ГЛАВА XLIII
Заглянем на минуту в покои Тюильрийского дворца, где решались
судьбы Европы.
Испанская война знаменует собой начало ослабления могущества На-
полеона и вместе с тем начало заката его гения. Благополучие мало-по-
малу изменило и испортило его характер. Он впал в ту ошибку, что чрез-
мерно восхищался своими успехами и недостаточно презирал королей, сво-
их собратьев. Он упивался отравой лести. Он утвердился в мысли, что
для него не существует непосильных предприятий. Он уже не мог перено-
сить противоречия; вскоре малейшее возражение стало им восприниматься
как дерзость и к тому же еще как глупость. Так как он неудачно выбирал
себе помощников, то обычно увенчивались успехом только те его предпри-
ятия, которыми он руководил лично. Вскоре его министрам пришлось де-
лать вид, что они лишь раболепно излагают его мысли. Люди действитель-
но даровитые отказались от своих должностей или, втайне над ними нас-
мехаясь[1], стали притворяться, что разучились думать. В наш век под-
линное дарование не может не сочетаться со взглядами хоть сколько-ни-
будь либеральными; Наполеон сам является тому примером, и это считает-
ся самым тяжким из его преступлений.
[1] Например, граф Реаль.
ГЛАВА XLIV УПРАВЛЕНИЕ
У императора было двенадцать министров[1] и свыше сорока членов
Государственного совета, представлявших ему доклады о делах, которые
он поручал их рассмотрению. Министрам и начальникам особых ведомств
были подчинены сто двадцать префектов. Каждый министр четыре или пять
раз в неделю представлял Наполеону от шестидесяти до восьмидесяти про-
ектов декретов; каждый из этих проектов подробно излагался в докладе,
который министр читал императору. По менее важным делам император да-
вал свое одобрение пометкою на полях докладов.
Все декреты, подписанные императором, передавались министрами
герцогу Бассанскому, который оставлял у себя оригиналы, а министрам
отсылал копии за своей подписью. Когда император находился в походе
или путешествовал, те из министров, которые не сопровождали его, посы-
лали свои портфели герцогу Бассанскому, а тот представлял его вели-
честву декреты и читал ему доклады. Нетрудно установить причину влия-
ния этого герцога, который первоначально был простым секретарем, а за-
тем мало-помалу добился того, что стал значиться в списке высших са-
новников империи, непосредственно за министрами, хотя не имел собс-
твенного ведомства.
Герцог Бассанский был всемогущ среди министров и префектов, испы-
тывавших перед ним страх. Никто не мог повлиять на Наполеона в тех де-
лах, которые ему были понятны. Поэтому все его декреты организационно-
го порядка, все то, что, если можно так выразиться, относилось к об-
ласти чистого разума, свидетельствовало о выдающемся даровании. Но в
тех случаях, когда надо было располагать точными сведениями, Наполеона
- если министр того ведомства, к которому данный вопрос относился,
действовал в согласии с государственным секретарем - обманывали при
первом же докладе по этому вопросу, а он из гордости и лени потом не
менял своего решения.
Что касается назначения должностных лиц, то здесь Наполеон исхо-
дил из общих правил, основанных на чрезвычайном презрении к челове-
честву. Казалось, он говорил себе: "Когда речь идет о людях, которых я
лично не знаю, то я меньше буду обманут, если буду судить о них по их
мундиру, позволяющему мне зачислить их в определенную категорию, чем
если стану полагаться на отзывы министров". Нелепейшие назначения были
делом вполне обычным. Желая приучить к почтительности народ, по приро-
де насмешливый и остроумный, он упразднил светский разговор. Отныне
узнавать людей, состоявших у него па службе, он мог только по ка-
ким-нибудь особым успехам или по докладам министров. Уезжая после пу-
тешествия по Голландии из этой страны, он с презабавным простодушием
сказал: "Плохо здесь у нас обстоит дело по части префектов".
[1] В 1810 году это были: герцоги Масский, Кадорский, Фельтрский,
Гаэтский, Отрантский, Монталиве, Молльен, Сессак, Декрес, Биго-Преаме-
не и герцог Бассанский. Впоследствии к их числу прибавился еще министр
торговли Сюсси.
