Конофеева Т. Гиляй и Гамлет / Татьяна Конофеева: 7 фот. // Наука и жизнь. - 2013. - № 2. - С. 67-72

ЧЕРЕЗ ТЕАТР – В ЖИЗНЬ
 
В первом номере «Науки и жизни» 1890 года было размещено объявление конторы, предлагавшей подписку на любые издания. Автором этого сообщения значился В. А. Гиляровский. Он знаком нам, прежде всего, благодаря двум своим книгам: «Москва и москвичи» и «Мои скитания» – о нравах дореволюционной Москвы и жизни провинциальных городов России. Многие современники с удовольствием читали также его репортёрские очерки – Владимир Алексеевич был мастером новостных репортажей, хроники городских происшествий. Правда, в силу широты натуры он подходил к своей работе необычно: прежде участвовал в событиях, а потом описывал их. Так, примчавшись к месту крушения поезда, сначала разбирал завалы, а горящий дом тут же помогал тушить...
 
Современник великих людей конца XIX века, Гиляровский со многими из них был не только знаком, но и дружил. В то же время он хорошо знал многих московских околоточных, был уважаем в воровской среде. Благодаря этому Гиляровский мог сводить вместе верхи общества и самые его низы, устраивая, например, писателям и художникам «экскурсии» по Хитровке. Его большой жизненный опыт и знание людей, отмечавшиеся всеми, были следствием не простой жизни сына станового пристава, рано покинувшего родительский дом.
 
Не так известно, что знакомство Владимира Алексеевича с укладом Российской империи состоялось, в большей степени, через актёрство, а совсем не через бурлацкую лямку или другую работу, за которую он брался во время скитаний. Именно актёрство позволяло, например, увидеть разом множество лиц провинциального городка, захваченных происходящим на сцене. Уже после одного-двух спектаклей и посещения местного базара конечно же кабака) наблюдательный человек мог узнать о городке почти всё.
 
Возможно, поэтому в Москве Гиляровский был «своим» для любого бедолаги, приехавшего зачастую из дальних мест и затянутого хитровской трясиной: Владимир Алексеевич либо бывал на его родине, либо проезжал где-то совсем рядом. Да и простые актёрские навыки оказались не менее важны, чем его физическая стать, для жизни и общения в этой среде. Это было то самое жизненное актёрство, которого на сцене мало, но которое так ценят друзья в личной жизни.
 
Актёры всегда представляли собой особый тип людей. Во времена Гиляровского, когда театр был наиболее доступным народным развлечением, именно они знакомили горожан с героями самых разных произведений. Но если выбор персонажей и пьес часто принадлежал актёрам, то их трактовку и характерных исполнителей во многом определял зритель: актёры играли, ориентируясь на его вкусы и понимание, и жили только те спектакли, которые находи ли отклику публики. Интерпретации образов и трактовки пьес не были статичными: в разные времена они, то усложнялись, то упрощались, и эти изменения по-своему отражали культурный уровень народа.
 
И перед нами – замечательный свидетель и участник такого процесса. Шесть лет жизни (1875–1876 и 1878–1881) Гиляровский провёл в театре, работая актёром «на вторые роли» и выполняя разнообразные дела по административной части. Об этом периоде он оставил воспоминания «Люди театра».
 
«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДЯДЯ ТОМ!»
 
Это была первая фраза, сказанная Гиляровским на сцене. Вместе с ним её произнесли и статисты, набранные из солдат Рязанского полка. Приветствуя дядю Тома, они, по воспоминаниям Владимира Алексеевича, «сняли парики из вязанки, принятые ими за шапки, раскланялись и надели их снова». Но тамбовская публика, увлечённая представлением, даваемым труппой антрепренёра Григорьева, даже не заметила оплошности...
 
В эту труппу Гиляровского привёл случай. Зайдя пообедать в «маленький ресторанчик», он стал свидетелем драки базарных торговцев с актёрами, которые явно уступали соперникам в силе. Увидев, как «огромного роста косматый буян» схватил за горло юношу и, проревев «убью, щенка!», замахнулся над ним кулаком, Гиляровский прыгнул, сбил торговца с ног и «тем же махом двух его товарищей».
 
