назад | содержание | вперед
 

Младший класс семинарии

Вт. младшем основном классе наставниками моими были: по словесности – Иван Иванович Воскресенский, по всеобщей истории – Николай Иванович Суворов, но математике – Фоминский (имя – отчество забыл, да и за точность фамилии наставника не ручаюсь).

Самым главным предметом в классе была словесность. Это была стилистика – по нынешнему; в ней давалось определение всем формам и родам литературная сочинительства, со включением поэзии. Учебником но этому предмету служили нам записки, переходившие от курса к курсу но наследству (могли быть приобретены подержанным за 20 – 30 коп.). Вся наука умещалась в тетрадочке не слишком значительная объема. Но для нас гораздо важнее было прикладное значение этой науки в первых опытах собственная нашего сочинительства, начиная, так сказать, с азбуки, – с простых предложений. Большая часть курса данного класса пошла па упражнения в составлении многоразличных периодов. Обыкновенно на каждый вид периода, по данному в учебник образцу, давались наставником тема и требовалось письменное изложение, изготовляемое учениками на дому в течении нескольких дней. Эти письменные работы попросту назывались у нас задачами и стоили нам больших забот, так как имели важное значение при оценке способностей и успехов ученика. Пока проделали все виды переводов, ушло не мало времени; затем в учебнике следовали хрий; была хрия порядочная и хрия превращенная: тогда ни откуда не слыхать было насмёшек над этими обветшалыми формами изложения и мы трудились над ними так же искренно, усердно и любовно, как и над прочими формами. Под конец классного урока давали нам темы на состав лете описании и первой темой этого рода, как помнится, было дано: «описание всемирного потопа».

Преподаватель словесности Ив. Ив. Воскресенский был уже весьма пожилой, с проседью, среднего роста, худощавый, бледный, на вид как бы болезненный, несмотря на то подвижный, деятельный, ревностно относившийся к своему делу, в обращены с учениками ровный, солидный, не позволявший себе никакой фамильярности и отнюдь не важничавший перед нами своим положением профессора, как в наше время назывались нами все наставники семинарские, не одни только магистры. К особенным приемам преподавания этого наставника надобно отнести экспромты учеников на задаваемые темы. Показав на каком либо примере конструкцию литературного периода речи, наставник вызывал желающих подготовить тут же, в класс, свой пример и давал для этого нехитрую тему; времени не назначалось для этой работы, кто как успеет. Так как у всякого ученика бывал наготовё карандаш и кочек бумаги, то многие и принимались за составление черновика на заданную тему, а наставник, чтобы не терять напрасно времени, вызывал кого либо отвечать дневной урок. Импровизаторы в свою очередь не заставляли себя долго ждать и один за другим» вставали с бумажками в руке и, по приглашению наставника, читали свою импровизацию. Наставник либо соглашался, одобрял, либо поправлял кое-что. За первым вставали другой – третий импровизаторы, притом не только мёстных первой или второй парт; наставник выслушивал и этих и даже следующих, пока становилось уже заметно подражание позднейших импровизаций прежде сказанным. Наставник обыкновенно не ставил для своей памяти отметок за импровизацию, а между тем и сам импровизатор, и товарищи его понимали, чья импровизация оказалась наиболее складной, и наставник тоже видел, кто из этих импровизаторов поспособнее. Это был классный спорт своего рода, полезный в учебных целях для всего класса.

Напротив письменные работы, задаваемые ученикам на дом, сколько помнится, критиковались в класса редко. Выдавая задачи после рецензии, наставник и тогда хвалил автора, а впрочем всякий видел оценку своему сочинению в подписи наставника, и соседи по парте, конечно, знали в общем достоинство сочинений своих товарищей, судя но особенностям учительской отметки на сочинениях каждого.