ГЛАВА XLV
Тринадцать с половиной лет непрерывных успехов привели Александра
Великого почти к безумию. Удача, длившаяся ровно столько же времени,
вызвала такое же безумие у Наполеона. Вся разница в том, что македонс-
кий герой имел счастье умереть вовремя. Какая великая слава сохрани-
лась бы за Наполеоном - завоевателем, если бы пушечное ядро сразило
его в вечер сражения под Москвой! Англия и то, что писалось в этой
стране, могли предотвратить безумие современного нам героя. К нес-
частью для него, меры, которые он, негодуя на английскую прессу, при-
нимал против нее, выполнялись слишком усердно. В настоящее время эта
пресса, столь ненавистная ему, является единственным его утешением. В
1808 году, вследствие изменений, которые гордость, в продолжение вось-
ми лет не встречавшая противодействия, и корономания произвели в гени-
альной натуре Наполеона, оказалось, что из двенадцати его министров по
меньшей мере восемь были посредственнейшие люди, единственная заслуга
которых заключалась в том, что они изнуряли себя работой.
Герцог Бассанский, пользовавшийся огромным влиянием во всех де-
лах, кроме военных, человек учтивый и обходительный в светских сало-
нах, в рабочем кабинете обнаруживал свое полное ничтожество. Он не
только сам не питал великих замыслов, но и не понимал их у других. Все
неизбежно мельчало в его мышлении. У него было ровно столько таланта,
сколько требуется для журналистики, - с этого занятия он начал в Пари-
же свою карьеру. Правда, должность, им занимаемая, обязывала его день
и ночь находиться при властелине. Человек с твердой волей не мог бы
терпеливо сносить переменчивый прав и гневные вспышки императора, и,
как бы искусно он ни соблюдал этикет, выражение его лица раздражало бы
монарха. Герцог Бассанский назначал всех префектов Франции. Он требо-
вал от них лишь одного таланта - умения извлекать из населения требуе-
мые средства, не возбуждая громкого ропота. Несчастные префекты, ис-
полненные тщеславия, изнемогавшие от работы, тратившие все свое жало-
ванье на представительство, которое поглощало огромные средства, каж-
дое утро, раскрывая "Moniteur", дрожали от страха при мысли, что най-
дут в нем приказ о своей отставке. Одним из испытаннейших способов
угодить начальству для них являлось уничтожение последних искр общест-
венного мнения, в те времена, как и ныне, именовавшегося якобинством.
ГЛАВА XLVI ЕЩЕ ОБ УПРАВЛЕНИИ
В 1811 году одна маленькая сельская община задумала использовать
некоторое количество булыжника, стоимостью в шестьдесят франков, заб-
ракованного инженером, руководившим постройкой шоссейной дороги. Пона-
добилось четырнадцать заключений префекта, су-префекта, инженера и ми-
нистра. В результате величайших усилий и самых настойчивых хлопот тре-
буемое разрешение было получено через одиннадцать месяцев после того,
как ходатайство было подано. Но к тому времени рабочие, строившие до-
рогу, уже использовали этот булыжник для засыпки каких-то ям. Мелкий
чиновник, неизбежно невежественный, получающий от правительства жало-
ванье и корпящий над бумагами в уголке министерской канцелярии, разре-
шает в Париже, за двести лье от сельской общины, дело, которое трое
деревенских выборных за два часа уладили бы наилучшим образом. Факты,
столь очевидные и повторявшиеся по пятьсот раз в день, не могли оста-
ваться незамеченными. Но главной задачей было принизить гражданина, и
особенности же не давать французам что-либо обсуждать сообща, по гнус-
ному обычаю, усвоенному ими во времена якобинства[1]. Не будь этих ме-
лочных предосторожностей, пожалуй, снова появилось бы то чудовище, к
которому все правительства, последовательно сменявшие друг друга и
эксплуатировавшие Францию, питали одинаковую ненависть и о котором я
уже говорил: я имею в виду общественное мнение. Легко понять причину
той огромной работы, от которой погибали министры Наполеона. Париж
притязал на то, чтобы распоряжаться всем без исключения во Франции.
