Новиков А. Война в судьбе и творчестве В.А. Гиляровского // Мир и война в судьбах русских дворян XIX века: Семья Верещагиных. – Череповец, 2006.

Война, вне всякого сомнения, занимает значительное место в истории человечества, и ее феномен, конечно же, заслуживает самого пристального осмысления с разных позиций.
В первую очередь (особенно в обыденном сознании) война воспринимается как величайшее зло, как источник горя и неисчислимых бедствий, утрат и разрушений. .. Отсюда и вековечная мечта о мире, стремление народов к покою и мирному существованию. Нашла она отражение и в творчестве известного русского писателя и журналиста конца XIX – начала XX веков Владимира Алексеевича Гиляровского (1853-1935), известного под псевдонимом «дядя Гиляй». В одном из своих зрелых стихотворений он писал, заглядывая в будущее России:
 

Где сын отца и брат где брата В междоусобной распре бил, – Покой и мир <...> Нигде на пушки и гранаты Не тратят жадный капитал – Зачем – когда мы все богаты И труд всех в мире уравнял. Когда исчезнули границы, Безумен и нелеп захват, Когда огнем стальные птицы В единый миг испепелят Того, кем мира мир нарушен, Да нет и помыслов таких... [1]

Эти строки Гиляровского относятся ко времени братоубийственной гражданской войны (стихотворение «Грядущее», о котором идет речь, было написано в 1920 г.). В них, как видно, мечты о «покое и мире» Отечества связывались для писателя с установлением в России нового социалистического строя...
Мир и солнце, как известно, любил и выдающийся современник Гиляровского – художник Василий Васильевич Верещагин. Но «фурия войны» [2] преследовала его на протяжении всей жизни... Впрочем, «фурия войны» преследовала не только В.В. Верещагина, но и многих других деятелей отечественной культуры – К.Н. Батюшкова и П.Я. Чаадаева, А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого и В.М. Гаршина... Не обошла она своим вниманием и В.А. -Гиляровского.
Дядя Гиляй, по свидетельствам современников, был человеком «кипучей и <.. .> пламенной натуры». [3]
Жить бы ему «во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги!» [4] – писал о нем К.Г. Паустовский. «По строю своей души, да и по внешности, – отмечал писатель далее, – Гиляровский был запорожцем. Недаром Репин написал с него одного из своих казаков, пишущих письмо турецкому султану, а скульптор Андреев лепил с Гиляровского Тараса Бульбу для барельефа на памятнике Гоголю». [5]
Готовность к любым испытаниям, в том числе и в лихую годину войны, формировалась в Гиляровском с детства. Его отец и дед были «завзятые охотники <. ..> первые медвежатники на всю округу. В одиночку с рогатиной ходили на медведя». [6] С малых лет тянулся за ними и Володя, которому отец уже в восемь лет подарил «настоящее небольшое ружье мелкого калибра заграничной фабрики с золотой насечкой, дальнобойное и верное». [7] И дед с внуком «пропадали на охоте». [8]
Затем Гиляровский охотился вместе с отставным гусаром Николаем Разнатовским – родственником второй жены отца. «Дядя Коля» (как звал его Володя) обучал будущего «короля московских репортеров» верховой езде, брал с собой на охоту с гончими. Там юному Гиляровскому «удалось убить <.. .> матерого волка». [9] Наконец, он упросил Разнатовского взять его на медведя и уложил наповал двумя пулями в сердце «громадного зверя»...[10]
Сильное влияние оказал на Гиляровского приставленный к нему в качестве воспитателя беглый матрос Китаев, много повидавший на своем веку. Он обучал Гиляровского гимнастике, плаванию, лазанию по деревьям, боксу, приемам джиу-джитсу; рассказывал о своих странствиях по свету, о жизни в Китае и Японии, о морской службе. «Глубоко западало в душу ребенка слышанное от дядьки, – пишет друг и биограф писателя Н.И. Морозов. – Характер у него складывается решительный, бесстрашный. Под влиянием рассказов Китаева его тянуло к путешествиям и приключениям, он мечтал о подвигах и героизме». [11]
В период скитаний еще более укрепились характер Гиляровского и его готовность к военным испытаниям. В 1871 году, не окончив гимназии, Гиляровский пешком уходит из Вологды с попутным обозом на Волгу и в бурлацкой лямке проделывает путь от Костромы до Рыбинска. Затем, по настоянию отца, Алексея Ивановича, поступает вольноопределяющимся в 137-й Нежинский пехотный полк, располагавшийся в Ярославле. Там Гиляровский прошел не только хорошую школу солдатской службы, но и принимал участие в кулачных боях между городскими и фабричными карзинкинской мануфактуры на реке Которосль.