В тоже время своим порядком шло по системе учебника ознакомление с разными родами авторского творчества по части прозы и поэзии; в свое время довольно много старания пошло на разбор разных видов стихосложения; задано было несколько стихотворений выучить наизусть, например Державина: ода «Бог» полностью и нёкоторые другие; задавались также басни, например: «Пустынник и Медведь», «Лжец» [*] [Замечательно, что на этот раз вовсе не требовалось той тщательности в произношении басен, как учили в первых классах училища, когда маленьких учеников представляли Преосвященному. Тогда во втором классе задана была одному мальчику басня «Море зверей» и при фразе: «смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор» декламатора учили как соответственным жестом руки изобразить по смыслу фразы пространственное движение олицетворенной смерти и тём усилить выразительность чтения басни. Можно лишь удивляться, откуда взялись в благопотребную минуту у наших училищных педагогов и педагогическое рвение, и уменье? Можно догадываться, что уменье это было вызвано и подсказано либо даровитым и предприимчивым ректором училища, в ту пору о. Михаилом Васильевским (о котором будет еще речь впереди), либо даже – Владыкой самим, ибо мы видели, что в семинарии даже по классу краснорёчия, ничего подобного не преподавалось ученикам.]

и другие. В конце курса раз даже дана была тема для письменного сочинения в стихах, по преподанным в учебнике правилам, именно следующая: «молитва пред ученьем», и кто как умёл представил этот единственный свой классный опыт поэтического вдохновения.

Соответственно тому или другому параграфу учебника наставником прочитывались в классе и иногда также разбирались образцы литературных произведений. При подобных чтениях, очевидно, наставник пользовался, в качестве классного пособия, хрестоматией Галахова, а может быть и еще немногими другими, за то у нас учеников никаких других пособий не было, кроме тощего учебника. С какою завистью, бывало, мы смотрели на одного из своих товарищей одноклассников, Андрея Савинова, у которого оказалась собственная, единственная в классе, хрестоматия Галахова! Когда книжка эта в свободную минуту, (во время классной перемены) попадала к кому либо из моих соседей по парте, то уже непременно около него собиралась группа слушателей, если он прочитывал что либо неслух, а если читал про себя, то соседи тут же сбоку старались примазаться как-нибудь, почитать за одно с соседом открытую страницу и, бывало, один за другим упрашивали мы владельца книги одолжить ее «на минутку» для просмотра тут же в классе Несомненно, потребность в хорошей книжке была у нас в то время, не хватало только предприимчивости,- ни у нас самих (это извинительное еще по нашей незрелости), ни вокруг нас, ни повыше нас.

Пособия семинарской библиотеки. Известно, что общественных библиотек в то время не было еще и в помине. Семинарская библиотека не располагала в ту пору никакими книгами для чтения, хорошо еще то, что она помогала выдачей некоторых учебников для всех желающих ими пользоваться, а не для одних только бурсаков. Так раздавались казенные хрестоматии по древним языкам, учебники физики, геометрии, катихизис Петра Могилы, учебники по новым языкам.

Сами наставники в ту нору выписывали нужные им книги в складчину, как это было известно нам, например, насчет изданий Гоголя: вновь выходившие тогда книги «Мертвые души» передавались от наставника к наставнику со вложенным листком расписания сроков времени, в течении которого книга назначалась для пользования того или другого наставника по очереди. Если бы нашелся разумный совет для почина дела, так точно так же и ученики могли бы в складчину прибрести интересовавшую их книгу, при всей скудости их карманов. Бывали же случаи, что тот либо другой ученик находил возможным тратить свои свободные гроши, кроме всех прочих своих прихотей, также и на книгу. Так, во время ученья моего в младшем классе семинарии, под внешним вновь возбужденного интереса к литературному чтению., я пожелал прибрести и иметь свою книгу, и вот во время ярмарки, когда появлялась в города временная продажа книг, купил «исторически роман» «Муромский лес» Рафаила Зотова. Выбор книги был, конечно, совершенно случайный, больше всего подкупали тут: громкий заголовок «исторически роман», также совершенно благоприличная внешность книги, а главное – доступная моему карману цена в 35 коп. Содержание с этого произведения оказалось потом вполне заурядное (чего же и требовать было за 35 коп.). Другой товарищ мой и близкий приятель, Е. А. Сорокин (сын городского протоирея) купил себе повесть (или роман) Кукольника: «Два Ивана, два Степановича, два Костылькова», стоимостью рубля в полтора (если не ошибаюсь). Кажется, что при таких условиях только еще бы шаг один к нам на помощь, дальний бы подсказ насчет выбора книги и тогда, может быть, был бы для нас более счастливый оборот. Но время тогда было патриархальное. Да может быть и само начальство наше тогда не слишком поощряло пристрастие обучаемого юношества к прелестям светской литературы и радело больше в сторону духовного просвещения и церковного красноречия.