Все дела, вершившиеся в стране, приходилось поручать людям, которые,
будь они даже орлами, неизбежно были в них несведущи[2].
Нельзя не отметить, что образ жизни чиновника естественно приво-
дит к полному его отупению. Поступив на службу в канцелярию, он свои
старания обращает по преимуществу на то, чтобы выработать красивый по-
черк и сноровку в употреблении сандарака. В дальнейшем весь характер
его деятельности заставляет его постоянно подменять содержание види-
мостью. Если ему удается раз навсегда приобрести внушительную осанку,
ему больше не о чем беспокоиться. Личные интересы всегда побуждают его
отдавать предпочтение человеку, говорящему о вещах, которых не видел.
Будучи одновременно свидетелем и жертвой самых мерзких интриг, чинов-
ник сочетает пороки придворного быта со всеми дурными навыками, прису-
щими нищете, в которой он прозябает на протяжении двух третей своей
жизни. Таковы были те люди, которым император предоставил Францию; но
он мог презирать их. Император хотел, чтобы Францией управляли мелкие
чиновники, получающие тысячу двести франков жалованья в год. Чиновник
составлял проект, а министр из тщеславия проводил его.
Нам могут дать представление об этой эпохе счета поставщиков,
снабжавших министерства бумагой; они достигали колоссальных цифр.
Столь же, если не более, характерно огромное количество ненужной и по
необходимости плохой работы, которую выполняли несчастные министры и
бедняги префекты. Так, например, одна из главных обязанностей префек-
тов заключалась в том, что они собственноручно писали все донесения,
даже все копии одного и того же донесения, отправляемые в Париж, в
различные министерства. Чем больше времени они тратили на подобную ра-
боту, тем больше все дела во вверенных им департаментах приходили в
упадок. Лучше всего дело обстояло в Майниском департаменте, префект
которого, Жан Дебри, открыто высмеивал бюрократов, сидевших в минис-
терстве.
[1] Нынешнее правительство так тиранично, как только возможно. 31
декабря 1817 года.
[2] По всей вероятности, некоторым иностранцам весьма приятно бы-
ло бы вспомнить, каким образом законы или декреты проводились в жизнь.
ГЛАВА XLVII
В чем же заключались достоинства императорской системы управле-
ния, заставляющие так жалеть о ней сейчас как во Франции, так и в
Бельгии, Пьемонте, Римской области и Флоренции? Они заключались в об-
щих положениях и основных декретах, продиктованных необычайно трезвым
и ясным умом, в том, что в управлении этими странами были полностью
уничтожены все злоупотребления, укоренившиеся за два - три столетия
господства аристократии и власти, приверженной беззаконию. Общие пра-
вила, которыми руководствовалась французская администрация, охраняли
лишь две вещи: труд и собственность. Этого было достаточно, чтобы вну-
шить населению пылкую любовь к новому строю. Вдобавок, если очень час-
то решения министерства, приходившие из Парижа через полгода, и каза-
лись смешными по тому незнанию фактов, которое в них обнаруживалось,
зато по крайней мере они всегда были беспристрастны. А ведь существует
страна (не стану называть ее), где самый незначительный мировой судья
не может послать повестки, не совершив вопиющей несправедливости в
пользу богатого против бедного[1]. Этот порядок был нарушен только в
период французского владычества. Каждый, кто хотел работать, мог быть
уверен, что достигнет благосостояния. Появился огромный спрос на все
товары. Покровительство, оказываемое правосудию и труду, заставляло
мириться с рекрутским набором и высокими косвенными налогами. Состояв-
ший при императоре Государственный совет отлично понимал, что единс-
твенно разумной была бы система, при которой каждый департамент сам бы
оплачивал своего префекта, свое духовенство, своих судей, содержание
своих шоссейных и проселочных дорог, а в Париж поступали бы только
суммы, необходимые для содержания императора, войска, министров и для
общих расходов.
