назад

Яковлева А. Гиляровский идет по городу // Неделя. – 1986. - № 29.

…В тот день вся Москва оказалась облеплена объявлениями. 0ни пестрели повсюду — в банковских кабинетах, на пролетках подпрыгивающих на булыжной мостовой, на шикарных витринах магазинов, даже в Кремле, на Царь-пушке и Царь-колоколе. Невиданная прежде реклама! Это Владимир Гиляровский оповещал город о том, что он открывает собственную контору по публикации в газетах объявлений. Было это в конце прошлого века.
Объявления - одна из бесчисленных выдумок журналиста — прочно вошли в нашу жизнь. А многие статьи и репортажи, сделавшие его имя знаменитым, забыты. Им, как и газете, суждено было прожить один день и уйти в небытие. Около десяти лет сотрудничал Гиляровский в самой популярной российской газетой «Русское слово». Некоторые из его материалов позже перепечатывались, и все же в подшивках этой газеты удалось обнаружить больше семидесяти несправедливо забытых работ.
«Денисовка» — наемный дом, словно огромный муравейник, заполненный беднотой; Рогожское кладбище, где в течениe шести лет был прикован сумасшедший, страдающий буйным помешательством; выставки студентов Училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой — событие для московской интеллигенции — все это зримо видишь в газетных выступлениях Гиляровского. Представляешь и его самого - коренастого, с длинными казацкими усами, в потертой кожаной куртке, в кармане которой журналистский блокнот всегда соседствовал с кастетом и свистком городового. «Ничего не бойся и никогда не сердись», — был его принцип. Жизнь этого легендарного человека, пожалуй, лучше всяких биографий запечатлели eгo газетные выступления. По ним можно воссоздать рабочий день журналиста. Попытаемся же сделать это, не смущаясь тем, что события этого условного дня разделены временем.

***

Итак, шел репортер по Москве...
- Тебе сказано — в Кривой переулок!
- Да они все тут кривые!
В одном из двориков ругался извозчик со своим седоком. Гиляровский остановился. На секунду задумался. Нет, даже он не мог помочь в этом споре. Кривым назывался переулок в серпуховской части Москвы, но точно так же именовалось еще несколько переулков в городской и хамовнической частях.
И у других переулков тезок было немало. Однажды Гиляровский взял указатель Москвы и подсчитал переулки с одинаковыми названиями.
«Безымянных — девятнадцать! Благовещенских - четыре, Болвановских — три!
Только три!
Мало по нашим грехам! Ей-богу, мало! — издевался журналист в «Русском слове» над этой нелепицей.
И Брехов переулок только один!
Денежных — 2, Дурных — не хочется верить — тоже 2, Знаменских — 12, Покровских — 10, Никольских — 13.
И это не старая Москва, нет! Масса переулков создалась за последние два десятка лет, а названия одно глупее другого».
Обедал Гиляровский обычно в чайной или трактире — заходил в тот, что был по пути.
После яркого дневного света темнота ослепила его. Пахло сыростью.
— Эй, буфетчик, посылай-ка мальчонку за ситным, да чтоб горячего! — раздался окрик, и сразу послышался звук затрещины. Мимо к выходу пронесся разбуженный мальчонка с осоловелыми глазами, на ходу засовывая за щеку медный пятак на покупку. Половых в те времена в Москве было десять тысяч. Пожалуй, острее, чем они сами, чувствовал Гиляровский унизительное отношение к их профессии. «Сознание, что ты человек, но только человек в кавычках... ужасно! — писал он.— Нужны особенно счастливые условия, нужна железная воля, чтобы сохранить в себе сознание человеческого достоинства, выбиться в люди и воспитать семью. Это трудно, невероятно трудно при неразвитости нашего общества, считающего лакея парией».