«Как-то во время боя, – пишет исследовательница его жизни и творчества Е.Г. Киселева, – когда фабричные совсем одолевали своих противников, ловким ударом свалил Володя Гиляровский их главаря Ваньку Гарного (известного своей силой на весь Ярославль. – А.Н.) <.. .> И этой минуты оказалось достаточно, чтобы городские взяли верх». [12] Из Нежинского полка Гиляровский был послан в Москву, в юнкерское училище. Но пробыл он там недолго. Возвращаясь из увольнения, «поднял подброшенного кем-то на дорогу ребенка» [13], принес его в училище, чем, как оказалось, «опорочил честь мундира» [14] и был отчислен на следующий день...
Потом Гиляровский бродяжничал, работал на заводе свинцовых белил Сорокина (о чем рассказал впоследствии в запрещенной цензурой книге «Трущобные люди» [15]), крючничал в Рыбинске, был табунщиком и объездчиком диких лошадей в Задонских степях, выступал в цирке. Наконец, стал провинциальным актером...
Летом 1877 года, когда Гиляровский актерствовал на вторых ролях в Саратове – в труппе А.И. Погонина, «толки» о русско-турецкой войне «занимали все умы» [16] (об этом и о своем участии в турецкой компании поведал писатель много лет спустя в автобиографическом повествовании «Мои скитания», изданном впервые в 1928 году [17]).
«.. .Весь народ поднялся за истину, за святое дело <...> весь народ поднялся на войну и идет» [18], – писал о реакции в обществе на начало русско-турецкой войны Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» за апрель 1877 года. Этим народным потоком был подхвачен и Гиляровский, который «очень волновался», что он «не там, не в действующей армии». [19]
Вместе с товарищем по актерской труппе Инсарским по дороге на репетицию Гиляровский «заглядывает» в городскую Думу, где производилась запись добровольцев на фронт, и, после «зажигательной речи» гласного, уговаривает приятеля «пойти на войну» (правда, затем комиссия признала Инсарского «негодным к военной службе» [20]). Так Гиляровский стал солдатом.
29 июля саратовская труппа дала последний спектакль с участием Гиляровского перед его отправкой на фронт. «В комедии Александрова «Вокруг огня не летай» мне <...> пришлось сыграть Гуратова (отставной полковник в мундире), – вспоминал он впоследствии. - Почти все офицеры батальона <...> присутствовали со своими семьями на этом прощальном спектакле, и меня, рядового их батальона в полковничьем мундире, вызывали почем зря. Весь театр, впро¬чем, знал, что завтра я еду на войну, ну и чествовали вовсю». [21]
На следующий день друзья-актеры, отложив репетицию, «с пакетами, с корзинами», в которых находились дорожные гостинцы, тепло провожали Гиляровского, отправлявшегося вместе с эшелоном добровольцев в Турцию...
Гиляровский был определен на Кавказский фронт, где боевые действия были довольно успешными (русские войска в ходе боев взяли города Каре, Батум, Баязет, Ардаган, Эрзурум...), но не носили столь определяющего характера, как на главном – Балканском – театре военных действий.
По прибытии на Кавказ Гиляровский был зачислен в 161-й Александропольский полк, в роту капитана Карганова, пленившего знаменитого абрека Хаджи-Мурата, описанного Л.Н. Толстым в известной повести. У Карганова в роте Гиляровский пробыл «около недели», но была «тоска страшная, сражений давно не было.. ,» [22] И он просит перевести его в передовой отряд охотников-пластунов, куда брали «желающих умирать, таких, кому жизнь не дорога, всех готовых идти на верную смерть», предупреждая при этом, что «ни один охотник-пластун родины своей не увидит». [23]
В этой компании отчаянных голов, «для которых жизнь – копейка» [24], едва ли не каждый день участвуя в опасных предприятиях и сталкиваясь со смертью лицом к лицу, и прослужил Гиляровский почти год (полгода – до официального завершения боевых действий, а еще пять месяцев – воюя с наводнявшими горы башибузуками...). За проявленную в одном из боев отвагу (сам он об обстоятельствах этого дела умалчивает) Гиляровский был награжден солдатским Георгиевским крестом, а мог бы, по-видимому, иметь (или заслужил, по крайней мере) и еще не одну награду, за которыми, впрочем, отнюдь не гонялся...
