назад | содержание | вперед
 

Высший класс семинарии

Главный предмете в этом классе Догматическое Богословие преподавал сам Ректор семинарии Архимандрит Ювеналий. На вид это был еще молодой, красивый брюнет, росту выше среднего, довольно худощавый, с тонкими изящными чертами продолговатого лица, матового цвета, с небольшой бородой. Во всей классной тактике его, во всех манерах проглядывала высокая степень сдержанности и благовидной важности, соответственно сану и высокому положению начальника, однако же без всякой примеси иерархического высокомерия, а равно без излишнего показного старания. Походка у о. Ректора была плавная неторопливая, голос тихий, мягкий и речь плавная. В обращении его с учениками не было пи одного лишнего слова; во все продолжение курса не было случая, чтобы он возвысил голос обращаясь в ученику, или сказал кому грубоватое гневное, пренебрежительное, обидное слово, или уязвил бы гневным взглядом; зато не могу также представить ни одного случая, где бы он улыбнулся и тем менее – где бы он посмеялся над чем-нибудь. Для нас это был наставник и начальник внушительный, однако же не страшный, не грозный. По высокому положению такого наставника, по важности самого предмета, им преподаваемого, отношение класса к нему было самое почтительное, тишина в классе бывала всегда примерная и yceрдие в приготовлении задаваемых уроков бывало со стороны учеников самое полное. Теперь, издали, о. Ректор мне представляется классным наставником и начальником изящным, в обращении с учениками деликатным, степенным, вполне безупречным.

Для полноты картины классной благопристойности на уроках этого высокопоставленного профессора, интересно бы выяснить еще одну частность: бывали ли налагаемы на учеников, взыскания за малоуспешность? Не могу припомнить ни одного такого случая; но мне представляется такая возможность: при всем известном старший учеников все же могло случиться, что кто-либо не справится с объемистым уроком, особенно в предэкзаменное время, когда на урок задаются большие отделы учебника. В случав конфузного ответа возможно, что профессор, пытливо поглядев на смущенная ученика, спросит его своим обычным тихим голосом, однако же довольно внушительно: «что? не знаешь?» Затем, отметив в своем списке, вызовете другого ученика к ответу, а сконфузившемуся ученику (если ответ его бывал с места) не поторопится словом или соответственным жестом выразить разрешение от дальнейшая ответа, т. е. позволение сесть, а тот без позволения сесть ее посмеет, и постоит... доколе профессор, заметив этот диссонанс в своей аудитории, даст соответствующий знак неудачнику, чтобы тот садился повторяю: это только мое предположение.

Что касается взысканий, налагаемых за провинности внеклассные, то, без сомнения, таковые налагались от имени Ректора во всех классах, обыкновенно через классных журналистов, больше всего за случайные пропуски уроков или опоздания. Но и таких взысканий по классу ректора представить не могу, так как пропуски уроков были не мыслимы но самой важности класса, а опоздания потому были невозможны, что классы Ректора бывали не на первых, а на вторых уроках. Вообще следует заметить, что центр тяжести всех занятий учеников богословская класса, их успехов, их научный вес и сравнительное достоинство в ряду сверстников определялись главным образом по классу Ректора, а потому, весьма естественно, все ученики старались изо всех сил, чтобы быть исправными но этому главному предмету. По классам же других наставников картина классного благополучия была не столь красива: так как книжное усердие учеников бывало там уже навсегда безупречно, то и наставники, случалось, не стрелялись принят к взрослым ученикам меры обыкновенная школьная поощрения. Как бы то ни было, класс Ректора счастливо выделяется в моих воспоминаниях своею благопристойностью, не только в ряду прочих классов высшая отделения, но даже на протяжении всего курса семинарии.

Догматическое Богословие в ту пору излагалось нам по руководству Архиепископа Антония. Но самой сущности предмета, здесь нечасто требовались пояснительные толкования излагаемая текста, поэтому пи для наставника, ни для учеников его не представлялось много случаев выказывать сокровища глубокой учености или книжной смышлености; для учеников больше значили здесь книжное прилежание и твердая память.

