269
Но армия не распалась. Около старых знамен сплоти
лись защитники ее чести. Во имя ее продолжали они стра
дать, продолжали верить в лучшие дни...
* * *
И
опять вспоминается тот, кто с первых же дней
п р е у
ве
личенно бодрый, часто преувеличенно строгий обходил
толпу, выгрузившуюся на маленькой пристани, «цукал»
арестовывал за пустяки, ободрял, поднимал упавший дух и
думал об одном только: о с о х р а н е н и и а рмии .
Генералу Кутепову было ясно: удастся сохранить ар
мию —и на клочке земли у Геллеспонта сохранится очаг
русской государственности; не удастся —и от всех, кого
судьба изгнала из России, останется одно: э м и г р а н т
с к а я пыль .
Втот день, когда на рейде стояли еще наши суда поджел
тым карантинным флагом, он первый сошел на шлюпке на
негостеприимный берег. Французы любезно передали ему
верховую лошадь, и верхом, под моросящим дождем он
проехал втудолину, которая вшести верстах от города дол
жна была стать нашим пристанищем.
Он застал там голое поле, покрытое жидкой сметаной
из грязи. Дул норд-ост и пригибал к земле колючие травы.
—Это все?
—Все!
Сзади, вшести верстах, сидели обезумевшие люди, запер
тые в трюмах. Впереди не было ничего.
Генерал вернулся к войскам. Что пережил он за этот об
ратный путь? Но подъехал он к городу по-прежнему весе
лый и бодрый, взошел на пароход, «цукнул» кое-кого по до
роге за расхлябанный вид и приказал начать разгрузку.
Казалось, он не жалел этих людей. Казалось, нелепо
было в первые же дни устраивать гауптвахту, или «губу».
Казалось, нельзя обременять голодных и озябших людей
новыми работами. А он —спокойный и твердый —делал
свое дело.
—Меня ругают, —говорил он, —я это знаю. Пусть! Но я
знаю, что делаю...