Особый интерес вызывает отношение самого Гиляровского к войне, к тем боевым столкновениям, в которых ему довелось принимать участие.
«Война. Писать свои переживания или описывать геройские подвиги – это и скучно и старо, – отмечает он. – Переживания мог писать глубокий Гаршин, попавший прямо из столиц, из интеллигентной жизни в кровавую обстановку, а у меня, кажется, никаких особых переживаний и не было. Служба в полку приучила меня к дисциплине, к солдатской обстановке, жизнь бурлацкая да бродяжная выбросила из моего лексикона слова: страх, ужас, страдание, усталость, а окружающие солдаты и казаки казались мне скромными институтками сравнительно с моими прежними товарищами...» И далее: «На войне для укрощения моего озорства было поле широкое. Мне повезло с места и вышло так, что война для меня оказалась приятным препровождением времени, напомнившим мне и детство <...> и жизнь бродяжную». [25]
Таким образом, в интерпретации Гиляровского война представляется неким приключением, своеобразным развлечением – жестокой, но интересной игрой. Поэтому, например, рассказывая о вылазках охотников-пластунов в турецкий стан с целью бесшумного захвата часовых, Гиляровский замечает: «Веселое занятие – та же охота, только пожутче, а вот в этом-то и удовольствие». [26]
Повествуя затем о борьбе с башибузуками после окончания основных боевых действий, когда «приходилось воевать с ними в одиночку в горных лесных трущобах, ползая по скалам, вися над пропастями» [27], Гиляровский делает характерное добавление. «Мне это занятие было интереснее, чем сама война, – пишет он. – Охота за башибузуками была увлекательна и напоминала рассказы Майн Рида или Фенимора Купера. Вот это была война, полная приключений, для нас более настоящая война, чем минувшая». [28]
Заметим, что подобный мотив в восприятии войны, боевых событий можно найти не только у Гиляровского. В частности, в одном из своих писем В.В. Стасову В.В. Верещагин, описывая известный эпизод обороны Самарканда в 1868 году, когда он, по общему мнению, проявил чудеса героизма, замечает, что «все это <...> делал для забавы». [29] И хотя более подобные откровения в письмах В.В. Верещагина не встречаются, очевидно, что указанный мотив в восприятии войны знаменитым художником играет определенную роль в его жизни. И, например, в желании «выезжая в армию, все прочувствовать <...> с пехотою пойти в штыки, с казаками в атаку, с моряками на взрыв монитора...» [30] (так В.В. Верещагин в письме к В.В. Стасову в июле 1877 г. объясняет свое участие в русско-турецкой войне), кроется, несомненно, не только чисто исследовательский интерес, но и стремление окунуться в атмосферу боя, испытать себя в игре со смертью.
3 сентября 1878 г. Гиляровский был уволен в запас, но, можно сказать, турецкая война на этом для него не закончилась. Некоторые встречи и события его бурной жизни не раз возвращали Владимира Алексеевича к воспоминаниям о ней...
В июне 1882 г., например, в Москве «при весьма загадочных обстоятельствах» [31], как писали потом романисты, внезапно скончался герой русско-турецкой войны генерал от инфантерии М.Д. Скобелев, искренне почитавшийся Гиляровским. В столице ходили слухи о его отравлении. «Говорили <...> что он отравлен немцами, что будто в ресторане <...> ему послала отравленный бокал с шампанским какая-то компания иностранцев, предложившая тост за его здоровье». [32] А «один либерал» «совсем шепотом, с оглядкой» передал Гиляровскому, что Скобелева отравило правительство, которое боялось, что во время коронации <. > вместо Александра III обязательно объявят царем и коронуют Михаила II, Скобелева, что пропаганда ведется тайно и что войска, боготворящие Скобелева, совершат этот переворот в самый день коронации, что все уже готово...» [33]
Гиляровский, в то время работавший репортером в «Московском листке», провел собственное журналистское расследование «из простого любопытства, так как писать, конечно, ничего было нельзя» [34] и пришел к выводу, что на самом деле все «вышло гораздо проще»: «никто Скобелева не отравлял», он «кончил разрывом сердца...» [35]
В 1902 году в Болгарии широко отмечалась двадцатипятилетняя годовщина сражения на легендарной Шипке. В качестве корреспондента «Русского слова» Гиляровский вместе с русской делегацией прибывает на пароходе «Петербург» в Варну и повторяет героический путь скобелевского отряда через Иметлийский перевал, прославляя в своих репортажах мужество русских воинов, «апостолов свободы», и полководческий талант генерала М.Д. Скобелева. Корреспонденции из Болгарии составили основу книги «Шипка прежде и теперь. 1877-1902» [36], написанной Гиляровским по возвращении в Москву.
