Стройный, в вицмундире, он в одной руке держал у груди
греуголку, в другой —воззвание Государя к русским воинам.
В звенящей тишине им была зачитана речь Александра:
«Неприятели, вступая в середину Царства Нашего, нанесли нам бес
численного зла, но и претерпели за оное страшную казнь, —Гнев Божий
покарал их. Не уподобимся им, —человеколюбивому Господу не может
быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их; понесем к ним не
месть и злобу, но дружелюбие и простертуюдля примирения руку. Сла
ва Россиянина низвергать ополченного врага, и по исторжении из рук
его оружия, благодетельствовать ему и мирным его собратиям!»
После чего было передано Рождественское поздравление
его величества и, заглушая победное русское «ур-р-р-а!!1»,
грянул оркестр.
И вот, под виртуозные пассажи скрипок, по блестящему
паркету заскользили дамы и кавалеры.
Музыканты играли вальс, и канцлер Румянцев почувство
вал, как его тело захватывает этот будоражащий ритм, как серд
це обдувает столь знакомый с юности холодок восторга... Но,
увы, лета брали свое. Графу почти пробило шестьдесят, и хотя
он, как прежде, был осанист и свеж лицом, все же предпочитал
наслаждаться шампанским за спокойной застольной беседой.
Министра позабавил горячий порыв его любимца —двад
цатисемилетнего князя Осоргина, доблестного морского
офицера, капитана, известного «бомбардира» женских сер
дец, жившего широко и блестяще... Алексей размеренной по
ходкой подошел к избранной пассии. Высокий и прямой, как
тополь, он был на заглядение хорош. Князь умел носить мун
дир, равно и фрак, как это умеют далеко не многие. В нем
чувствовались порода и та, отчасти надменная, но весьма пи
кантная уверенность и непринужденность в движениях, ко
торой так завидовали в обеих столицах.
Вышколенный до струнного звучания лакей почтительно
склонил голову, задерживая перед графом золоченый поднос.
Николай Петрович рассеянно поставил пустой фужер, при
слушиваясь к оживленному разговору.
Говорили о том, что армия кровью искупила святой пожар
Москвы, который осветил дорогу на Париж, что Наполеон
бежит, а вся Европа рукоплещет православному штыку, что
решительно не сыскать уголка, где бы не чествовали нашего
8