Архивная хроника -
Трактир (видео, 724 Кб)

Официант со стуком поставил бутылку «испанского портвейна» и расставил тарелки. Гиляровский усмехнулся — под яркой иностранной этикеткой в бутылке плавало десятка два вполне московских тараканов. Долгие годы потом эта удивительная бутылка хранилась у него дома. Столичные кабатчики добавляли в вино воду, спирт, патоку, чернику, апельсиновую корку, кошениль, глицерин и даже деготь и выдавали его за иностранное. Для подобных «заграничных» вин Гиляровский придумал оригинальную этикетку — цвета арестантского халата с надписью «Made in Moscow» и через «Русское слово» предлагал ввести ее. Он выступал за то, чтобы навсегда запретить опасные суррогаты. Скитаясь по стране, он постоянно видел, какой колоссальный вред наносит, как корежит пьянство судьбы людей.
В 1905 году забастовали рабочие спиртных заводов, и водка исчезла из магазинов. Три дня в Москве не звучало пьяных песен и ругани. Городовой сказал журналисту:
— Годик бы хоть ее, проклятой, не было, как народ-то бы успокоился и поправился!.. Одна вреда… Вот три дня — у народа лица другие, да и нам, правительству, легче стало, а то хоть со службы беги!
В те дни многие приветствовали забастовавшее пьянство. Гиляровский писал:
«Переживается время великих, неслыханных событий. Но рано или поздно — их ждали.
Неожиданного ничего не произошло.
Русь пережила и междуцарствие, и пугачевщину, и Наполеона, и японскую беду-войну.
Всего можно было ждать. Рано или поздно, но можно.
Но если б, начиная с Владимира Святого, который говорил, что «Руси веселие пити», кто-нибудь сказал, что Русь перестанет когда-нибудь пьянствовать,— того бы назвали сумасшедшим и прекратили бы с ним всякие разговоры.
Искони пила Русь, искусственно спаиваемая на все манеры, особенно при откупах и последней монополии, открывавшей самовластно винные лавки в тех селениях, которые упрашивали не спаивать их...
Три четверти преступлений содеяно под влиянием вина...
Три четверти несчастных семейных жизней разбито так или иначе вином.
И конца-краю не предвиделось этому всероссийскому пьянству.
И вдруг пришел конец!
В сердце России — Москве забастовало пьянство!»
Гиляровский предлагал и в дальнейшем не производить в Москве водки. «Пусть пропадают миллионы казенного дохода, зато сохраняется здоровье и нравственность великого народа!» — призывал он.
...Вышел журналист из трактира и увидел расположившуюся в холодке артель каменщиков. Решил поговорить с ними, так как уже давно слышал страшные слухи—в Москве дома валятся.
— Образцы одни привезут, а материал дрянь дрянью. Вон у нас на стройке образцы стоят — кирпич хоть на выставку, а возят мягкий, руками ломится... Тот стоит для видимости, а этот кладем,— начал раскрывать причины обвалов один из рабочих.
- Часа полтора длился разговор, тема которого была наболевшей для всех. Техник, что должен следить за работой, рассказывали рабочие, на стройку приходит «завсегда выпимши», забирает подрядчика и с ним на весь день в трактир. А в это время на стройке вместо цемента — один песок. Подрядчику же лишь бы дом поскорее построить. Вот и получается: «Стукнешь по стене внизу и загудит дом, этажей в пять, весь загудит, как колокол, во всех квартирах переполох. Таков, примерно, дом в Кудрине, который два раза обваливался. А отчего? Стало быть, пустота в стенах, кирпич только снаружи. Ну, какая это держава?..»
Вечером в типографии «Русского слова» набирали материал «Отчего дома валятся?».
На страницах газеты Гиляровский нередко описывал то, что было хорошо знакомо москвичам. Публикации, где честно описывались быт, обыденность, оказывались очень острыми, привлекали внимание. И пусть журналист говорил об одном трактире или стройке — его выступления становились той деталью, тем камешком, по которому формировалось представление о всем здании. Когда-то Гиляровский попытался издать книгу очерков. Все очерки, составившие ее, по отдельности были опубликованы в газетах. Собранные же воедино, они рисовали столь страшную картину, что весь свежеотпечатанный тираж по настоянию цензуры на заднем дворике в Сущевской полицейской части сложили в костер и сожгли...
Домой Гиляровский возвращался поздним вечером. «...Вот и Банных переулков семь, и все в разных частях города. На память надо оставить походному, только по одному старому названию. Мало ли, знаменитых людей дала Москва, имена которых можно бы повторить хоть в названиях улиц!» — думал он, сворачивая с Банного переулка на 2-ю Мещанскую - сегодня улицу Гиляровского...