Мысль об этой системе, столь несложной, приводила министров в
ужас. Император уже не мог бы тогда обирать общины, а ведь во Франции
монархи чрезвычайно любят этим заниматься[2]. Когда народ перестанет
давать себя дурачить громкими фразами[3], эта система будет введена, и
королю придется даже префектов и мэров больших городов выбирать из
числа кандидатов, предлагаемых этими городами[4], а маленькие города
сами будут назначать своих мэров сроком на один год. Пока это не прои-
зойдет, не будет подлинной свободы и членам парламента негде будет по-
лучать надлежащую подготовку. Все те, кто достойным образом проявил
себя в наших законодательных собраниях, в свое время участвовали по
назначению народа и управлении департаментами. Вместо того чтобы пору-
чить решение дел мелким чиновникам, эту работу возложат на богатых
граждан, причем платою за нес им будет служить, как теперь попечителям
больниц, удовлетворенное тщеславие. Но все это идет вразрез с управле-
нием, построенным на громких фразах, и с интересами людей, сидящих в
канцеляриях, - иными словами, с роковым влиянием эгоистичного Пари-
жа[5].
[1] Замечания г-на Дальпоццо, Италия, 1817 год. [2] Все удивля-
лись тому, что герцог де Шуазель так долго удерживал
власть, несмотря на происки г-жи Дюбарри. В тех случаях, когда его по-
ложение становилось особенно шатким, он под предлогом неотложных дел
являлся к Людовику XV и спрашивал его о том, как следует распорядиться
пятью - шестью миллионами излишков, получившихся благодаря проведенной
им строгой экономии в военном ведомстве: при этом он замечал, что неу-
добно было бы внести их в королевскую казну. Король понимал, что это
значит, и говорил Шуазелю: "Посоветуйтесь с Бертеном; дайте ему три
миллиона, а остаток я дарю вам". Король не был уверен в том, что с
преемником Шуазеля ему будет так же легко столковаться.
[3] Иными словами, когда народ получит свободу печати. [4] Людь-
ми, платящими не менее ста франков налога. [5] Все те писаки, ко-
торые позорят литературу и прислуживаются к
победителям, восхваляя их заносчивость и осыпая оскорблениями побеж-
денных, получают средства для жизни из какой-нибудь канцелярии. См.
биографии Мишо (Вильмен, Оже, Роже).
ГЛАВА XLVIII О МИНИСТРАХ
Великим несчастьем для Наполеона было то обстоятельство, что на
престоле он проявил три слабости, отличавшие Людовика XIV. Он по-ребя-
чески увлекся великолепием придворной жизни; он назначал министрами
глупцов и, если и не заявлял, как Людовик XIV по поводу Шамильяра, что
он их воспитывает, то, во всяком случае, считал себя способным разоб-
раться в любом деле, как бы ни были нелепы те доклады, которые они ему
представляли. Словом, Людовик XIV боялся талантливых людей, а Наполеон
их не любил. Он держался того мнения, что во Франции никогда не будет
сильной партии, кроме якобинцев. Он устранил от дел Люсьена и Карно,
выдающихся людей, обладавших именно теми качествами, которых ему само-
му недоставало. Он любил - или терпел около себя - Дюрока, князя Нев-
шательского, герцога Масского, герцога Фельтрского, герцога Бассанско-
го, герцога Абрантеса, Мармона, графа де Монтескью, графа Сессака, и
т. д., и т. д., - все они были людьми вполне порядочными и достойными
уважения, но общество, склонное к насмешке, всегда считало их тупица-
ми.
Когда отравленный воздух двора вконец развратил Наполеона и раз-
вил его самолюбие до болезненных размеров, он уволил Талейрана и Фуше,
заменив их самыми ограниченными из всех своих льстецов (Савари и гер-
цог Бассанский).
Император дошел до того, что считал себя способным в течение
двадцати минут разобраться в любом, самом сложном вопросе. Путем неве-
роятного, непосильного для всякого другого человека напряжения внима-
ния он старался понять сущность доклада, донельзя многословного и бес-
порядочного - словом, доклада, составленного глупцом, не имевшим
представления о данном предмете. Графа де С[ессака], одного из своих
министров, Наполеон называл "старой бабой" и, однако, не увольнял его.
Созвав, по возвращении из какого-то путешествия, своих министров, он
сказал им: "Я не Людовик XV, я не меняю министров каждые полгода".
