ТАК НАЗЫВАЕМАЯ ПАУЗА

С 24 февраля – дня окончания Нижне-Силезской операции – и до 16 апреля – дня начала Берлинской операции – на 1-м Украинском фронте наступила так называемая пауза. Войска получали пополнение и новую материальную часть, приводился в порядок тыл, восстанавливались железные дороги и аэродромы, подвозились боеприпасы и все необходимое для будущих крупнейших завершающих операций войны.

В масштабах всего фронта полтора месяца между Нижне-Силезской и Берлинской операциями действительно можно считать паузой. Но такое определение очень мало соответствует тому, что происходило в течение этих полутора месяцев на нашем южном крыле.

Я уже говорил, что наступление южного (или левого) крыла фронта, предпринятое в феврале с недостаточными силами, не увенчалось успехом, и уже на третий день было приостановлено. Но в результате продвижения центра и правого крыла фронта к Нейсе наш левый фланг оказался еще больше оттянутым назад и проходил по предгорьям Судетских гор.

Если посмотреть на фронтовую рабочую карту тех дней, возникает любопытная картина: мы нависали с севера над группировкой противника в районе Оппельн – Ратибор, но и он угрожал нам серьезными неприятностями, так как имел возможность нанести отсюда фланговый удар в северо-западном направлении с целью деблокирования Бреслау и в случае успеха мог даже попробовать восстановить свою прежнюю линию обороны по Одеру.

Мы были уверены, что не позволим врагу превратить эту возможность в действительность.

Однако считались и с тем, что столь выгодное фланговое положение создавало у противника соблазн для удара в направлении Бреслау. А нам это не нравилось.

Но это, пожалуй, не главное. Значительно больше нас беспокоило то, что после потери Силезского промышленного района немцы держали против южного крыла нашего фронта довольно внушительную группировку своих войск, и в последнее время заметно усиливали ее. Это являлось верным признаком того, что они еще не оставили мысль отбить у  нас «второй Рур».

Такие же опасения возникли и у Сталина. Находясь на Крымской конференции и, очевидно, получая какие-то дополнительные сведения от союзников, он неоднократно звонил мне и настойчиво обращал мое внимание на то, что гитлеровцы собираются нанести нам удар на юге, на ратиборском направлении, намереваясь вернуть себе Силезский промышленный район. Об этом же предупреждал меня и А.И. Антонов.

Сталин интересовался, кто стоит у меня на левом фланге, какие армии, под чьим командованием (в разговорах с нами он обычно оперировал не номерами армий, а фамилиями командармов).

«Смотрите, – говорил мне Сталин в одном из таких телефонных разговоров, – немцы не примирились с потерей Силезии, и могут ее у вас отобрать». Я выразил твердую уверенность, что врагу не удастся отбить у нас Силезию, и доложил, как мы усиливаем свое южное крыло, готовясь провести здесь частную операцию и отбросить противника из  района Ратибора.

Сталин предложил представить подробный план действий.

Так возникла Верхне-Силезская наступательная операция. Хотя размах ее был сравнительно небольшим, по срокам же она приурочивалась к операциям других фронтов, решавших свои задачи в районе Кенигсберга, в Восточной Померании, Карпатах, Австрии и Венгрии. Отводилось на нее всего полмесяца, между 15 и 31 марта. Целью являлся разгром оппельнско-ратиборской группировки немцев и выравнивание фронта, чтобы в будущем мы имели более благоприятные условия для перехода в наступление на главном стратегическом направлении – берлинском. К началу марта перед 1-м Украинским фронтом продолжали действовать войска группы армий «Центр» под командованием генерал-полковника Шернера (я еще вернусь к нему, когда буду рассказывать о Пражской операции).

По данным нашей разведки против нас гитлеровцы держали 43 дивизии. Кроме того, в резерве группы армий «Центр» было еще 7 дивизий и 60 маршевых батальонов. На обращенном в нашу сторону оппельнском выступе враг имел наиболее плотное оперативное построение: на каждую дивизию приходилось примерно по 8 километров фронта. А всего, по нашим расчетам, он мог сосредоточить здесь до 25 дивизий. Противник продолжал усиливать оппельнское направление. В частности, мы не исключали возможности подхода сюда 6-й танковой армии СС (правда, впоследствии оказалось, что немецко-фашистское верховное командование перебросило эту армию со своего западного фронта в Венгрию).

