие причины, которые вынуждали детей покидать школу. Ведущим мотивом была необходимость детских рук на «домашних работах» (5 3,1%), под которыми следует понимать не только работы непосредственно по дому, а и в целом по хозяйству. Для половины детей этот мотив был решающим при оставлении школы. Вторым по значению было «неимение теплой одежды» (18,3%), или, иными словами, крайняя бедность семьи. Третьим – «отдаленность» школы от местожительства учеников (10,6%). В Вологодской губернии в конце XIX в. 35% школ находились от местожительства учеников на расстоянии 3-х верст и далее (7, с. 189-280). «Неуспеваемость» (5,5%), «другие причины» (12,5%) (болезнь, переезд и др.) определяли естественный отсев и по отношению к причинам социально-экономического порядка занимали подчиненное место (7, с. 213).
      На состав учительского контингента значительное влияние оказывал уровень заработной платы. В конце XIX в. более 60% учителей получало заработную плату менее 200 рублей в год. В начале XX в. уровень заработной платы несколько поднялся. В земской школе он составлял в среднем 3 68 рублей в год, а в Церковно-приходской – 25 6 рублей. Для сравнения укажем, что заработная плата промышленных рабочих в северных губерниях составляла в год 15 1,9 рубля (7, с. 189; 4, с. 183, 169).
      Большая часть школ не имела собственных помещений. Школы вынуждены были ютиться в церковных сторожках, в зданиях волостных правлений, а часто и в крестьянских избах. Даже школы министерства народного просвещения, на которые отпускалось средств относительно больше, чем для других, и то были вынуждены располагаться большею частью в наемных помещениях. Поданным на 1 9 1 2 г., из 1932 школ 1436 (73,8%) не имели собственных помещений. Вот некоторые отзывы инспекторов Училищных советов об условиях, в которых Проходило учение: «Помещение в одном здании со скотным двором, грязное, тесное., отхожих мест нет»; «помещение крайне неудобное – холодное грязное, под домом конюшня»; «помещение в наемном здании, совершенно не приспособленном, мрачном, сыром, и в довершение всего, в подвальном этаже его, под частью классной комнаты, помещается домашний скот – овцы, телята, откуда по временам слышится их животный крик. Заниматься в таком помещении нет возможности» (17, с. 8).
      Еще в худшем положении находились «школы грамоты». «Помещение для «школ грамоты» отводилось крестьянам с небольшим радением, по очереди, в домах у каждого учащегося мальчика, – пишется в отчете Проскуринской школы Тотемского уезда. – Часто приходилось обучать в «черных избах», где помещается вместе со школой скот для кормления и семейство хозяина. В такую избу ученики собираются не иначе как по истопке печи... Во время занятий по избе ходят овцы и телята, посещают избу праздношатающиеся... Кроме того, во время печения хлеба или пирогов, что бывает очень часто, хозяйка отбирает от учащихся стол...» (7, с. 69).
      В середине 1850-х годов школьная сеть в северных губерниях насчитывала всего 200 училищ. По губерниям эти цифры следующие: Архангельская – 59, Вологодская – 97, Олонецкая – 44. Общее количество учащихся в них – 7 3 95. Сами по себе эти данные мало о чем говорят, они «оживают» лишь в сравнении с данными о населении, проживающем в губернии. Такое сравнение показывает, что одна школа приходилась более чем на 7 тысяч человек, а процент учащихся ко всему населению составлял всего 0,8. Детей же школьного возраста (имеется в виду возраст с 8 до 11 лет) насчитывалось около 9%. Таким образом, школу посещало менее десятой части детей школьного возраста,
      К началу второго десятилетия XX в. сеть начальных школ значительно расширилась и составила в 1911 г. 298 9 училищ. Темпы роста по отдельным периодам выглядели следующим образом: за тридцатилетие с 185 6 г. по 18 85 г. открывалось ежегодно около 20 школ. В 1886 – 1898 гг. они значительно ускорились и составляли в среднем по 106 школ ежегодно. В начале XX в. темпы опять замедляются – открывается только по 68 школ ежегодно. Данные о приросте учащихся также соответствуют этому процессу. По названным периодам соответственно – 594, 3761 и 2290 человек в год. Таким образом, наиболее бурным периодом в развитии начальной школы было время с середины 80-х до конца 90-х годов XIX в. (16, с. 216; 15, с. 78-79, 154, 182, 186, 190; 8, с. 35-42).