Как бы то ни было, в конце младшего семинарского класса красноречия и словесности, хотя наши познаны по части отечественной литературы не отличались ни пол потоп, ни основательностью, по причине скудости учебных пособий, но все же они отвечали запросам времени и той главной среды, для которой готовились воспитанники. Что же касается опытов нашего собственная го красноречия, то, благодаря стараниям нашего ревностного наставника в ознакомлены обучаемых с основными формами правильной речи, как устной, так и письменной, весь состав учеников к концу класса владел достаточным навыком к правильному изложение на письма естественного течения своей мысли и стройной вообще книжной речи.

Этот почтенный наставник наш, имя которого всегда припоминается с словом благодарности к его памяти, после нас недолго трудился в деле воспитания и вскоре же скончался, когда мы учились в старших классах семинарии.

Преподаватель всеобщей истории Николай Иванович Суворов был средних лет, росту выше среднего, довольно худощавый, благовидный, в обращены с учениками весьма сдержанный, невозмутимый, не тратил слов понапрасну; не слыхать было от него и не видать ни распеканий, ни гневных взглядов. Слушая ответы учеников по заданному дневному уроку, обыкновенно, ходил по классу неторопливыми ровными шагами, по временам сокращая свои кругообороты поблизости отвечавшая ученика (большею частью отвечали с места, не выходя из-за парты), а иногда, особенно в случаях сомнительного ответа, постанавливался близ отвечавшая. Когда наставник этот не ходил по классу, то останавливался возле учительского столика и лишь редко когда садился на учительский стул – подобие кафедры.

Учебником по истории служили нам записки, составленные преподавателем. Мы списывали эти записан частью с учительских тетрадей, частью – со списков товарищей, упредивших нас в этой работе списывания. Этот добавочный труд списывания руководств продолжался и в дальнейших классах семинарии, поглощая собой почти ежедневно немалую часть внеклассных учебных часов. Наш исторически учебник, совмещавший в себе главнейшие исторические события, но своей полноте соответствовал классным программам и вполне достаточно служил к удовлетворенно научных интересов воспитанников. А кроме этого обязательного учебника, наставник весьма нередко приносил в класс весьма объемистые темы вновь изданных (как можно было судить но важности книг) обширных исторических сочинений (авторов которых назвать не умею) и более или менее обширные выдержки из них прочитывал частью сам, или же поручал кому-либо из помещавшихся за первой партой учеников читать для всего класса. При многолюдстве класса требовалось чтение громкое, внятное и для того чтец выбранный выходил с своего места к первому номеру парты и при чтении обращался лицом к классу, как бы от учительской кафедры. Подробности эти мне памятны потому, что мне самому случалось не раз читать таким образом по классу Н. И-ча. Сам наставник при этом либо продолжал тихонько ходить по классу, либо приостанавливался возле учительского стола. После репетирования дневных уроков, чтение необязательных исторических произведены продолжалось в классе иногда по целым часами, не менее как в течение половины всего урока.

Вообще этот класс, как по свойству самого предмета, так и по личным особенностям благодушного и нимало непритязательного наставника, был для нас учеников занимательным образовательным и нисколько необременительным занятием из всего курса семинарии.

Математика в ряду прочих предметов семинарского курса была только терпима и обязательна была только для учеников перворазрядных; в особенности следует сказать это про алгебру, которая для большинства учеников казалась какой то кабалистикой.

Учебником алгебры были записки, которые мы списывали с тетрадей наставника; вся то наука вмещалась в тетрадочке листа в три обыкновенная письма. Из всей науки, кажется, мы знали только главный четыре действия.

Преподаватель математики был педагог средних лет в обращении с учениками вполне безобидный и благодушный.