В течение февраля враг несколько раз прощупывал наши силы на южном крыле. В ряде пунктов он пытался переходить к активным действиям, и все это время непрерывно продолжал улучшать свои оборонительные рубежи.

За пять недель немцам удалось кроме укреплений полевого типа и инженерных заграждений на переднем крае создать у себя в тылу довольно прочные узлы сопротивления, подготовить к длительной обороне большинство населенных пунктов и даже отдельные дома. Густая сеть построек позволяла врагу практически перекрывать артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем все, или почти разделявшее их пространство. В промежутках между отдельными пунктами были вырыты траншеи, оборудованы запасные огневые позиции. По данным нашей авиаразведки, оборона немцев простиралась здесь в глубину на 20-25 километров.

В этой операции нам предстояло расправиться с очень плотной и заблаговременно подготовленной к обороне группировкой.

Планируя Верхне-Силезскую операцию, мы рассчитывали прежде всего на окружение той части немецко-фашистских войск, которые располагались на самом оппельнском выступе и непосредствен в Оппельне. Кстати сказать, этот город еще со времени прошлых боев остался на линии фронта – половина у нас, половина у противника

Для достижения намеченной цели нами были созданы две ударные группировки, Северная и Южная. В Северную входил один корпус 5-й гвардейской армии, вся 21-я армия, 4-й гвардейский танковый корпус и 4-я гвардейская танковая армия. Южная, или ратиборская, группировка состояла из 59-й и 60-й армий, которым из резерва фронта были приданы 93-й стрелковый, 7-й гвардейский механизированный 31-й танковый корпуса и 152-я отдельная танковая бригада. Помимо всего этого обе группировки получили достаточное артиллерийское усиление.

Сроки подготовки операции были довольно сжатые, но мы сумели организовать все надлежащим образом. Особенное внимание было уделено инженерному обеспечению операции. Мин перед нами оказалось вдоволь. Немцы навалили их всюду, где только можно. В сочетании с весенней распутицей и пересеченной местностью минные заграждения представляли серьезное препятствие для наступления. А потому и общевойсковые, и танковые соединения были заранее насыщены саперами, располагавшими соответствующим инженерным имуществом.

Прорыв обороны противника проходил в трудных условиях, в несколько замедленном темпе. Наша северная группировка в течение первого дня операции прорвала фронт на участке 8 километров и продвинулась вглубь тоже на 8 километров. Теперь нам казалось это недостаточным. Прошли те времена, когда прорыв за день на глубину 8 километров считался крупным достижением. В Висло-Одерской операции, например, мы уже в первый день прорвали оборону противника на глубину 15-20 километров и вскоре вышли с танками на оперативный простор. После этого, естественно, 8-километровое расстояние, преодоленное армиями Гусева и Лелюшенко в самом начале Верхне-Силезской операции, нас уже не устраивало.

В действительности же здесь была своя специфика, и такой подход к оценке действий войск являлся не вполне справедливым. Нашим войскам стоило большого труда пройти эти 8 километров через плотные боевые порядки противника по сильноукрепленной местности, с густой сетью населенных пунктов. Это была хорошая, боевая, заслужившая одобрения работа.

Конечно, я, как командующий фронтом, был недоволен тем, что пройдено меньше, чем предполагалось, однако в душе понимал: при таких относительно незначительных темпах продвижения люди отдали все, что было в их силах. Не хотелось даже упрекать Дмитрия Николаевича Гусева, одного из опытнейших и образованнейших командармов, допустившего в начале операции невольный просчет.

Рано утром, когда передовые батальоны 21-й армии начали атаку быстро преодолев первую траншею, на ряде участков уже ворвались о вторую, Гусеву показалось, что можно сократить наполовину интенсивность артиллерийского огня. У него создалось впечатление: и при минимальном артиллерийском сопровождении гитлеровцы будут сбиты с занимаемых ими позиций. Командарм решил сэкономить боеприпасы, с которыми у нас все еще было туго. Он рассчитывал использовать их с большей эффективностью на последующих этапах наступления.

Справедливости ради надо сказать, что для такого решения у командарма были основания. В первый период решение казалось правильным не только ему, но и мне.