      Увеличение количества школ привело, естественно, и к увеличению процента охвата начальным образованием детей школьного возраста. В 1911 г. уже около половины детей школьного возраста посещали школы. В начале XX в. земствами активно обсуждался вопрос о введении всеобщего начального образования в стране, однако правительство, испугавшись значительных материальных затрат, не-пошло на это.
      Среди учащихся преобладали мальчики. Они составляли в 1911 г. почти три четверти всего контингента учащихся начальных школ. Подобная «дискриминация» в отношении девочек объясняется, конечно, не особыми предрассудками крестьянской среды. Это следствие невозможности дать образование всем детям. Предпочтение мальчикам отдавалось как будущим мужчинам-хозяевам, которым умение читать и писать потребуется в жизни больше, чем девочкам.
      Объем знаний, которые должны были получать дети в начальной школе, долгое время не был определен законодательно. В «Положении» 1874 г. о народных училищах, которым руководствовались все школы, были установлены лишь предметы. К ним относились: закон божий, чтение, письмо, арифметика. Желательно было преподавание пения, где это возможно (12, с. 836). Что касается материала внутри предметов, то он определялся умениями, интересами и навыками учителей, с одной стороны, и сложившейся традицией, с другой.
      В содержании обучения проходила самая ощутимая грань между земской и церковно-приходской школами. В первой был сделан упор на предметы общеобразовательные (чтение, письмо, арифметика), во второй – на религиозные (закон божий, славянская грамматика, церковное пение и др.). Проявлялось это прежде всего в понедельном распределении часов на предметы. Автор «Исторического очерка развития церковных школ», анализируя примеры расписания уроков, приведенные в книге известного деятеля в области просвещения Н. А. Корфа «Русская начальная школа», с ужасом отмечает, что в некоторых из них не «указано вовсе уроков по закону божию и славянскому языку» и лишь в отдельных из них указаны 2-3 урока в неделю, в то время как на «русское чтение отводится до 1 0 часов, на письмо от 1 4 до 15 часов в неделю» (2, с. 152). Тревога церковного деятеля будет понятна, если иметь в виду, что книга Корфа, выдержавшая большое количество изданий, являлась настольной книгой земских учителей, и многие ее предложения были реализованы на практике, так как отсутствие программы позволяло это делать свободно.
      В церковно-приходских школах на закон божий, церковнославянский язык и церковное пение отводилось почти 50% времени (11 часов из 24 в неделю). Программы, появившиеся для этих школ в 1886 г., закрепили такое положение. «Само название церковно-приходских школ, – записано в программе, – указывает на особенное значение в них закона божия. Он составляет главный их предмет, и все другие предметы должны быть по возможности поставлены от него в более или менее тесную зависимость. Церковная грамота должна помогать изучению молитв и песнопений, русское чтение и письмо должно быть обращено к предметам преимущественно религиозного содержания» (14, с. 105).
      Для земских школ программы были созданы лишь в 18 9 7 г. Состав предметов остался прежним, но распределение часов на них показывает, что церкви удалось значительно усилить свое влияние на народное просвещение. После издания этих программ земская школа по содержанию обучения стала малоотличимой от церковно-приходской.