В 1904-1905 гг., во время русско-японской войны, Гиляровский помещает в «Русском слове» нашумевшие статьи «о гнилых нитках, отпускавшихся интендантами» [37] для пошива солдатского обмундирования, а в годы Первой мировой войны издает три сборника стихотворений патриотического характера: «Казаки» (1914) [38], «Год войны» (1915) [39] и «Грозный год» (1916) [40]. В дальнейшем в его поэзии, как уже отмечалось нами, находят яркое выражение и миролюбивые мотивы...
Таким образом, война занимает значительное место в жизни и творчестве «великолепного репортера» [41] В.А. Гиляровского. При этом отношение самого Владимира Алексеевича к войне носит явно неоднозначный характер, что в значительной степени определяется сложностью и противоречивостью феномена войны как такового. Ведь война не только связана с крайне негативными аспектами человеческого бытия (жестокостью, насилием и т.д.), но и обладает, несомненно, своеобразной мистической притягательностью, втягивая в свою орбиту десятки, сотни тысяч людей. Очевидно, еще и потому, что, по словам известного русского философа И.А. Ильина, «война имеет духовное значение». [42] «И притом всякая война, – продолжает он далее, – хотя и не всякая война имеет духовное оправдание». [43]
Впрочем, это уже выходит за рамки настоящей статьи и является материалом для другого исследования.

Примечания:
1 Гиляровский В.Л. Сочинения: В 4-х т. Т.4. М.: Правда, 1989. С.399-400.
2 Цитируется по: Лебедев А.К., Солодовников А.В. В.В. Верещагин. М., 1988. С.159.
3 Паустовский К.Г. Дядя Гиляй (Владимир Алексеевич Гиляровский) // Гиляровский В.А. Москва и москвичи. М, 1979. С.4.
4 Там же.
5 Там же.
6 Гиляровский В.А. Мои скитания. Архангельск; Вологда, 1987. С. 26.
7 Там же. С.30.
8 Там же. С.29.
9 Там же. С.37.
10 Там же. С.38.
11 Морозов Н.И. Сорок лет с Гиляровским. М., 1963. С.14.
12 Киселева Е.Г. Рассказы о дяде Гиляе. М., 1983. С.31.
13 Там же. С.33.
14 Там же.
15 Гиляровский В.А. Трущобные люди. Этюды с натуры. М., 1887.
16 Гиляровский В.А. Мои скитания. Указ. изд. С.167.
17 Гиляровский В.А. Мои скитания. Повесть бродяжной жизни. М.: «Федерация», 1928.
18 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т.25. Л.: Наука, 1983. С.95.
19 Гиляровский В.А. Мои скитания. Указ. изд. С.167.
20 Там же. С.171.
21 Там же. С.170.
22 Там же. С.178.
23 Там же. С.179.
24 Там же. С.180.
25 Там же. С.176.
26 Там же. С.181.
27 Там же. С.187.
29 Василий Васильевич Верещагин. Избранные письма. М„ 1987. С. 128.
30 Там же. С.52.
31 Васильев Б.Л. Скобелев. Есть только миг: Роман. М., 2000. С. 396.
32 Гиляровский В.А. Мои скитания. Указ. изд. С.227.
33 Там же. С.227-228.
34 Там же. С.227.
35 Там же. С.228,229.
36 Гиляровский В.А. Шипка прежде и теперь. 1877-1902. М., 1902.
37 Морозов Н.И. Сорок лет с Гиляровским. М., 1963. С.38.
38 Гиляровский В.А. Казаки. 1914 год. Стихотворения. М., 1914.
39 Гиляровский В.А. Год войны. Думы и песни. М., 1915. 40 «Гиляровский В.А. Грозный год. Стихотворения. М., 1916.
41 Чехов АЛ. Поли. собр. соч. Т.XIII. М., 1948. С.141.
42 Ильин НА. Собр. соч.: В 10 т. Т.9-10. М., 1999. С.19.
43 Там же.