Ведь войска 21-й армии довольно легко овладевали вражескими позициями. Но прошло некоторое время, и наступление начало замедляться. Выяснилось, что наша артиллерия подавила далеко не все огневые точки противника, в особенности противотанковые. Многие из них вообще оказались для нас неожиданностью: закопанные танки, самоходки и противотанковые орудия, спрятанные в населенных пунктах. Их было трудно зафиксировать с воздуха, а наземная войсковая разведка за короткий срок подготовки к операции не сумела выявить во всех подробностях систему вражеского огня.

А тут еще эта попытка сэкономить боеприпасы! За нее мы поплатились не только утратой темпа наступления, но и излишними потерями материальной части 4-й гвардейской танковой армии, взаимодействовавшей с армией Гусева.

Подобные невольные, поначалу отнюдь не очевидные, просчеты на войне случаются время от времени даже с очень опытными военачальниками, обладающими тонким пониманием обстановки и большим боевым опытом. А Дмитрия Николаевича Гусева я всегда считал именно таким военачальником. И коль скоро здесь зашла речь о частной его ошибке, мне хочется хотя бы коротко охарактеризовать в целом личность и деятельность этого незаурядного советского генерала.

Гусев прибыл к нам с Ленинградского фронта. Там он успешно воевал в роли начальника штаба фронта и командовал 21-й армией. У нас, на 1-м Украинском фронте, он начал свою боевую деятельность с Висло-Одерской операции. Его армия очистила от врага всю северную часть Силезского промышленного района. Гусев действовал при этом образцово, очень организованно, умело, приняв близко к сердцу требование сохранить Силезский промышленный район от разрушения.

С такой же основательностью и упорством Гусев действовал и во время Верхне-Силезской операции. Опираясь на свой хорошо подготовленный и сработавшийся штаб, он отлично организовал управление боевыми действиями армии сверху донизу.

По своему характеру это был человек и активный, и неторопливый одновременно, отличался рассудительностью и твердостью трезво взвешивать обстановку в целом, но и не выпускал из поля зрения те особенные, неповторимые частности, которые существенны для той или иной операции или боя. Очень ценил мнение ближайших своих соратников, в особенности членов Военного совета армии.

Я не раз наведывался в 21-ю армию, и мне всегда было приятно наблюдать дружную, сплоченную работу Военного совета этой армии.

Добрые отношения установились у Дмитрия Николаевича с командирами корпусов и дивизий. Вместе с ними он прошел длинную боевую дорогу, в каждом был уверен и всегда мог рассчитывать на безусловное выполнение не только буквы, но и духа любого своего приказа.

Не лишне добавить, что этот дружный, сплоченный коллектив, прибыв к нам на фронт, попал в совершенно непривычную для него обстановку. Она отличалась от обстановки Ленинградского фронта неизмеримо большим оперативным простором, широтой и глубиной операций, маневренностью. Но командарм 21, а вместе с ним и подчиненные ему войска очень быстро освоились со всем этим и оказались на высоте положения.

С самого начала нашего знакомства Дмитрий Николаевич пробудил во мне глубокие симпатии. Я и по сей день храню о нем самую светлую память.

Но возвращаюсь к рассказу о первом дне Верхне-Силезской операции.

Наши танкисты понесли тогда серьезные потери не только на северном участке прорыва, но и на южном. Действовавшие вместе с 59-й и 60-й армиями 7-й мехкорпус и 31-й танковый корпус, продвинувшись на 10 километров, потеряли: один – четверть, а другой – треть своих танков. Причина была та же, что и на севере, – недостаточная разведка, а в результате – недостаточно мощная обработка артиллерией противотанковой обороны противника. Потери в танках в первый день превзошли наши ожидания, хотя мы и предполагали, что они будут значительными.

Замысел операции сводился к тому, чтобы обе наши группировки, окружавшие немцев, как можно быстрее соединились и загнали в котел 5 немецко-фашистских дивизий, сидевших на оппельнском выступе.

Делая ставку на стремительность соединения обеих группировок, я принял решение пустить танковые войска одновременно наступающей пехотой.

Не являлось ли это тоже своего рода просчетом? Убежден, что нет. Если бы мы в данном случае пустили вперед одну пехоту, темпы наступления оказались бы еще более медленными, а наши и без большие потери. Не говоря даже о чисто моральной ответственности командующего за излишние людские жертвы, я не имел тогда права идти на риск и по чисто деловым соображениям – в предвидении такой крупной и ответственной операции, как Берлинская.