      В церковно-приходских школах в связи с их общим духом была разработана целая система воздействия на учеников с целью закрепления в них религиозных чувств и утверждения религиозного мировоззрения. Один из инспекторов Вологодского епархиального училищного совета описывает ее следующим образом: «Чтобы с детства приучить питомцев школы к исполнению христианских обязанностей, преподаватели каждый учебный день в школе начинали утренними и оканчивали вечерними молитвами, которые прочитывал дежурный ученик при зажженной перед классной святой иконой лампаде или восковой свече, при непременном присутствии законоучителя или другого преподавателя... Чтение школьных молитв начиналось, сопровождалось и оканчивалось общим пением... На утренних молитвах, которые чаще всего исполнялись при законоучителе, прочитывалось дневное зачало или глава из евангелия; прочитанное потом и было предметом краткой беседы законоучителя с учениками, после этого дети по очереди подходили на благословение к священнику. Молитвою начинался и оканчивался и каждый дневной урок в субботние дни, а также накануне праздников» (10, с. 3 7).
      Помимо общеобразовательных предметов, в конце XIX – начале XX вв. в школах стало распространяться преподавание начатков профессиональных навыков. На это уже указывалось в литературе. Правда, по вопросу о целесообразности этого высказывались самые различные точки зрения, и не все, в том числе и многие земские деятели, одобрительно относились к идее прямой связи школы с жизнью, видя главное назначение школы в «очеловечивании» ученика, а не в том, чтобы дать ему в руки ремесло (6, с. 71).
      Подводя итоги обзору развития начального образования в регионе в указанный период, нужно констатировать, что определенный прогресс имел место. Вместе с тем материальная база школ была очень слаба, учительский контингент в силу различных причин имел низкую профессиональную подготовку, явно был заметен процесс усиливающегося идеологического давления на школу с помощью православной религии.
     
      ЛИТЕРАТУРА
      1. БунаковН. Новые материалы для определения народной образованности в Вологодской губернии )) Памятная книжка Вологодской губернии на 1865)1866 гг. – Вологда, 1866.
      2. Исторический очерк развития церковных школ за истекшее двадцатилетие (1884-1909). – СПб., 1909.
      3. История северного крестьянства. – Т.2. – Вологда, 1985.
      4. Крузе Э .Э. Положение рабочего класса в России в 1 900-1914 гг. – Л., 1976.
      5. Кучепатов И. Г. Школа в дореволюционной Карелии – Петрозаводск, 1956.
      6. Народное образование в России. – М., 1914.
      7. Начальное образование в Вологодской губернии но сведениям 1898-1899 гг. – Т.2. – Ярославль – Вологда, 1902.
      8. Однодневная перепись начальных школ в империи, произведенная 18 января 1911 года. Вып. 1. С.-Петербургский учебный округ. – СПб, 1913.
      9. Ососков А. В. Начальное образование в дореволюционной России (1861-1917). – М , 1982.
      10. Отчет о состоянии церковно-приходских школ и школ грамоты, подлежащих ведению Вологодского епархиального училищного совета за 1896-97 учебный год. – Вологда, 1898.
      11. Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. Вторая половины XIX в. – М. 1976.
      12. Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. – Т.49. Отделение первое. – СПб., 1874.
      13. Постель с. Отчет по обозрению гимназий Петрозаводской, Архангельской, Вологодской и Вятской и других учебных заведений С.-Петербургского и Казанского учебных округов с 15 февраля до 17 мая 1863 года. – В. м.: Б. и., б. г.»
      14. Собрание правил, законоположений и распоряжений Святейшего Синода о церковно-приходских школах и школах грамоты с присоединением программ учебных предметов для церковно-приходских школ. – Вятке 1892.
      15. Статистические сведения по начальному образованию в Российской империи. Вып. 3. – СПб., 1902.
      16. Статистическая таблица Российской империи за 1856 год. – СПб. 1858.
      17. Успенский М. И. Начальное образование в C.-Пeтepбypгcкoм учебном округе. – СПб., 1914.