По классу Ректора важное значение также имели срочные письменный сочинение, который в начале курса имели форму рассуждений, как и в философском классе, а потом, но мере прохождение курса церковная красноречия, сочинялись слова, или проповеди на задания темы или на известные праздничные дни; классные сочинения, одно или два в течении года, бывали только перед экзаменами. Сочинения поступали на рецензию Ректора.

Здесь следует отметить принятую в классе Ректора и не встречавшуюся у других наставников особенность в разборе и в одобрении сочинении, представленных учениками на рецензию. Перед раздачей просмотренных задач на руки авторам, Ректор отделял некоторые из них, чем-либо выдававшиеся, для классного разбора, и читал одну за другой перед классом полностью, не называя фамилии сочинителя. Когда прочитает сочинение, вызовет первая ученика сказать что-либо в критику этого произведена анонимная автора. Затем читанный сочинения не выдавались авторам непосредственно вслед за критикой, а лишь но окончании класса все задачи сообща раздавались ученикам. Таким образом похвалы публично воздавались разбираемому сочинению, а не автору, который для класса оставался в положении инкогнито [*] [Впоследствии, когда описанная метода критики сочинений вошла в обыкновение, авторы разбираемых произведший для сметливых товарищей уже редко оставались анонимами, при самом разборе задач.] Неудовлетворительный сочинения, если таковые и бывали, в классе не оглашались сколько мне помнится.

Мои личные труды и успехи по классу Ректора шли для меня удачно и мой классный престиж опять стал подниматься. Больше всего я обязан был в этом повышении своим письменным сочинениям, который замечены были высокопоставленным цензором с хорошей стороны и заслужили его одобрение. На первом же опыте классного гласного разбора ученических задач, когда, вникнув в читаемое, я июня, что читается мое произведете, я несколько смутился, не зная наперед, какой будет вывод рецензента; помнится, в тот раз критик мой не был щедр на похвалы прочитанному произведение, а рецензент сам в поправку критика сказал в заключение: «в сочинении видна мысль, и слог есть». Я, конечно, просил про себя, хотя инкогнито свое сохранил даже перед ближайшими соседями. Отметка цензора на моем сочинении была хорошая. Потом и еще повторялись со стороны Ректора похвалы моим сочинениям, читанным в классе тем же порядком, в числе других немногих, отобранных наставником для классной критики. Благодаря этому счастливому обстоятельству, я довольно скоро подвинулся с 14 места на 9-е, а на второй год ученья в классе я уже занял место за первой партой. Изустные уроки по главному предмету всегда приготовлялись также старательно, но этим путем превзойти кого-либо из своих соседей было не так-то легко: по классу о. Ректора все были прилежны.

Вторым по важности предметом в старшем класса были курсы Гомилетики (пастырское церковное собеседование) и Обличительного Богословия. Преподавателем того и другого курса был Павел Михайлович Добряков. Этот почтенный наставник, с ученой степенью кандидата, был средних лет, высокого роста, ни полный, ни худощавый, скорее блондин, чем шатен, видом своим производил впечатление человека с характером энергичным: ходил с приподнятым челом, взгляд имел свысока, голос имел довольно громкую и речь отрывистую; время репетирования уроков прохаживался по классу крупными стремительными шагами, отбивая такт средь классной тишины. В обращены с учениками отличался большою сдержанностью, не позволял себе ни одного лишнего слова по адресу ученика и даже как будто держал себя перед классом немножко свысока.

Учебниками по тому и другому предмету служили нам записки, которые приходилось списывать друг у друга. В дополнение учебников, в виде пособие при изучении данных предметов, наставник перового прочитывал в класса пространная выдержки из специальных ученых изданий; особенно припоминаются так я пространный чтения по классу обличительного богословия. Большею частью такие чтения произносились с профессорской кафедры по академическому способу, т. е. слушатель, не ожидая каких либо запросов от профессора по поводу прочитанного им, волен был или внимать читаемому, что и бывало большею частью, – как могу судить по личному опыту, или же заниматься собственным чтением, если профессорское чтение не казалось занимательным, по особенностям своего содержания, или даже казалось утомляющим, вследствие особенной некоторой монотонности профессорского чтения, если оно бывало продолжительно.

