Однажды в бою окружили красных курсантов. Они
сдались. Перед расстрелом их поставили в шеренгу.
Один курсант сделал шаг вперед, вытянулся и обратился
к офицеру.
—Разрешите нам выкурить по последней папироске?
—Пожалуйста.
Докурили. Снова, вышел курсант:
—Теперь позвольте нам спеть?
—Пойте.
Курсанты запели Интернационал. Закончили пение под
треск винтовок.
Мороз продирал по коже добровольцев...
Многие офицеры с внешним спокойствием и даже мо
лодечеством любили рассказывать, как они пленных рас
стреливали в затылок, с каким шумом летят на несколько
саженей черепные коробки, и вдруг смолкали на какой-
нибудь подробности. Внезапно потускневший взгляд вы
давал все напускное равнодушие... С глазу на глаз призна
вались:
—Не сплю по ночам, так и стоят передо мною расстре
лянные...
Кутепов знал, что не всякому под силу быть карающим
судьею. Он рассказывал:
—Иной офицер и храбрый, и владеет собой в боях на
редкость, ни одного выстрела зря не сделает, цепи больше
виков подпустит под пулемет на несколько шагов и всех
срежет, в штыковые атаки ходит бесстрашно, а возьмет в
плен комиссара и все-таки приведет его ко мне, как к свое
му командиру. Про этого комиссара сами красноармейцы
нарасскажут, чего он только ни вытворял, а офицер спра
шивает меня, что делать с пленным... Скажешь «расстре
лять», и этот же офицер пойдет тогда и выполнит мое при
казание. А вот самому взять на себя нравственную
ответственность за расстрел не всякий офицер решался —
боялся такой ответственности...
—Адругой раз, —говорил А.П., —привели ко мне парня.
Был он на фронте в германскую войну и вернулся в свой
городишко большевиком. Проходу не давал отцу и матери,
ругал их буржуями, тащил все из дому. Наконец, выкопал во