Все знавшие Владимира Алексеевича отмечали его необычайную физическую силу. «В пятнадцать лет он убил первого медведя. В восемнадцать – с бурлацкой артелью тащил баржу по Волге» – так вспоминал один из его современников. А знавший Гиляровского брат А. П. Чехова, Михаил, в свою очередь писал: «Это был <...> молодой человек, среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. <...> Гиляровский обладал громадной силой, которой любил хвастануть. Он не боялся решительно никого и ничего, обнимался с самыми лютыми цепными собаками, вытаскивал с корнем деревья, за заднее колесо извозчичьей пролётки удерживал на всём бегу экипаж вместе с лошадью. В саду "Эрмитаж", где была устроена для публики машина для измерения силы, он так измерил свою силу, что всю машину выворотил с корнем из земли».
 
Богатырская стать делала Владимира Алексеевича интересным типажом для театра, и роли ему давали соответствующие: Держиморду в «Ревизоре» Гоголя, Швейцера в «Разбойниках» Шиллера, Петра в «Лесе» Островского. Эти роли соответствовали и чертам характера Гиляровского, которые отмечал А. П. Чехов: «В нём есть кое-что ноздрёвское, беспокойное, шумливое, но человек это простодушный, чистый сердцем, и в нём совершенно отсутствует элемент предательства».
 
В ролях, сыгранных Гиляровским, были те же простодушие, прямолинейность, безыскусность. Возможно, более тонким трактовкам образа препятствовал как раз «ноздрёвский» темперамент Владимира Алексеевича, досаждавший А. П. Чехову, писавшему знакомой: «Продаю мангуса с аукциона. Охотно бы продал Гиляровского с его стихами, да никто не купит. По-прежнему он влетает ко мне почти каждый вечер и одолевает меня своими сомнениями, борьбой, вулканами, рваными ноздрями, атаманами, вольной волюшкой и прочей чепухой, которую да простит ему Бог».
 
Однако и неуёмная энергия, и фантазия как нельзя лучше отвечали актёрскому миру той поры и даже помогали Гиляровскому находить интересные решения сцен. В «Лесе» Островского, вспоминает Гиляровский, он «играл Петра и угощал изящнейшую Гламу-Мещерскую подсолнухами, вынимая их из кармана своей поддёвки, и та с удовольствием их щёлкала, а Бурлак потом сказал мне при всех: "Ну и кренделёк ты с семечками придумал. А ловко вышло!"»
 
Но при всём увлечении театром Гиляровский был лишён какого-либо актёрского тщеславия, – он никогда не стремился получить какую-то определённую роль, а «играл всё, что дают». На репетициях много внимания уделял тексту: знать его было важно, поскольку «пьесы, – как вспоминал он позже, – ставились наскоро, с двух, редко с трёх репетиций, иногда считая в это число и считку. В неделю приходилось разучивать две, а то и три роли».
 
Так, то играя в спектаклях, то помогая решать насущные (в том числе и хозяйственные) проблемы театра, Гиляровский провёл год в труппе Григорьева, откуда ушёл на военную службу. Но после двух лет Русско-турецкой войны он снова вернулся в театр.
 
ОФЕЛИЯ И КАТЕРИНА
 
Жизнь Гиляровского-актёра, безусловно, яркая и насыщенная. И сегодня нам интересно, какими он видел, например, героев классических пьес. До нас не дошли сведения о том, как Гиляровский работал над образами своих персонажей. Есть только записи, сделанные им в разные годы, о том, какими должны быть Гамлет и Офелия в трагедии Шекспира «Гамлет».
 
Через три дня после того, как Гиляровский впервые прочёл «Гамлета», он попал на спектакль, в котором Гамлета играл Вольский, а Офелию – Струкова. Исполнительница роли Офелии разочаровала Владимира Алексеевича: «Жалел я, что Офелию дали изящной и хрупкой институтке Струковой, а не Наталии Агафонов не Лебедевой из типа русских женщин, полных сил и энергии, из таких, о которых сказал Некрасов: "Есть женщины в русских селеньях". Я представлял себе Офелию вроде Жанны д'Арк». Современный читатель улыбнётся, вообразив героиню Шекспира пышущей здоровьем русской крестьянкой, подобно Катерине Матвеевне из известного фильма, однако более тонкое понимание этого персонажа Шекспира тогда ещё не было доступно Гиляровскому.
 