Геометрия проходили по книжке, с курсом содержательным, притом и занимались этой наукой более старательно, чем алгеброй, и она была доступна не для одних только перворазрядных учеников. Впрочем геометрически доказательства разных теорем, которые были похитрее, особенно же где требовались алгебраические формулы – все это выпускалось на нашем курсе, и как никак учебник пройден был в полном объеме.

Преподаватель геометрии В. Ф. Изюмов, из недавно окончивших курс Горыгорецкого Земледельческого Института, высокой и красивый молодой наставник, в похождении с учениками всегда был вежлив и нимало непритязателен; он же преподавал в младшем классе семинарии и геодезию.

Геодезия – наука землемерия введена была на нашем курсе впервые, раньше же она не преподавалась в семинарии. Руководством служили краткие записки, составленные преподавателем. В зимнее время на курсе преподавались теоретические сведения, знакомились с техническими пособиями, инструментами, а весной и летом шли практически занятия, большею частью в поле, при этом всегда повторявшиеся прокладки линий на местности помощью всех вех были для нас развлечением, праздником. Нам преподаем был в общих чертах порядок снятия местности на план, каждый из нас даже чертил схематические планы той или другой местности, но чтобы выполнить па практике технику снятия местности на план настоящий, едвали кто из нас был в состоянии, по незнанию всех подробностей и по неумению обращаться с сложными инструментами (астролябией).

К концу года, ко времени экзаменов, понадобилось еще представить образцы планов настоящих; для этого пришлось механически копировать с готовых планов, которые доставлены были нам наставником. Работа эта производилась под его непосредственным руководством, и даже у него на квартире, лучшими учениками из класса, в числе которых и мне пришлось потрудиться. Сбирались мы к нему в назначенное время, свободное от классных занятий, по нескольку человек одновременно, и сперва вычерчивали план карандашом, а потом при окончательной отделке плана даже и раскрашивали красками, предоставленными в наше распоряжение наставником. И так изготовлено было с десяток или полтора десятка планов, которые потом, как образцы работ и успехов занятий учеников на первом курсе вновь введенной науки, представлены были в высшее управление духовно-учебных заведений.

Я не буду здесь касаться преподавания катихизиса по руководству Петра Могилы, пи классных занятии по древним языкам, потому что не сохранилось в моей памяти определенных представлен по этим классам, даже не могу припомнить, кто именно из наставников преподавал тот или другой из этих последних предметов.

Мои учебные успехи в младшем классе семинарии шли своим нормальным путем; в течении двухлетнего курса не было у меня никаких классных приключений конфузного свойства, тем не менее классное место мое, по сравнению с училищным, понизилось, так что и занимал место в конце первой парты. Случилось же это по следующей простой причине: с наплывом в семинарию учеников из дальних училищ между нашими новичками были также и первые ученики, которым подобало приличествующее место в общем списке, и вот таким образом впереди меня оказались в первом же общем списке три – четыре новичка, притом, как видно было, дети состоятельных и влиятельных родителей (сюртучники – не нам чета, дети городских уездных протоиреев). Этим последним я вовсе не имею в виду намекнуть, будто высшие места принадлежали этим новым сподвижникам нашим по классу не вполне заслуженно: напротив, до конца семинарского курса они удерживали зa собой эти места достойно и праведно. Я хочу сказать здесь лишь то естественное предположение, что богатые и влиятeльныe родители могли наделить детей своих (способных) лишними полезными научными пособиями, лишними средствами. Доказательным подтверждением этого предположения может служить вышеприведенный например того счастливца, у которого оказалась своя хрестоматия Галахова: он был сын тоже уездного духовного туза; очевидно, родители его не только додумались, но и нашли возможность снабдить своего ученика многополезной книгой, о существовали которой мы и не догадывались до поры до времени. Для способного ученика такое пособие было бы многоценно.

Одновременно с переходом моим в следующей класс закончилась преждевременно учебная карьера старшего моего брата: учился он второразрядным учеником до среднего класса семинарии и тут, вследствие некоторых неблагоприятных посторонних влияний, захудал, стал манкироват ученьем и был уволен по малоуспешности из класса. В дальнейшем моем курсе ученья мне пришлось быть старшим из учащихся, сперва троих, а потом четверых братьев.

назад | содержание | вперед