Да и вообще мне представляется, что в сорок пятом году было недопустимо, в принципе, бросать в наступление пехоту без танков. Это явилось бы шагом назад. К этому времени мы уже привыкли, что современное наступление организуется при самом тесном взаимодействии всех родов войск, причем танкам отводилась на поле боя ведущая роль.

Командующему нередко приходится, даже предвидя трудности, неизбежно идти навстречу им. Ум работает не над тем, как уклониться от этих трудностей, а над тем, как наилучшим образом преодолеть их, не подчиниться им, а подчинить их себе. Иначе на войне нельзя.

То, что наши танкисты понесли значительные потери в первый день Верхне-Силезской операции, было горько, но неизбежно. Это диктовалось острейшей необходимостью. В сложившихся условиях без танков мы бы вообще не продвинулись ни на шаг.

Анализируя причины, повлекшие тогда за собой повышенную уязвимость наших танковых соединений, не следует забывать, что именно в Верхней Силезии нам впервые за всю войну довелось встретиться с густым насыщением обороны противника фаустпатронами, методы борьбы с которыми были еще недостаточно отработаны.

Положение ухудшалось весенней распутицей. Она вынуждала танкистов воевать вдоль дорог и за дороги, прорываться сквозь населенные пункты. А именно там из-за домов и укрытий легче всего было действовать фаустникам.

Так или иначе, хотя и с большими трудностями, в первый день операции прорыв осуществился. Учитывая, что нам ни в коем случае нельзя затягивать дело с окружением оппельнской группировки, я потребовал от командармов не прекращать наступление и ночью.

В ночь на 16 марта были введены в бой вторые эшелоны полков и дивизий. Надо сказать, что мы заранее предвидели такую возможность и подготовили для ночных действий в каждой дивизии по одному усиленному батальону.

Думаю, что ночные действия в этой операции заслуживают особого внимания. В данном случае мы опять-таки сумели заранее отделить реальное от нереального: не задавались целью успешно вести ночной бой всем составом любой дивизии, а отбирали для того и сводили в специальные батальоны людей, наиболее к тому приспособленных. Эти батальоны, воевавшие только ночью, а с наступаем утра отводившиеся на отдых, сыграли весьма положительную роль. В ночных боях действия их поддерживались главным образом артиллерией прямой наводки. Выделенные для этого орудия еще засветло выдвигались вперед до самого последнего предела

В ходе Верхне-Силезской операции ночи вообще были насквозь рабочими. За ночь ремонтники спешили вытащить застрявшие в страшной грязи на разбитых дорогах поврежденные танки. Дороги тоже ремонтировались ночью. Под покровом ночи мы продолжали наступление и одновременно устраняли у себя в тылу все, что могло помешать дневному наступлению.

15-16 марта противник начал подбрасывать резервы из глубины. Наиболее ожесточенным контратакам подверглась 5-я гвардейская армия, которая отнюдь не решала судьбу окружения оппельнской группировки противника, а только прикрывала наш главный удар севера. Но гитлеровцы, очевидно, не до конца сумели разобраться в обстановке и упорно били по ее левому флангу.

Частично это можно объяснить еще и тем, что здесь было кратчайшее расстояние от нашего переднего края до Бреслау, и неприятель заблаговременно подготовил группировку для возможного удара по Бреслау.

Мы предугадывали такое развитие событий. Гитлеровские генералы любили контратаковать прорывающиеся войска под основание, под самый корень. А потому на этом направлении у нас специально были поставлены корпуса, отличавшиеся особой стойкостью, – стрелковый Г.В. Бакланова и танковый П.П. Полубоярова. Эти части прошли суровое испытание еще на сандомирском плацдарме, и мастерства в отражении контратак им, как говорится, можно было не занимать.

Немцы упорно и безуспешно били по этим двум корпусам, что абсолютно не сказывалось на действиях нашей основной ударной группировки, продолжавшей тем временем все глубже окружать оппельнский выступ. Днем 18 марта в районе Нойштадта армия Д.Н. Гусева встретилась с армией И.Т. Коровникова. Завершив окружение противника, они вместе с танкистами Д.Д. Лелюшенко тотчас же повернули частью сил на запад и уже к ночи отделили оппельнскую группировку фашистов от их главных сил 20-километровой полосой. В котле оказались 20-я пехотная дивизия СС, 168-я и 344-я пехотные дивизии, часть сил 18-й моторизованной дивизии СС и несколько отдельных полков и батальонов.

