Лесс А. В квартире дяди Гиляя // Нева. – 1956. - №12. - С. 172-174.

Среди тысяч московских домов, улиц и переулков, бульваров и площадей, тупиков и проездов, в Хамовниках и Замоскворечье, на Таганке и в Лефортове, в центре и на окраинах есть множество мест, хранящих намять о замечательных событиях и замечательных людях прошлого. Много сохранилось в Москве и так называемых «литературных гнезд». Это дома, в которых жили, работали и встречались созидатели нашей культуры — писатели, артисты, художники, режиссеры, ученые, где они впервые высказывали друг другу свои еще не ясные творческие замыслы, читали новые произведения, спорили об искусстве, жизни, политике, шутили и каламбурили, вели откровенные разговоры о тех вещах, о которых было мыслимо высказываться вслух только в дружеском кругу близких по духу людей.
На многих таких домах прибиты мемориальные доски: «Музей Л. Н. Толстого», «Музей А. П. Чехова», «Музей Ф. М. Достоевского», «Музей А. Н. Скрябина», «Музей В. М. Васнецова»... Эти здания, постоянно напоминающие о великих деятелях русской культуры, их жизни и их творениях, неотделимы от Москвы.
Но в столице можно встретить и другие дома, о которых мало кто знает: путеводители по Москве о них скромно умалчивают, в их стенах никогда не бывает экскурсий. Но у этих домов подчас своя примечательная история.
...В центре Москвы, на одной из самых шумных ее магистралей — в Столошниковом переулке — стоит четырехэтажный дом.
В нем почти полстолетия прожил Владимир Алексеевич Гиляровский.
Скромная, ничем не примечательная архитектура дома не привлекает внимания москвичей, и они проходят мимо, не зная, что двери этого столетнего дома открывали Лев Толстой, Чехов и Горький, что по его лестнице поднимались Ренин и Левитан, Бунин и Андреев, Шаляпин и Собинов, Мамин-Сибиряк и Куприн, Маяковский и Есенин... Всех их притягивало обаяние В. А. Гиляровского. Подвижной, энергичный, неистощимый на выдумки, он заражал всех своей страстной жизнедеятельностью.
Итак, откроем двери дома номер девять по Столешникову переулку, поднимемся на третий этаж, позвонив в десятую квартиру — много интересного и памятного повидала она, эта старая московская квартира.
Владимир Алексеевич Гиляровский, или дядя Гиляй, как называли писателя его многочисленные друзья, родился в 1853 году и умер в глубокой старости, в возрасте восьмидесяти двух лет, в 1935 году. Человек богатырского здоровья и огромной физической силы, легко гнувший железную кочергу и шутя ломавший серебряные рубли, борец, актер, журналист и поэт, редактор и крючник, бурлак и рабочий на белильном заводе, табунщик в задонских степях и доброволец в войну 1877 года, — какая воистину удивительная биография!
По словам ныне здравствующего старейшего русского писателя Н. Д. Телешова, близкого друга Гиляровского, «...дружил Гиляй и с художниками, знаменитыми и начинающими, с писателями и актерами, с пожарными и беговыми наездниками, с жокеями и с клоунами из цирка, с европейскими знаменитостями и с пропойцами Хитрова рынка — „бывшими людьми". Только Гиляровский, этот смелый и сильный человек, мог беспрепятственно, без боязни быть ограбленным или убитым, проникать в трущобы Хитрова рынка — московского „дна"; только Гиляровский мог отважиться предпринять рискованное по тем временам путешествие по реке Неглинке, протекающей в трубах по улицам Москвы...»
Квартира Владимира Алексеевича Гиляровского, в которой прошли лучшие годы его жизни, — свидетель интереснейших событий и незабываемых встреч выдающихся людей своего времени. Она нисколько не похожа на жилую квартиру в общепринятом смысле этого слова. Это — музей. Интереснейший музей литературы, живописи, театра.
В первой от входа большой комнате — столовой Гиляровского — обращает на себя внимание большой фотографический портрет Льва Николаевича Толстого. Заключенный в массивную раму, он висит на стене в окружении картин, этюдов, рисунков, фотографий. На портрете рукой Толстого — надпись: «Владимиру Алексеевичу Гиляровскому. Лев Толстой. 17 дек. 1899 г.».
Сейчас в этой квартире живут дочь писателя — известный московский театровед Надежда Владимировна Гиляровская и се муж — один из старейших русских искусствоведов, заслуженный деятель искусств Виктор Михайлович Лобанов.