     
     
      Н. И. Голикова, И. Ю. Ширяева
      ИЗ ИСТОРИИ СРЕДНЕГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ ВОЛОГОДСКОЙ ГУБЕРНИИ В ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД
     
      В советской исторической литературе Тема исследования средних педагогических учебных заведений в дореволюционной России не получила широкого освещения. Советская историография этого вопроса представлена, по. существу, двумя работами: монографией Ф. Г. Паначина «Педагогическое образование в России» (М.: Педагогика, 1979) и главами, написанными Э. Д. Днепровым для коллективной монографии «Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. Вторая половина XIX века». (М.: Педагогика, 1976). Названные работы в целом освещают проблему, приводят статистику сети учительских семинарий в России и учащихся по социальному и национальному составу. Приведены характеристики учительских семинаров по некоторым регионам, по Вологодской же губернии сведения отсутствуют, в том числе и по старейшему педагогическому учебному заведению Вологодчины – Тотемской учительской семинарии, образованной в 1872 г. Цель статьи – познакомить читателя с материалами по истории этого учебного заведения, сосредоточенными в государственном архиве Вологодской области (ГАВО), и определить значений семинарий в подготовке педагогических кадров для Вологодской губернии в дореволюционный период.
      Учительские семинарии являлись наиболее распространенными средними педагогическими учебными заведениями в России, так как в связи с начавшимися преобразованиями школьной системы в период капитализма с особой остротой вставал вопрос о подготовке педагогических кадров для начальной народной школы. Первые семинарии возникают в конце 50-х годов XIX века. На 1 января 1917г. их насчитывалось в России 1 7 1 (по данным Ф. Г. Паначина), в том числе на Вологодскую губернию их приходилось 4 из 14 семинарий С.-Петербургского учебного округа.
      Тотемская учительская семинария до 19 10 гада была единственным специальным учебным заведением губернии по подготовке педагогических кадров. В 1910 г. по многочисленным ходатайствам земства была открыта учительская семинария в Никольске, в 1911 г. – в Великом Устюге, в 1914 г. – в Усть-Сысольске.
      Открытие Тотемской мужской учительской семинарии состоялось в 1872 г., с одной стороны, по предложению попечителя С.-Петербургского учебного округа и, с другой, – по инициативе Вологодского губернского земского собрания, которое ежегодно выделяло на ее содержание- 1200 руб. (ГАВО, ф.852, оп.1, е.х. 2, л.6). Вопросы приема в семинарию решались на основе Положения 1870 г., провозгласившего принцип бессословного подхода, и на основе инструкции для учительских семинарий, установившей правила строго профессионального отбора. Так, §2 1 инструкции гласил: «...вновь поступающие перед приемными экзаменами должны быть осмотрены врачом и не иметь физических недостатков, препятствующих успешному исполнению учительских обязанностей: падучей болезни, заразных болезней кожи, глаз и др., сильно развитой золотухи, резкого общего истощения, косноязычия, серьезной болезни легких, сердца, большой слабости органов зрения и слуха. Слушатели, подверженные таким недостаткам, не будут допущены к приемным экзаменам» (там же, оп. 3, е.х. 143., л.1). Педагогический совет обращал особое внимание и на рекомендации инспекторов народных училищ, учителей, членов училищных советов, священников и вообще таких лиц, рекомендация которых могла иметь значение» (там же).
      На приемных экзаменах в семинарию требовались знания программы двухклассных училищ по закону божьему, по русскому языку, по арифметике, по чистописанию и по истории. Конкурс: среди поступающих был большим. Так, в Тотемской семинарии он составлял 5-6 человек на одно место. Так как число казенных стипендиатов было ограниченным, а количество желающих поступить в семинарию обычно превышало число казенных вакансий, то педагогический совет неоднократно предупреждал абитуриентов о том, чтобы они «запасались средствами не только на дорогу в Тотьму, но и на обратный путь из Тотьмы на родину». (ГАВО, ф.852, оп. 3, е.х.143, л.1). Состав учащихся формировался из разных сословий: духовенства, дворян, чиновников, но преобладали выходцы из крестьян. Так, в 1901 г. из 93-х учащихся 67 принадлежало сельскому сословию, а в 1 9 1 7 р. – 8 1 из слушателей семинарии (там же, оп. 1, е.х. 12 8, л.л. 1, 15). Факт преобладания в учительских семинариях сельских жителей рассматривался передовой общественностью как положительное явление в системе подготовки кадров для народных училищ. С 1872 г. по июнь 1913 г. Тотемскую семинарию окончили 703 выпускника (там же, л.24).
