ной минуты было легче терпеть все годы лишений, когда
подчас сухая доска, на которой можно растянуться, каза
лась недосягаемой роскошью.
А если внезапно появлялось предположение: а вдруг
Россия не победит, —делалось холодно, жутко, и страш
ная мысль немедленно изгонялась верою — этого быть
не может. И вот теперь навис позор. Чувствовали и солда
ты великую неправду совершающегося, и мятежный дух
искал виноватых.
С опустошенной душой разъезжались с фронта офице
ры. Начался отлив и всей солдатской массы.
Солдаты разбили денежные ящики. Поделили деньги,
полковые запасы, лошадей. Запасливые и побойчее поеха
ли домой верхом, часто конь-о-конь. Другие небольшими
шайками, пешком и на двуколках хлынули в пограничные
местечки, города.
Начались погромы. Толпы на улицах то вливались в лав
ки и квартиры, то выливались обратно. Из разбитых окон
доносились, приглушенные крики, рыдания. На улицы ле
тели товары, всякая утварь, подушки, перины. По городу
носился пух. Иногда с треском и звоном падало на камни
пианино.
Около разбитых лавок шныряли, согнувшись, бабы —
были видны только юбки с шерстяными чулками.
Повсюду качались расстегнутые шинели с болтающими
ся сзади хлястиками и с оттопыренными карманами. В
руках —узлы с добычей.
Посреди мостовой без фуражки с взлохмаченной голо
вой покачивался парень-солдат, весь обвешанный будиль
никами. Будильники звенели и стучали.
Ему повстречался казак:
—Эй ты, ежова голова с бубенцами! На кой тебе ляд эти
погремушки? Ты бы еще соску в рот взял!
Парень остановился, тупо посмотрел на казака, а потом
снял ожерелье из будильников и с треском бросил его о
мостовую.
—Да ну их ко всем чертям! —и закачался дальше.
Вдеревнях такие шайки были еще страшнее. Требовали
самогона, убоины и девок.