Последние из семьи Гиляровских, они являются хранителями богатейшего писательского архива Владимира Алексеевича: неопубликованных рукописей, дневников, записных книжек, черновых набросков, незавершенных произведений. Сохраняется и ого огромная библиотека, многие книги в которой подарены Гиляровскому Чеховым, Горьким, Куприным, Маминым-Сибиряком, Буниным, Андреевым с их автографами и теплыми дарственными надписями, а также письма, которые на протяжении почти полувека получал Гиляровский от своих корреспондентов — выдающихся деятелей русской культуры.
После смерти человека остаются его вещи. Немые, они имеют свой «язык» — сухой и бесстрастный, и их безмолвный рассказ иногда может быть столь же интересным, как свидетельство современника.
— Всякий раз, как только я смотрю на этот буфет, — рассказывает мне Виктор Михайлович, — я вспоминаю Ивана Алексеевича Бунина. Стройный, с маленькой, остренькой бородкой, заложив руки назад, он любил стоять спиной к буфету, облокотись на него. Вот он внимательно прислушивается к разговору, который оживленно ведется за обеденным столом. Вдруг спокойствие покидает его, он «срывается» и, вмешиваясь в разговор, начинает что-то горячо доказывать Гиляровскому...
— Вот здесь, на этом углу обеденного стола, — замечает Виктор Михайлович, — обычно сиживал Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, когда, приезжая с Урала, бывало, захаживал к нам в гости. В одни из своих приездов в Москву Дмитрий Наркисович привез подарок: редкую коллекцию уральских самоцветов, собиранием которых очень увлекался Владимир Алексеевич. Этот подарок, помнится, доставил ому большую радость.
— А на этом стуле, около рабочего стола, — говорит Надежда Владимировна, — сидел Алексей Максимович Горький, в то время — молодой, начинающий писатель, приехавший из Нижнего. Отлично помню его высокую, сутулую фигуру. Помню, как он, покашливая и теребя то один ус, то другой, оживленно беседовал с Гиляровским. Ведь оба — Горький и Гиляровский — были старыми волгарями.
Особенно многолюдно бывало в квартире в день рождения Владимира Алексеевича — 26 ноября. В этот день здесь собирались: A. Южин, молодой, только начинавший блистать Ф. Шаляпин, Л. Собинов, О. Прав-дин, редакторы журнала «Русская мысль» B. Лавров и В. Гольцев, писатели И. Бунин, Л. Андреев, Н. Телешов. Из художников бывали завсегдатаи «шмаровинских сред»...
Как-то пришел к нам молодой, еще никому не известный Качалов и сразу очаровал всех своим чудесным голосом и обаятельной внешностью. Смущаясь, Качалов протянул Владимиру Алексеевичу записку от одного из друзей Гиляровского. В ней содержалась просьба «оказать протекцию молодому талантливому актеру».
Задушевные беседы Владимира Алексеевича с друзьями велись в его рабочем кабинете. Здесь я один раз видела Льва Николаевича Толстого, который зашел к нам по пути из Училища живописи, ваяния и зодчества со своим сыном Андреем Львовичем, дружившим с Гиляровским.
Очень памятны мне частые приезды большого друга Гиляровского — писателя Глеба Ивановича Успенского. Когда Владимир Алексеевич заговаривал об Успенском, лицо его светлело; он говорил о нем как о близком, родном человеке — с лаской и величайшей нежностью.
Позже довольно часто бывал у нас Маяковский. В кряжистой, пламенно-беспокойной натуре Гиляровского великий поэт революции находил много родственных черт. Однажды он принес Владимиру Алексеевичу только что вышедшую книжку своих стихов и на титульном листе сделал такую надпись:

Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить — 
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой — 
и солнца!

Заходил, бывало, в гости к Владимиру Алексеевичу и Есенин, которого Гиляровский любил и считал удивительным поэтическим талантом. Есенин всегда с охотой читал Владимиру Алексеевичу свои стихи, и тот слушал их с проникновенным вниманием.
Владимир Алексеевич был дружен не только с писателями. В его доме с лаской, гостеприимством, истинно русским хлебосольством были встречены многие выдающиеся русские художники. Часто можно было видеть у него в гостях Константина Коровина, Сергея Иванова, Сергея Малютина. Многолетней дружбой был связан Гиляровский с Репиным и Левитаном, с которыми Владимир Алексеевич познакомился в семье Чеховых. Гостем Гиляровского в последние годы жизни был знаменитый своей картиной «Грачи прилетели» академик Саврасов, живое участие в трагической судьбе которого принимал Владимир Алексеевич.