Надо полагать, что по классу профессора Добрякова задавались иногда письменные сочинения, преимущественно так называемый проповеди, в видах практическая использования правил из преподаваемая им курса пастырская собеседования. В отношены этих письменных сочинения ничего не осталось в моей памяти, равно и из прочих учебных занятой по классу этого наставника лишь немногое памятно; однако же трудно было бы забыть единственное наказание, которое пришлось мне понести в старшем классе семинары за провинность учебная свойства и которое случилось именно по классу профессора Добрякова: раз я поставлен был им на колени, за то что неудовлетворительно знал дневной урок; половину урока я знал хорошо, а конец урока – мараковал чуть-чуть и, будучи вызван к ответу, сказал как следует что знал, но профессор не удовольствовался этим, полюбопытствовал выслушать урок до конца, и тут волей не волей сконфузился. Я занимал тогда место в начал второй парты. В классе профессора Добрякова подобные взыскания хотя и не были редкостью, но по занимаемому в ту пору месту, я должен был чувствовать себя в столь неожиданным положены довольно конфузливо, главным образом в глазах наставника; и во всяком случае мне тогда и в голову не приходило досадовать на наставника за свою же оплошность, как это было раз раньше, в среднем классе, по сельскому хозяйству: теперь уже и самый предмет и личность наставника были не такого сорта, чтобы могла прийти блажь в голову ученика. Впрочем, этот конфузливый случай не имел дурных для меня последствий, был в свое время заглажен и не помешал дальнейшему моему повышению в классном списке. Таковы были в ту пору свет и тени в господствовавшей школьной систем, отнюдь не во вред, не в обиду учащаяся поколения!

По классу Церковной Истории преподавателем был молодой наставник, из последняя выпуска Академии; фамилии его я не упомню. Он в скором же времени принял монашество с именем Никодима. Мне лучше припоминается он в светском звании, чем в монашеском: это был невысокого роста блондин с светлыми густыми волосами, благообразный, говорливым звонким тенором, в обращении с учениками мягкий, деликатный. Учебником служили нам записки, )наследованный от предыдущая курса, но по малочисленности готовых экземпляров на весь класс большинство из нас вынуждены были списывать классный учебник друг у друга. Из учебных занятий по этому классу не сохранилось в моей памяти ничего достойная упоминания.

В числе предметов изучения в высшем классе семинарии был еще курс медицинский (короче говорилось – медицина). Преподавателем этой науки был доктор Максимовичу, инспектор врачебной управы. На этом курсе излагались: 1) Краткое описание частей тела, 2) краткое описание жизненных отправлений в здоровом теле (физиология), 3) описание болезней, 4) наука о лекарства» и 5) лечение болезней. На все это полагалось, если не ошибаюсь, по одному уроку в неделю, в течете двухлетняя курса. Да если бы даже и по два урока в неделю полагалось, так и это весьма мало помогло бы делу. Лектор излагал свой предмет академическим способом, т. е. без поверки слушателей, как – насколько они усвоили объясняемый предмет. Хотя и был составлен лектором» особый письменный курс для руководства учеников по своему предмету, но лишь весьма немногие ученики могли воспользоваться им в нужное время, а остальные, кто хотел, списывали этот любопытный курс мало-по-малу оканчивая свой труд едва к концу года, в ожидании благ от него во время предстоявшего экзамена, а ещё больше – в надежде собрать плоды в будущем. Припомним что в старшем классе, кроме печатного учебника по догматическому Богословию, все остальные учебники были письменные, поэтому ученики были достаточно обременены перепиской и не имели свободного времени, чтобы списывать сверх того еще объемистый курс медицинский, не столь важный и ответственный, как все остальные учебники. При данных обстоятельствах, весьма естественно, преподавание этого предмета оставалось совсем бесплодным, не смотря на то, что многие, может быть, большинство слушателей, питали интерес к этой науке. С началом лекции многие внимали лектору, но скоро же и убеждались, что содержание лекции не из таких, что легко усвояется желающим. Ученики ждали от лектора научного хлеба, а он преподносил им камень научный – обилие технических наименований, – странных названий, прикладное значение которых терялось в перспектив, неизвестности, не удивительно, что они бесследно пропадали из головы любознательных слушателей.
Мне памятно осталось, как лектор вздумал прорепетировать свою аудитории к предстоявшему экзамену и как бился над вразумлением слушателей на физиологическую тему: «рассказать, какой путь долита, например, фунт мяса, чтобы образовалась из не частица крови, например, золотник крови». Что пища должна сперва попасть в желудок известны» порядком»?), [*] [Этот известный в общежитии простой акт многие и многие не догадаются рассказать в последовательном порядке, если не прочтут об этом по книжке наперед с достаточной обстоятельностью.] что в желудке пища переваривается, это каждый из отвечавших мог сказать утвердительно, а что далее – потом с пищей творится, как это переваривание пищи достигается в отсутствии высокой температуры, этого никто не понимал и не сказал. Лектору самому пришлось подсказами своими словами шаг за шагом доводить дело это до конца, т. е. настолько, чтобы можно было поговорить об этом кое-что на экзамене. И эта тема была еще из наименее трудных в целом курсе! Столько же сведущими оказались мы и в определении болезней и в лечений их.