После этого вступления он перечислил им все те недостатки, которые им
приписывались. Ему казалось, что он знает все и обо всем осведомлен и
что ему нужны только секретари, которые излагали бы его мысли. Это,
может быть, справедливо для главы республики, ибо там государство изв-
лекает пользу из способностей даже самого заурядного гражданина, но не
для правителя деспотии, не терпящей никаких представительных учрежде-
ний, никакого незыблемого закона!
Самые большие успехи герцог Бассанский пожинал в тех случаях,
когда ему удавалось угадать еще не высказанное мнение императора по
тому или иному вопросу. Не такую роль играл Сюлли при Генрихе IV, и
такую роль не взял бы на себя ни один порядочный человек, призванный
служить монарху, в особенности если этот монарх, обуреваемый чудовищ-
ной жаждой деятельности, всякое ассигнование пятидесяти франков желал
облечь в форму особого декрета.
ГЛАВА XLIX ЕЩЕ О МИНИСТРАХ
Вот уже двести лет, как министрами во Франции называют людей,
подписывающих четыреста официальных бумаг в день и дающих званые обе-
ды; какое нелепое существование! При Наполеоне эти бедняги изнуряли
себя работой, и притом такой, в которой мысль не участвовала, то есть
самой нелепой. Чтобы угодить императору, надо было всегда уметь отве-
тить на вопрос, занимавший его в ту минуту, когда к нему являлись.
Например, назвать общую стоимость инвентаря всех военных госпиталей.
Министра, который не мог ответить на подобный вопрос без запинки и с
таким видом, точно он весь день только об этом и думал, смешивали с
грязью, даже если бы по своим дарованиям он был равен герцогу Отрант-
скому.
Когда Наполеон узнал, что Крете, лучший министр внутренних дел,
который когда-либо ему служил, смертельно заболел, он сказал: "Так и
должно быть. Человек, которого я назначаю министром, через четыре года
уже не должен быть в состоянии помочиться. Это большая честь для его
семьи, а ее судьба навсегда обеспечена". Такого рода деятельность до-
водила несчастных министров до полного одурения. Почтенному графу Де-
жану однажды пришлось взмолиться о пощаде. Он под диктовку императора
вычислял военные расходы и до такой степени опьянел от цифр и подсче-
тов, что вынужден был прекратить работу и сказать Наполеону, что ниче-
го уже больше не понимает. Другой министр заснул над своими бумагами в
то время, когда Наполеон говорил с ним, и проснулся только через чет-
верть часа, причем во сне продолжал разговаривать с императором и от-
вечать ему: а это был один из самых даровитых министров Наполеона.
Министры бывали в милости периодами, длившимися от одного месяца
до шести недель. Когда кто-нибудь из этих несчастных замечал, что он
уже не пользуется благоволением своего повелителя, он начинал работать
с удвоенным рвением, его лицо становилось желтым, и он еще больше за-
искивал перед герцогом Бассанским. Внезапно, совершенно неожиданно для
всех, опальные сановники снова оказывались в чести: их жены снова по-
лучали приглашения на интимные придворные вечера, и министры не помни-
ли себя от восторга. Такая жизнь убивала человека, но скучать при этом
было некогда. Месяцы летели, словно дни.
Когда император бывал доволен своими министрами, он назначал им
дотацию в десять тысяч ливров годового дохода. Однажды, убедившись в
том, что по вине герцога Масского он сделал какой-то крупный промах,
Наполеон повалил герцога в его красной мантии на диван и несколько раз
ударил кулаком; на другой день, устыдившись этой выходки, он послал
герцогу шестьдесят тысяч франков. Я слышал, как один из самых храбрых
его генералов (граф Кюриаль) доказывал, что пощечина, полученная от
императора, является не бесчестием, а лишь выражением недовольства
главы Франции. Это верно, но рассуждать так можно, лишь отрешившись от
многих предрассудков. В другой раз император каминными щипцами прибил
князя Невшательского.