Стены квартиры Гиляровского свидетельствуют о дружбе ее хозяина с замечательными русскими художниками. Куда бы вы ни посмотрели — всюду картины!
Портреты, этюды, рисунки Репина, Левитана, Нестерова, Поленова, Васнецова, Саврасова, Коровина, Жуковского, Туржанского, Петровичева, Бакшеева и многих других украшают эту старую московскую квартиру. В свое время они были подарены художниками Гиляровскому в знак выражения их любви к своему другу и советчику.
На протяжении многих лет Владимир Алексеевич дружил с известным собирателем украинского фольклора, исследователем украинской бытовой истории, профессором Дмитрием Ивановичем Эварницким, которого Гиляровский познакомил с Репиным. Интересно отметить, что во время работы Репина над картиной «Запорожцы» Гиляровский позировал ему для портрета одного из запорожцев, а Эварницкий — для портрета писаря.
В 1913 году в Третьяковской галерее неким Балашевым, как впоследствии выяснилось, — психически больным человеком, была изрезана картина Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Узнав об этом, Репин немедленно приехал в Москву. Он был потрясен случившимся и долгое время находился в подавленном состоянии. Многим казалось, что Илья Ефимович надолго потерял работоспособность — столь велико было потрясение. Каким вниманием окружил в те дни Гиляровский Репина!
Репин глубоко ценил Гиляровского и с большой теплотой относился к нему. В письмах и беседах с друзьями он не раз вспоминал, какое благотворное влияние оказал на него Гиляровский в трудные дни реставрации картины.
Однажды Владимир Алексеевич пришел домой, держа подмышкой два больших альбома в кожаных переплетах с замысловатым золотым теснением. Назывались они «Дума за думой». С этого дня установился неписаный закон: друзей Владимира Алексеевича, да и не только друзей — всех интересных людей, посещавших дом дяди Гиляя, приглашали заносить в альбом свои экспромты, мысли, заметки: иными словами, что кому на ум взбредет.
На протяжении многих десятков лет альбомы велись с завидной аккуратностью и сохранились до наших дней.
Читаю первую попавшуюся на глаза запись:
«...Ах, дорогой дядя Гиляй, крестный мой отец в литературе и атлетике, скорее я воображу себе Москву без царя-колокола и царя-пушки, чем без тебя. Ты — пуп Москвы! Твой непокорный сын
А. Куприн. 
25 февраля 1910 г.»
В один из своих приездов в Петербург Владимир Алексеевич познакомился с выдающимся русским полярным исследователем Георгием Седовым. Знакомство Гиляровского с Седовым произошло в тот момент, когда Седов, в условиях пренебрежительно равнодушного отношения к нему царского правительства, чуть ли не на нищенские пожертвования частных лиц готовился к походу на Северный полюс.
Вскоре знакомство писателя с отважным путешественником переросло в дружбу и взаимную привязанность. 20 апреля 1912 годи Седов, будучи в Москве, посетил цисателя. По словам Надежды Владимировны, присутствовавшей во время этой встречи, Гиляровский и Седов долго беседовали; Седов рассказывал о предстоящем походе, говорил о своем твердом желании достичь Северного полюса и предлагал Владимиру Алексеевичу принять участие в экспедиции.
Прощаясь, Седов взял «Думу за думой», отыскал листок от 15 июля 1912 года и сделал такую запись:
«В этот день должен буду выехать к Северному полюсу.
Лейтенант Г. Седов».
А вот другая запись:
«Надо, чтобы тебя, дорогой Владимир Алексеевич, кто-нибудь описал, — очень ты любопытный человек!
Ив. Бунин.
17 апреля 1915 г.»
И еще несколько записей:
«От младшего — самому старшему.
Алексей Толстой.
1916 г. 27 ноября».
«Один в поле воин...
Владимиру Гиляровскому — 
Виктор Васнецов.
16 декабря 1921 г.»
«Добрейшему дяде Гиляю — 
злейший Демьян Бедный.
18 декабря 1921 г.».