Несмотря на все это, экзамен наш по этому предмету прошел без особого для нас конфуза, по той простой причине, что главные экзаменаторы, – Преосвященный и ректор семинарии, – едва ли сведущи были в этой науке более, нежели мы просвещенные двухлетним курсом. Тут лектор больше сам за нас говорил, и спрашивал, и сам же отвечал, а поправлять наши грубые ошибки и надобности не было.

Теперь можно недоумевать, с какою целью введен был этот медицинский курс в круг наук обязательных для семинариста. Не иначе, полагать должно, как с той целью, чтобы преподать ученикам понятие между прочим о болезнях и научить простейшим способом оказания врачебной помощи заболевшим и таким образом дать будущему духовному пастырю возможность оказывать посильную помощь населенно своего прихода, в ту пору совершенно беспомощному в этом отношении. Цель эта была, конечно, почтенная, зато способы к достижению этой цели выбраны были, мало сказать, неудачные: они построены были на ложном, легкомысленном основании.

Что мы по окончании курса не стояли на высоте указанной задачи, об этом и жалеть, пожалуй, не стоит. Не подлежит сомнению, что искусство оказывать помощь в болезнях нельзя перенять ни на изустном курс, хотя бы профессорском, ни из хорошей книжки: для достижения этого требуется соответствен но научно-опытный труд и полагается известный научный ценз. Точно так же, по нынешним временам, как нельзя поставить в священники грамотея – начетчика, обыкшего в церковных уставах и способная к благовидному исполнение той или другой церковной службы, а требуется для этого, как главное условие, известный научный ценз от кандидата на эту должность, так и в деле врачевания болезней требуется соответственная подготовка, установленный ценз. А без этого, отрывочные сведения о болезнях, о лекарствах и проч., когда они пущены будут в ход для облагодетельствовала ищущих помощи, окажутся только знахарством, которое, пожалуй, небезвыгодно будет для самого знахаря, но положительно вредно для его клиентов. «Беда, коль пироги начнет печи сапожник»...

Совсем другое дело, если бы вместо общего медицинского курса поставлена была более тесная и посильная задача, именно курс общегигиенических сведений, со включением отдела о натуре заразных болезней, наичаще встречающихся в населены, и о мерах к ограничению их распространена и т. п. Эта специальная область медицинских знаний уже признается в настоящее время необходимою и существенною частью в ряду прочих образовательных задач всякой средней школы; она была бы вполне уместна и в духовной средней школе.

При нынешнем распространены знаний в разных слоях общества, может быть, лучше было бы, вместо такого обязательная курса в классе, снабдить ученика семинары дельной популярной книгой, в которой обязательный для ученика санитарный или гигиенический курс излагался бы удобопонятно и в тоже время с достаточной полнотой. Такая книга служила бы для ученика в дальнейшей его жизни постоянным справочником в потребных случаях и, без всякого сомнения, самым интересом своего содержала привлекала бы к себе внимание читателя.

Вызвать появление на свет подходящего руководства можно бы путем объявления конкурса для такого сочинения и по обсуждении в компетентных сферах программы желательная курса или справочника. И все это зависит только от доброй воли подлежащего ведомства, так как средств на это потребовалось бы, кажется, не больше, чем на учреждение обязательных курсов в учебных заведениях.

назад | содержание | вперед