Но прошли долгие годы, и он по-иному увидел образ Офелии: «За полвека много я пересмотрел замечательных Гамлетов, но ни разу не видел настоящей Офелии, создания Шекспира, "сотканной из тончайшего эфира поэзии". Я понял Офелию после, много-много позднее, когда понял и Гамлета. И только тогда я вспомнил первую Офелию, неопытную ещё артистку, изящную, тонкую, стройную мечтательницу – Струкову. <...> Я, наконец, понял, что настоящей Офелией была та, семнадцати летняя Струкова, с её маленьким голоском и украшавшей её неопытностью».
 
Но если с течением времени Гиляровский отказался от Офелии – Катерины Матвеевны (в современной интерпретации), то образу Гамлета-Сухова, при званного навести порядок в своём королевстве, он оставался верен всегда. «Я помню, в чьём-то переводе вставлены, кажется, неправильно по Шекспиру, строки, но, по-моему, это именно то, что надо: "В белых перьях, статный воин, // Первый в Дании боец..." Иначе я Гамлета не представляю. Недурно он дрался на мечах, не на рапирах, нет, а на мечах. Ловко проколол Полония. Это боец. <...> Мой Гамлет в лосиновых сапожищах и в тюленьей, шерстью вверх, куртке с размаху, безотчётным порывом прыгает тигром на табурет дубовый...»
 
Лучшего Гамлета, по мнению Гиляровского, сыграл актёр тамбовского театра Вольский. Владимир Алексеевич писал, что вспоминал этот решительный образ, даже находясь в окопах Крымской войны. На Гамлете-Вольском не было «тюленьей куртки» и «белых перьев», «одет он был <...> в некое подобие испанского костюма, только чёрное трико на ногах и чёрный колет, в опушении меха, что и очень красиво, и пахнет севером». Несмотря на более европеизированный вид Гамлета, Гамлет-Вольский, по сути, тот же герой: «боец», «сын короля-викинга».
 
Не мог Гиляровский принять в Гамлете трагичной надрывности, нервности, даже вызванной душевным потрясением. Эти качества воспитанному бурлацкой Волгой Гиляровскому казались недостойными мужчины, который должен не колеблясь разрубать алебардой и проблемы, и «человека с головы до ног».
 
СТРАНСТВИЯ ПО ТЕАТРАМ
 
Четыре года, с 1878-го, Гиляровский, переходя из театра в театр, путешествовал по городам Российской империи. Сначала он выступал под псевдонимом Луганский, затем – Сологуб. Последний ему придумал антрепренёр Далматов. «Надо позвучнее!», – сказал он в ответ на просьбу Гиляровского указать в афише псевдоним «Луганский» и, ткнув пальцем в книгу «Тарантас», сочинения графа В. А. Соллогуба, написал «Сологуб»: «Как хорошо! И тоже В. А.! За графа принимать будут».
 
Тамбов, Рязань, Пенза, Москва, Моршанск, Воронеж... Гиляровский гастролировал с труппами, переходил к новому антрепренёру – порой из-за того, что прогорал театр, а иногда потому, что неугомонный нрав тянул его в новые земли.
 
Лишь из театра Воронина Гиляровский ушёл, рассорившись с антрепренёром. Причина, объяснял Владимир Алексеевич, была следующая: «...Обращался Воронин с хористами, статистами и театральными рабочими, как Замбо и Квимбо с неграми,– затрещины сыпались направо и налево, и никто не возражал... Крупных артистов он держал в руках благодаря самому зверскому контракту, какой я когда-либо видел». Однако с Владимиром Алексеевичем Воронин держался почтительно. Впрочем, это не спасло его от здоровенной оплеухи, которую влепил ему Гиляровский, после того как тот ударил при нём актёра. Воронин велел позвать пристава, а поскольку у Владимира Алексеевича не было паспорта, ему пришлось спешно покинуть город.
 