Надежда Владимировна рассказывает мне о дружбе Гиляровского с Чеховым:
— Владимир Алексеевич познакомился с Чеховым в 1881 году в редакции журнала «Будильник». Тогда Чехова еще не существовало — был Антоша Чехонте, молодой талантливый беллетрист, автор коротких юмористических рассказов. Гиляровский же в то время был уже журналистом, имевшим положение и литературное имя. С тех пор в продолжении двадцати трех лет их отношения были неизменно сердечными, , исполненными взаимной любви, доброжелательности, уважения и душевной привязанности.
Антон Павлович лечил нашу семью, часто и запросто бывал у нас дома в Москве и на даче в Краснове. В свою очередь Владимир Алексеевич был частым гостем Чехова в Москве, в Мелихове и в Ялте.
В один из приездов Чехова в Красково Владимир Алексеевич познакомил Антона Павловича с крестьянином-рыбаком Никитой. Из разговора Чехова с Никитой выяснилось, что тот отвинчивает гайки, которыми прикрепляются железнодорожные рельсы к шпалам, и делает из этих гаек грузила для рыбной ловли.
Удивленный и обескураженный, Чехов стал усовещевать Никиту, говоря, что так делать не годится, что отвинчивание гаек может в конце концов привести к крушению; Никита ничего не понял: он только слушал да моргал глазами.
Как известно, встреча с Никитой не прошла для Чехова бесследно.
В этой квартире, как я уже сказала, Антон Павлович бывал довольно часто. Именно здесь, в этой комнате, Чехов в присутствии Левитана нарисовал карандашом в альбоме отца свой шуточный рисунок «Вид имения Гурзуф Петра Ионыча Губонина». Поставив под рисунком свою подпись, Антон Павлович сказал:
— Вот как рисуют! А ты, Гиляй, береги это единственное мое художественное произведение: никогда не рисовал и никогда больше рисовать не буду, чтобы не отбивать хлеб у Левитана.
Однако Антон Павлович слова своего не сдержал. Вскоре он снова пришел к нам и сказал Владимиру Алексеевичу:
— Слушай, Гиляй, мы с тобой газеты любим читать? Любим! Так вот, давай закажем себе кресла, чтобы нам удобно было сидеть. А я рисунок сделаю!.. — И сказав это, Антон Павлович быстро набросал эскиз кресла, которое рисовалось его воображению. Отец заказал кресла известному московскому мебельному фабриканту, и через несколько дней они были готовы. Эти кресла хранятся до сих пор: одно — у нас, другое — в доме-музее А. П. Чехова в Ялте.
— Последний раз, — вспоминает Надежда Владимировна, — я видела Чехова незадолго перед его отъездом в Баденвейлер. Из частых бесед отца с матерью я знала, что здоровье Антона Павловича внушает серьезную тревогу, что дни его буквально сочтены.
Накануне этого последнего свидания с Чеховым отец получил записку, в которой Антон Павлович сообщал, что хочет его повидать и собирается зайти завтра.
Был теплый майский день. Часов около двенадцати раздался звонок. Я открыла дверь и увидела незнакомого человека. Он сказал, что внизу, на лестнице, какой-то господин в пенсне ожидает кого-нибудь из семьи Гиляровских.
— Пойдем со мной, Надюша, — сказал отец. — Это, наверное, Антоша... Но почему он не хочет войти в дом?
Мы спустились на площадку под нами. Там, на скамейке, тяжело дыша и кашляя, сидел Антон Павлович. Свет из окна слабо освещал его бледное, покрытое испариной, лицо, и в полумраке он выглядел очень похудевшим, осунувшимся.
Он посмотрел на нас своими ясными глазами, несколько раз кашлянул и, комкая в руках платок, тихо, точно стесняясь, сказал отцу, что смог взойти только на половину лестницы – подняться на третий этаж у него не хватило сил.
Отец послал меня за водой. Я быстро принесла стакан и, держа его, молча стояла перед друзьями. Оба они сознавали, что видятся в последний раз, но не хотели и не могли сказать об этом друг другу. Чехов что-то шепнул отцу. И хотя я стояла почти рядом, но от волнения ничего не слышала.
Антон Павлович вскоре отдышался и, глядя на меня, улыбался.
— Не надо, Надюша, — в смущении говорил он, отстраняя протянутый мною стакан воды. — Ничего!.. Обойдется. Все будет хорошо... Все устроится.
— Мы сейчас придем, — сказал отец, и они ушли.
Владимир Алексеевич вернулся через два часа.
— Плох Антоша, — сообщил он матери. — Едет за границу. Чует сердце: не вернется он оттуда. И зачем он едет?..
Это была их последняя встреча.