Теперь перед нами стояла задача как можно скорее покончить с окруженной группировкой.

19 марта в 16 часов 45 минут, будучи на наблюдательном пункте у Гусева, я подписал очень короткий приказ, рассчитанный на каждого солдата. Пожалуй, есть смысл воспроизвести его полностью:

«Комбатам, комполкам, комдивам 225, 285, 229 и 120-й дивизии, 21-й армии. Окруженный противник пытается прорваться в направлении Штейнау. Враг деморализован, прорывается отдельными группами, без техники. Приказываю:

1. До ночи выходящие группы противника уничтожить, пленить. Всем сержантам и офицерам дерзко и смело атаковать врага. Не опозорить войска 21-й армии, 4-й гвардейской танковой и не выпустить врага из окружения.

2. Приказ довести до всех рядовых, сержантов, офицеров всех родов войск».

Почему я отдал такой приказ? Он был подсказан боевой практикой уже минувших операций и отгремевших боев. Я хорошо знал, что такое борьба с противником, угодившим в котел, и по опыту корсунь-шевченковского окружения, и по опыту бродского, и по ряду менее значительных окружений в период Висло-Одерской операции. Чтобы в кратчайшие сроки и окончательно разгромить окруженную группировку, необходимо каждому воину действительно знать свой маневр в полном смысле этого слова. Доведение любого окружения до его победного финала зависит не только от творческих способностей и воли командиров, но и толкового, инициативного исполнения командирского замысла всем личным составом роты, батальона, полка, дивизии.

В боях с окруженными войсками особенно много неожиданностей. Противник находится на грани гибели или плена; он настойчиво и изворотливо ищет выхода. И если части, осуществившие окружение, недостаточно подготовлены и плохо информированы, они могут допустить такие оплошности, которые повлекут за собой большую беду – прорыв. Тут каждый должен хорошо ориентироваться в обстановке, быть готовым к любым случайностям и неожиданностям, действовать дерзко и решительно.

Приказ, который я привел, отдавался как раз в тот момент, когда гитлеровцы предприняли первый мощный контрудар с внешней стороны окружения силами только что появившейся здесь танковой дивизии «Герман Геринг». Однако наш 10-й гвардейский танковый корпус под командованием генерала Е.Е. Белова держался стойко и отбил этот натиск.

На следующий день, 20 марта, немцы нанесли новый контрудар с внешней стороны кольца. На этот раз в нем участвовали уже не только части танковой дивизии «Герман Геринг», но и 10-й армейский корпус, 20-я танковая и 45-я пехотная дивизии. Но и эта попытка не увенчалась успехом. Контратакующего противника организованно встретили три наших корпуса: 118-й стрелковый (21-я армия), 6-й механизированный (4-я гвардейская танковая армия) и 4-й гвардейский танковый (5-я гвардейская армия).

А пока отбивались эти контрудары с внешней стороны кольца, главные силы 21-й армии к вечеру 20 марта, по существу, уже покончили с окруженной группировкой.

По нашим данным, фашисты потеряли только убитыми около 30 тысяч солдат и офицеров, 15 тысяч человек мы взяли в плен. Не буду перечислять трофеев – их было немало. Достаточно сказать, что в этом районе нам достались 75 неприятельских складов с боеприпасами, снаряжением и продовольствием.

Все эти дни я находился в районе боевых действий. Вместе со мной начальник оперативного управления фронта генерал В. И. Костылев, а также небольшая, но очень работоспособная группа штабных офицеров. Они хорошо помогали мне координировать усилия войск, выполняющих сложные задачи по окружению и ликвидации противника.

Много потрудился в эти дни и член Военного совета фронта генерал-лейтенант К.В. Крайнюков. Он следовал с войсками 59-й армии и поддерживал со мною связь через командный пункт И.Т. Коровникова.