Герцог Отрантский, единственный из министров Наполеона, обладав-
ший действительно выдающимся умом, самовольно освободил себя от той
огромной канцелярской работы, посредством которой остальные министры
старались снискать благоволение монарха. Князь Беневентский был только
primus inter pares[1], а его pares, министры других дворов, были не
более как глупцы. Ему никогда не приходилось преодолевать значительные
затруднения. Герцог Отрантский сумел спасти правительство, окруженное
врагами, а установленный им неусыпный надзор уживался с некоторой ви-
димостью свободы и нимало не стеснял огромное большинство французского
народа. Герцоги Масский и Фельтрский неспособны были даже на то, чтобы
заниматься механической канцелярской работой. Император, которого
раздражала бездарность герцога Фельтрского, поручил графу Лобо прос-
матривать все, что тот писал; морской министр граф Декре и министр
внутренних дел Монталиве, будучи умными людьми, однако, делали одни
только глупости: первый не догадался выслать под видом пиратских судов
двести фрегатов и этим сокрушить английскую торговлю; он не сумел дос-
таточно быстро обучить матросов на Зейдерзе и совершил еще тысячу дру-
гих оплошностей. По милости второго "почетные стражи", которые должны
были задержать каких-нибудь пятьсот - шестьсот болтунов, бранивших
правительство в кофейнях, вместо этого самым несправедливым и возмути-
тельным образом повергли в скорбь тысячи семейств. Но граф Монталиве
хотел стать герцогом. А между тем он был выдающийся человек! В 1810
году голос общества подсказывал императору целый ряд назначений. В ми-
нистры юстиции прочили Талейрана, Фуше или Мерлена; в начальники гене-
рального штаба - Сульта; в военные министры - Карно или маршала Даву;
главным интендантом предлагали назначить Дарю; министром внутренних
дел - Шап-таля; министром финансов - Мольена или Годена; государствен-
ным секретарем - Реаля; начальниками особых ведомств намечали Беранже,
Франсе, Монталиве, Тибодо; членами Государственного совета - Левуайе
д'Аржансона, Лезе-Марнезиа, графа Лобо, Лафайета, Сэ, Мерлен де Тион-
виля. Как известно, Наполеон отчасти последовал этим указаниям. Все же
в числе его министров оказалось четыре - пять человек столь ничтожных,
что назначение их, бесспорно, свидетельствует о ненависти Наполеона к
талантливым людям. Через несколько лет состав его министров, несомнен-
но, стал бы значительно хуже. Люди, в годы революции приобретшие под-
линный опыт в государственных делах, за это время окончательно проник-
лись бы отвращением к политике или вымерли бы, а молодые люди, которые
пришли бы им на смену, только стремились перещеголять друг друга в ра-
болепстве. Угодить герцогу Бассанскому было для всех величайшим
счастьем. Выказать при дворе этого герцога способность мыслить - зна-
чило навсегда погубить себя и его глазах. Его любимцами были те, о ком
молва утверждала, что они не умеют читать.
[1] Первый среди равных (лат.).
ГЛАВА L
Как могла Франция жить при министрах, державшихся столь нелепого
пути? Франция жила благодаря сильнейшему соревнованию, которое Наполе-
он возбудил во всех слоях общества. Подлинным законодательством для
французов был призыв славы. Всюду, где появлялся император - а он пос-
тоянно объезжал свою огромную империю - человек, действительно имевший
заслуги, если только ему удавалось пробиться сквозь строй императорс-
ких министров и придворных чинов, мог быть уверен в том, что получит
щедрую награду. Последний аптекарский ученик, работавший в лавке свое-
го хозяина, был воодушевлен мыслью, что стоит только ему сделать вели-
кое открытие - и он получит крест Почетного Легиона с графским титулом
в придачу.
Статуты ордена Почетного Легиона были единственной религией фран-
цузов: их одинаково уважали как сам монарх, так и его подданные. Ни-
когда еще со времен древнеримских венков из дубовых листьев знак отли-
чия не жаловался по такому мудрому выбору, никогда еще среди тех, кого
им награждали, не было такого большого числа действительно достойных
людей. Все те, кто принес пользу отечеству, получили этот орден. Вна-
чале его раздавали несколько неразборчиво, но впоследствии число лю-
дей, не обладавших заслугами, составило менее десятой доли общего чис-
ла награжденных[1].
[1] В настоящее время наблюдается обратное явление. Если вы жела-
ете иметь перечень самых ничтожных, самых глупых, самых подлых людей
Франции, - возьмите списки тех, кто за последние три года был награж-
ден орденом Почетного Легиона.