      Учебный план семинарии предусматривал изучение следующих предметов: закона божьего, основ педагогики, русского и церковнославянского языков, арифметики, геометрии, черчения, русской истории с некоторыми элементами всеобщей, краткой всеобщей и русской географии, природоведения, чистописания, рисования и пения. Кроме этого, семинаристы обучались отдельным ремеслам (по выбору педагогического совета – переплетному делу) и гимнастике. Для учащихся 3.-го класса вводились практические занятия по русскому языку, естествознанию и пению, которые проводились в специальном двухклассном начальном училище при семинарии с пятилетним курсом обучения. Срок обучения в семинарии составлял четыре года.
      Учебные планы не оставались неизменными. В 1 8 7 6)7 7 учебном году было увеличено число уроков по русскому языку с 10 до 1 3 в неделю «вследствие плохой подготовки поступающих и особой важности этого предмета для будущих сельских учителей». Недостающие уроки восполнили за счет рисования и чистописания. В 1877 г. было введено в учебные планы изучение физиологии и гигиены, а также обучение садоводству и огородничеству (Вологодские губернские ведомости, 1881, №50). В целях улучшения подготовки преподавателей начальных училищ в 1903 г. вводится преподавание методики обучения русскому языку и арифметике, дополнительные практические уроки по географии, чистописанию, русской истории, в 1 907 г. – методика преподавания географии и истории (ГАВО, ф.852, оп. 1, е.х. 128, лл.4, 8).
      Не всем воспитанникам эти программы были посильны, особенно поступившим из деревенской школы. Так, в прошении на имя директора семинарии учащийся первого класса И. Львов оправдывал свою плохую успеваемость в течение года следующим образом: «...я поступил в семинарию из сельской школы, а потому не смог быстро ориентироваться с более трудными предметами» (там же, оп. 1, е.х.57, л.66).
      По окончании курса обучения все семинаристы распределялись педагогическим советом на вакантные места в сельские школы, где должны были прослужить не менее 4-х лет, в противном случае они должны были вернуть деньги, затраченные казной на их обучение (там же, оп. 1, е.х. 14 3, л. 1). При распределении учитывались такие факторы, как успехи и поведение выпускников, местожительство до поступления в учебное заведение. В исключительных случаях на основе особого решения Министерства народного просвещения некоторым выпускникам учительской семинарии разрешалось поступать в учительские институты. Такое разрешение на участие в приемных экзаменах в Вятский учительский институт было предоставлено выпускнику 1915)16 уч. г., казенному стипендиату Милославскому с условием, что неотработанные в должности учителя начального училища годы отслужить по окончании института в высших начальных училищах (там же, оп.1, е.х. 17, л. 15).
      Особого внимания заслуживает вопрос материального положения семинаристов с учетом того, что среди них преобладали выходцы из крестьянских семей. Педагогический совет неоднократно обращался с просьбой в учебный округ об увеличении размера стипендий. На заседании 1 6 декабря 1894)95 учебного года педагогический совет вынес решение «ходатайствовать о назначении пособия ученикам приготовительного класса на второе полугодие сего учебного года в размере по 5 руб. в месяц на каждого, так как получаемых ими трех рублей крайне недостаточно на самое скромное существование» (ГАВО, ф.852, оп.1, е.х.83, л.67). Тяжелым было положение земских стипендиатов. Так, в 187 8 г. воспитанник семинарии, стипендиат Устьсысольского земства В. Ципилев подал в управу заявление, в котором объяснил, что на 8 руб. месячной стипендии содержаться ему трудно, так как «за квартиру в месяц – 1 руб. 30 коп. без стирки белья и содержания; говядина – 10-11 коп. за фунт; мука ржаная – от 1 руб. 20 коп. до 1 руб. 30 коп. за пуд; за стирку одной рубашки с глажением – 6 коп., от воспитанников же, как от будущих учителей, требуется чистота и опрятность. Деньги также идут на покупку книг, бумаги, карандашей и перьев. Так, на будущий год нужно одних тетрадей 26 штук. В то же время на 20 руб. стипендии купил две пары сапог, 3 пары белья, фуражку и визитку» (там же, оп.1, е.х. 128, л.28).
