кую, абсолютной монархии —на конституционную, помещичь
его землевладения —на крестьянское. Но к чему придерешь
ся, если все это санкционировано государем-императором?
Даже кровавая борьба за власть, террор эсеров, от которого
в 26 628 террористических актах погибло и было ранено около
трех тысяч человек, не могли повернуть историю вспять. По
приказу Николая II для борьбы с террористами были учрежде
ны военно-полевые суды, террористов стали вешать и расстре
ливать. Столыпин, по выражению Василия Шульгина, прово
дил реформы «с плугом в одной руке и пулеметом в другой».
Но вот отсудили свое военно-полевые суды, усмирили сму
ту карательные экспедиции, вдовы и сироты оплакали: одни —
казненных террористов и разбойников, другие —убитых офи
церов, чиновников, обывателей. Первый акт русской смуты за
вершился.
Перемены оказались огромными. В пылу борьбы не сразу
это было осознано. Полученные гражданские свободы превра
щали Россию в новую страну. Теперь законы и бюджет утверж
дались в Думе и Государственном совете, а после этого —ца
рем. Положение печати резко изменилось, была отменена
предварительная цензура, получили возможность выходить га
зеты резко оппозиционного толка, кадетские, большевистские
и другие. Можно было писать обо всем, кроме призывов к бун
ту в войсках, богохульства и оскорбления государя. Свобода
общественной жизни выражалась в разнообразии партий, со
юзов, разрешении проводить митинги и собрания.
Делая ставку на «сильных хозяев», правительство не предпо
лагало насильственного разрушения крестьянских общин, ко
торые существовали вне общей системы государственной адми
нистрации и были подчинены земским начальникам из дворян.
Община осуществляла сильный социальный контроль, при ко
тором крестьянин был, как выразился К. П. Победоносцев,«по-
луперсоной». Таким образом, в стране продолжали параллельно
существовать два мира с различным экономическим и мораль
но-нравственным устройством: одна треть крестьян —актив
ные рыночники и две трети —их антиподы. При этом те кресть
яне, которые продали свои наделы и перебрались на городские
заводы и стройки, несли туда общинную психологию. Можно
сказать, что под внешним покровом Столыпинской аграрной
реформы Россия оставалась двуликим существом, состоящим
из двух половинок. Порой различие этих частей доходило до
того, что язык, на котором изъяснялись люди из простонаро
дья, не был понятен образованным горожанам, и наоборот.
Столыпин в одном интервью говорил: «Дайте государству
двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете
42