Я вообще считал и считаю, что в решающие моменты, в особенности при частых и резких изменениях в обстановке, командующим фронтом (а равно и армией) непременно должен быть поближе войскам и на месте принимать необходимые решения. Выезды войска, иногда короткие, иногда более длительные, смотря по необходимости, никогда не связывались в моем сознании с такими высокими категориями, как личная отвага, а тем более подвиг. Они представляются мне просто-напросто неотъемлемым элементом руководства современными маневренными действиями войск.

...Вслед за уничтожением оппельнской группировки встало на очередь взятие Ратибора – последнего оставшегося в руках у противника крупного опорного пункта и промышленного центра Верхней Силезии. Эта задача была возложена на 60-ю армию генерала П.А. Курочкина. Для решения ее армии было придано 4 танковых и механизированных корпуса и сначала одна, а потом две артиллерийские дивизии прорыва.

Я уже говорил о ведении артиллерийского огня прямой наводкой в ночных боях. Но такой огонь мы вели не только ночью, но и днем. Причем на прямую наводку ставились орудия всех калибров, вплоть до 203-миллиметровых. Последними мы расшибали то, чего не брали другие калибры, – метровые каменные стены немецких опорных пунктов. А чтобы не расходовать лишнего количества тяжелых снарядов, артиллеристы стали практиковать так называемую спаренную стрельбу орудиями мелкого и крупного калибра. Мелкими калибрами велась пристрелка, а по пристрелянным целям уже наверняка били тяжелые системы. Так было при окружении и уничтожении оппельнской группировки. То же самое повторилось и в боях за Ратибор.

К 22 марта погода наконец исправилась, и армии, наступавшей на Ратибор и Рыбник, была обеспечена не только артиллерийская, но и мощная авиационная поддержка.

Однако немцы дрались упорно. В первый день наши войска продвинулись всего на 8 километров. В дальнейшем противник еще более усилил сопротивление, введя в бой переброшенные с других направлений 8-ю и 17-ю танковые дивизии. Наши атакующие части продвигались медленно, шаг за шагом

Такие темпы наступления нас никак не устраивали, и я на помощь 60-й армии ввел два корпуса 4-й гвардейской танковой.

Танкисты должны были нанести дополнительный удар с севера.

Немцы, в свою очередь, перебросили сюда новые танковые соединения. Мы продолжали продвигаться, но по-прежнему крайне медленно. Изо дня в день шли упорные бои за овладение небольшими населенными пунктами, узлами дорог, высотами и высотками. Войска несли немалые потери. Это, естественно, вызывало чувство неудовлетворенности. Операция протекала явно не в том духе, не в том темпе, не на том уровне, на которые мы вправе были рассчитывать, исходя из собственного опыта, из своего совсем недавнего боевого прошлого.

Но вот 24 марта, после некоторой паузы, левее нас, в полосе 4-го украинского фронта, возобновила наступление 38-я армия под командованием боевого командарма К.С. Москаленко. Своими решительными действиями она изменила обстановку на левом фланге 60-й армии. Для противника создалась угроза окружения в районе Рыбника и Ратибора. А у нас возникли благоприятные предпосылки для штурма этих городов. 60-я армия взяла Рыбник и одним корпусом переправилась на левый берег Одера южнее Ратибора.

Два дня подряд, 29 и 30 марта, наша авиация наносила беспрерывные массированные удары по немецким позициям вокруг Ратибора. Чтобы поскорее овладеть им при минимальных потерях в людях и танках, я приказал сосредоточить здесь еще одну, только что прибывшую в наше распоряжение, 25-ю артиллерийскую дивизию прорыва и большую часть сил 17-й артиллерийской дивизии прорыва.

После мощной часовой артиллерийской подготовки 15-й и 106-й стрелковые корпуса 60-й армии вместе с танками 4-й гвардейской танковой армии начали решительный штурм Ратибора. Противник не выдержал натиска наших войск и стал отходить в юго-западном направлении.

Ратибор был взят, последний крупный пункт, который мы намечали захватить в Верхне-Силезской операции, дальнейшее наше наступление на этом приостановилось.

Верхне-Силезская операция левого крыла 1-го Украинского фронта, продолжавшаяся шестнадцать суток, была завершена. Она положила конец стремлениям немцев вернуть Силезский промышленный район и прорваться к Бреслау. С 31 марта на 1-м Украинском фронте наступила уже не так называемая, а действительная пауза. В тот день мы еще не знали, что она продлится всего пятнадцать суток...