      В начале XX века педагогический совет получает возможность увеличить размер казенных стипендий. В 1911 г. на основании закона от первого июня 1911 г. была увеличена сумма от казны на стипендии для учащихся Тотемской семинарии на 1670 руб., а в 1913г. она составила 10620 руб. в год, то есть по 180 руб. на каждого семинариста (там же, оп. 1, е.х. 128, л.24). Таким образом, каждый семинарист ежемесячно в среднем должен был получать по 1 5 руб. Возросли и ассигнования от земств. В 1910г. земствами было выделено на содержание земских стипендиатов 1435 руб., а в 1911 г. – 1770 руб. В 1913 г. была установлена стипендия для земских целевиков в размере 120 руб. в год, которая не менялась до 1917 г. Ежемесячно каждый земский стипендиат получал 10 руб. (там же, л. 14).
      Материальное положение казенных стипендиатов было несколько лучше, чем положение земских, а тем более своекоштных воспитанников. Неудивительно, что учащиеся очень часто обращались к педагогическому совету с просьбой зачислить их в число казенных стипендиатов: «...не имея средств содержаться за свой счет при продолжении учения в семинарии, покорнейше прошу педагогический совет принять меня в число казенных стипендиатов» (ГАВО, ф.852, оп.1, е.х.57, л.29). Так, в 1887 г. в педагогический совет Тотемской семинарии поступило 2 7 таких прошений (там же, лл.1 1-15, 24-29, 37, 49-52, 54, 55-57, 62-68). Педагогический совет удовлетворял прошения семинаристов в том случае, если имелись вакантные казенные стипендии, и в соответствии с успехами и поведением учащихся. Несмотря на увеличение стипендий, материальное положение семинаристов в связи с ростом цен оставалось тяжелым. Когда педагогическим советом был проведен расчет стоимости месячного и годового расходов казенного стипендиата, то он показал, что на 1916)17 учебный РОД «при самом скромном существовании на содержание воспитанника в месяц необходима сумма в 3 1 руб. 53 коп. (там же, оп.1, е.х.23 1, л.24). Таким образом, стипендии в 10-15 руб. могло хватить, по словам семинаристов, только на то, чтобы «свести концы с концами».
      Учащиеся семинарий находились под неусыпным оком надзирателей и инспекторов. За каждый даже незначительный проступок семинаристу грозила строгая административная кара. Самым суровым взысканием для учащихся являлось лишение на время или навсегда казенной стипендии, исключение из заведения. Именно к этим мерам чаще всего прибегал педагогический совет. Так, например, за появление на практических занятиях в огороде ученика 3-го класса П. Копосова в нетрезвом виде, с учетом, что подобного рода проступок замечается за Колосовым в первый раз, совет, на основании протокола от 7.12.1875 г., §6 правил о взысканиях с учеников, постановил: лишить Копосова стипендии на три месяца и уменьшить отметку за поведение до 4-х. При этом совет предупреждает, что если он будет еще раз замечен в неблаговидном поступке, то будет исключен из семинарии (там же, оп.1, е.х.17, л.20).