Но, как правило, отношения в труппах были товарищескими. Вот как Гиляровский рассказывает о своих впечатлениях от новых знакомств: «…С первого момента я сдружился со всеми, и все – от изящных артистов Песоцкого и Погонина до Ивана Ардальоныча Семилетова, машиниста, плотника и декоратора, почувствовавшего ко мне любовь и уважение после сцены в ресторане, – стали моими друзьями. И сразу переродили меня женщины театра, вернув мне те манеры, которые были приобретены в дамском обществе двух тётенек, младших сестёр моей мачехи <...> и бабушки-сенаторши».
 
Похожим образом сложились его отношения и с коллективом театра Далматова в Пензе: «Я пользовался общей любовью и, конечно, никогда ни с кем не ссорился, кроме единственного случая за всё время, когда одного франта резонёра, пытавшегося совратить с пути молоденькую актрису, я отвёл в сторону и прочитал ему такую нотацию с некоторым обещанием, что на другой день он не явился в театр, послал отказ и уехал из Пензы...»
 
Часто актёры подшучивали друг над другом. Гиляровский бывал то свидетелем, то участником таких розыгрышей. Однажды у актёра Белова, недавно неудачно сыгравшего Гамлета в свой бенефис, вышел срок паспорта. Директор театра поручил Владимиру Алексеевичу обменять его на новый. Подавая документ, Гиляровский в графе «Особые приметы» в шутку написал: «Скверно играет Гамлета». С этой пометкой паспорт и ушёл в волость. Полиция не понимает шуток. Получив новый паспорт с записью о Гамлете, актёр Белов сначала рассвирепел и стал искать шутника, но, поняв, что честь придётся отстаивать в драке с Гиляровским, просто расплакался, и сам Владимир Алексеевич с трудом его успокоил.
 
И хотя общая атмосфера в актёрской среде была весёлой и непринуждённой, условия работы оказывались самыми разными: когда стеснёнными, а когда, наоборот, роскошными. На гастроли по провинциальным городкам отправлялась обычно только часть труппы постоянного театра. А потому выбирали пьесы с не большим числом действующих лиц. И всё равно каждому актёру приходилось играть по несколько ролей. Например, в «Реви зоре» Гиляровский «играл Добчинского, купца Абдулина и Держиморду, то и дело переодеваясь за кулисами». Реквизита, как правило, не хватало – «треуголка и шпага была одна. Выходившие представляться чиновники брали их поочерёдно».
 
Размещались актёры по квартирам горожан, платя небольшую сумму за комнату или спальное место. На спектакли гастролирующего театра ходили с большой охотой, актёров любили, дарили им подарки. Жизнь маленького городка бедна событиями, и спектакли приезжего театра становились самыми красочными и сказочными впечатлениями за год. Уезжать из таких мест актёры старались незаметно, чтобы не разочаровывать «публику, ещё вчера любовавшуюся блестящими грандами, лордами, маркизами и рыцарями»...
 
Совсем иная обстановка складывалась в частных городских театрах, где также случалось играть Гиляровскому. Как правило, их содержали страстные поклонники театрального искусства. Преследуя скорее эстетические, нежели коммерческие цели, они не считали затрат и нередко прогорали.
 
Один из самых известных частных театров в Москве, театр Бренко, пригласил Гиляровского в свою труппу, предложив ему оклад в 100 рублей. Театр открылся в 1879 году и строился на глазах Гиляровского, вспоминавшего как «вскоре вместо дома, где "водились черти", вырос роскошный театр. Мраморная лестница. Бронзовые золочёные перила, азиатские ковры, статуи в фойе, прекрасная сцена и зрительный зал. Так создался театр, который печать величала "Пушкинским", а вся Москва и вся провинция называли "Театром Бренко". Безумные деньги тратились на труппу. Актёры получали неслыханное до сих пор жалованье. Обстановка и костюмы стоили сумасшедших денег».
 
Однако это великолепие длилось не долго: в 1881 году театр прогорел. Тогда же и Гиляровский оставляет работу актёра. Отныне он – репортёр и бытописатель. Бесспорно, что работа в театре оказала влияние на его блестящие очерки с описаниями нравов и мест. Кроме того, она подарила ему незабываемые встречи с Островским, Тургеневым, Достоевским... и помогла завести знакомства с самыми разными людьми. Благодаря этим связям Гиляровский всегда был в курсе всех событий, знал он и о готовившемся выпуске нового журнала «Наука и жизнь».