      Подобное наказание педагогический совет мог применить к студенту и в случае плохого его старания. Лишить же семинариста земской стипендии могло только само земство. Как свидетельствует один из документов: «...вследствие неудовлетворительного поведения и физических» недостатков земского стипендиата Токмакова, Сольвычегодская уездная земская управа отношением за №2298 от 24 октября 1878 г. уведомляет г. директора, что она докладывала о Токмакове земскому собранию, которое постановило прекратить высылку стипендии навсегда» (ГАВО, ф.85 2, оп.1, е.х. 18, л.30). В некоторых случаях педсовет использовал крайнюю меру наказания – увольнение из семинарии: «...в результате попойки и драки Татарского, Рубцова и Орлова из семинарии уволить со взысканием полученной ими в семинарии стипендии» (там же, е.х.38, л. 3). Довольно часто использовалась и такая мера наказания, как заключение в карцер на несколько дней, например, из-за длительной прогулки толпой по городу (6 человек) вечером после десяти часов (там же, е.х. 132, л. 32). Для постоянного контроля за поведением учащихся закреплялся наставник, за регулярным посещением уроков и храма божьего внимательно следили директор и законоучитель.
      Педагогический совет в воспитательных целях использовал и поощрительные меры за примерное поведение и успеваемость, как то: перевод в следующий класс без экзаменов и освобождение от сдачи ряда экзаменов (там же, е.х.75, л.26; е.х.6, л. 12).
      Чрезмерный контроль за учащимися семинарии, преобладание материальных видов наказания являлись недостатками в воспитательном процессе в этих учебных заведениях, но в то же время здесь прослеживается цель в работе педагогического совета – достижение единства требований в формировании учителя как личности и как специалиста.
      Тотемская учительская семинария, как и другие педагогические заведения, несмотря на недостатки в работе, сыграла большую роль в подготовке учительских кадров и распространении просвещения в Вологодской губернии.
     
     
      И. Ю. Твардовская
      ОСОБЕННОСТИ РАБОТЫ ШКОЛЫ В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
     
      Интерес к истории советской школы, особенно начала 20-х годов, в последнее время не только не уменьшается, но и в значительной мере возрастает. Это вызвано и недостатком информации, и определенной тенденциозностью в ее подаче. Цель статьи – беспристрастно обозначить некоторые черты, присущие школе того периода, и выделить отдельные проблемы, находившиеся тогда в центре внимания.
      В Государственном архиве Вологодской области сохранились любопытные документы этого времени. Среди них переписка городского отдела просвещения Вологодского губернского исполнительного комитета рабочих и крестьянских депутатов и школы №17 первой ступени г. Вологды (ГАВО, ср.4799, оп.1, ед.хр.12). Изучение документов дает ответ на многие интересующие нас вопросы. Ценность архивных материалов, с которыми нам пришлось работать, заключается прежде всего в том, что они дают возможность ощутить живой дух времени, почувствовать саму атмосферу школьной жизни, что практически невозможно сделать, изучая вопрос только по имеющимся научным публикациям. Работая с архивными материалами, мы постоянно имели в виду, что школа 1 ступени – это наиболее распространенный тип учебного заведения в начале 20-х годов, призванный дать учащимся основы знаний и подготовить их к продолжению общего и профессионального образования. Это начальная четырехлетняя школа, которая, с одной стороны, была признана дать ученикам основы знаний, а с другой – подготовить их к продолжению образования, как общего, так и профессионального.
      Школа № 17 первой ступени – одна из самых обычных школ того времени. На начало 1921/1922 учебного года в ней было зарегистрировано 120 учащихся и 6 учителей, в их числе директор школы (в тот период его называли заведующим). Прием детей в школу был довольно строго регламентирован. В одном из полученных школой циркуляров под грифом «К точному и неуклонному исполнению» читаем следующее: «Городской отдел просвещения настоящим предлагает начать запись учащихся и вновь поступающих детей с 1 сентября и закончить таковую к 10-му. При приеме детей необходимо представление свидетельства врача о состоянии здоровья поступающего, метрическую выпись о рождении и удостоверение от местного участкового управления милиции, домового комитета или учреждения, где состоит на службе родитель учащегося, о их звании, роде занятий и имущественном положении. В первую очередь производить прием детей рабочих и служащих и остальных по выявлению свободных мест в школе...» (ГАВО, ф.4 7 99, оп.1, ед.хр.9, л.49).

К титульной странице
Вперед
Назад