Человек – основная тема изобразительного искусства. Эта общеизвестная истина
давно требует уточнения. Взрослый человек является этой центральной темой. На
всем протяжении истории искусства художник уделял ребенку чрезвычайно мало
внимания.
Мы знаем художников самых разнообразных специальностей: художников, всю жизнь
свою посвятивших изображению моря, или военных сцен, или домашних животных;
специалистов, которые умели передавать не только все разнообразие и богатство
пластических форм лошадей, но даже индивидуальную портретную характеристику
знаменитых скакунов.
И, как ни странно, мы не можем назвать ни одного крупного художника, который
избрал бы своей специальностью изображение ребенка, художника, который сумел бы
увидеть и полюбить неисчерпаемое идейное содержание детского мира и его
замечательное пластическое своеобразие.
Правда, ребенок фигурирует на многих картинах и старых и современных мастеров.
Бесчисленны изображения играющих ангелочков («путти») в религиозной живописи
Возрождения. Галереи заполнены картинами, изображающими младенца Христа. Но,
естественно, эти сюжеты требовали создания отвлеченного идеализированного типа
ребенка, лишенного каких-либо индивидуальных черт.
Художники-реалисты XIX века иногда переносили в детский мир решение волновавших
их социальных проблем, но более многочисленны сценки из детской жизни,
написанные так называемыми жанристами с большей или меньшей наблюдательностью и
почти всегда с некоторым снисхождением к «несерьезности» избранного художником
жанра.
Конечно, можно было бы назвать отдельные прекрасные изображения ребенка и в
портретной живописи и в скульптуре, но эти исключения только подтверждают
высказанное нами положение: ни старое, ни современное западноевропейское
искусство не сумело увидеть в ребенке тему, достойную заполнить творчество
художника.
Здесь не место объяснять причины этого явления, связанного и с общими бытовыми
отношениями, и с педагогическими взглядами, и, главным образом, с ролью
искусства в буржуазном обществе.
Пролетарская революция дала нам новый быт и новую культуру. Коренным образом
изменилась и роль художника и его отношение к миру. Новыми, неведомыми раньше
темами зацвела творческая жизнь художника. Мир раздвинулся, он стал прекраснее,
многограннее, ярче. Но развитие искусства отстает от жизни. Перестройка психики
художника затруднена традициями, формальной зависимостью от прошлого, а частично
и косностью. Только последние годы мы можем говорить о победах на
изобразительном фронте, о значительных и бесспорных достижениях.
С большой радостью хочется отметить каждое несомненное завоевание, назвать
каждого художника, овладевшего новыми средствами выражения, каждый факт
приобщения искусства к новой тематике. Именно с этой точки зрения требуют к себе
особенного внимания собранные в настоящем альбоме рисунки А. Пахомова.
Алексей Федорович Пахомов родился в 1900 году в Вологодской губернии. Революция
застигла его учеником художественной школы Штиглица, по окончании которой, в
1922 году, он поступил в Академию художеств. Годы его учения совпали с годами
ломки нашей художественной школы. Пахомов испытал на себе все противоречия,
которыми характеризовались тогдашние педагогические эксперименты.
Последовательно он перепробовал и академический метод Шухаева, и
конструктивистские опыты Лебедева, школу Тырсы и углубленную учебу Савинова, не
избежав и модных в свое время пресловутых контррельефов. Этот педагогический
сумбур должен был повести к разочарованию, к художественному нигилизму. Нужна
была крепкая хватка, здоровый темперамент и трезвое дарование, чтобы не потерять
себя в этот мучительный период шатания. Но Пахомов сумел собрать по крохам то,
что давал ему разрозненный опыт учения: знание анатомической формы, преподанное
ему Шухаевым, понимание рисунка, как построения формы на плоскости, вынесенное
им из мастерской Савинова. Он дополняет свои знания самостоятельным изучением
натуры и художественного наследия. Музеи и книги дали ему недостающую культуру.
С 1925 г. начинается его работа в Детском отделе ГИЗа. Он работает как художник
для детей, но ему сразу же становится ясным, что детский мир надо завоевывать
изнутри. Нельзя приспособлять свое миропонимание к воображаемой психике ребенка:
надо проникнуть в эту психику, изучить жизнь ребенка, его увлечения и надежды,
его проблемы, его волнения.
И этот мир для художника оказался откровением: не только душевный мир, но и мир
форм.
Пластическая выразительность движения и мимики ребенка обусловлена не только его
психикой; тело ребенка, его пропорции, гибкость и подвижность членов, вся
анатомическая структура – замечательный материал для рисовальщика, материал
благодарный, но предъявляющий к художнику очень высокие требования. Потому что
все перечисленные качества модели раскрываются тогда, когда ребенок не стеснен
критическим, анализирующим взглядом постороннего наблюдателя, когда он не
позирует. Поэтому-то только художнику, в совершенстве владеющему своим
мастерством, доступен этот неисчерпаемый мир своеобразных форм.
Большая заслуга Пахомова не только в том, что он первый оценил всю
значительность этой новой для искусства темы. Он сумел и подойти к этой теме с
той серьезностью, которую она требует. Без слащавого любования, без
снисходительности высшего существа–как равный к равному, как старший товарищ,
внимательный и любящий,–он погружается в жизнь детей, живет с ними в их лагерях,
делит их радости и их заботы, наблюдает их. за учением и во время отдыха, за
работой и за игрой. И внезапно рушится веками установившийся в искусстве
шаблонный образ миловидного существа, канонических пропорций, лишенного
индивидуальности и характера, живущего вне времени и пространства, лишь как
объект внимания взрослого человека. Возникают бесчисленные, непохожие друг на
друга индивидуальности, маленькие люди, носящие черты определенной
национальности и среды, имеющие каждый свой характер, свою неповторимую
внешность, свою психику. Но есть черты, объединяющие эту пеструю и шумливую
ватагу: веселые и деловитые ребята – дети советской страны, будущие полноправные
граждане – они и сейчас сознательные существа, а не только воплощение чужих
забот или чужого любования.
Для выражения этой темы Пахомов нашел свой язык. Его искусство подлинно
оригинально, потому что найденная им форма является естественным и простейшим
решением поставленной им задачи, а не привнесена, как заранее заготовленный
прием. Его рисунок лаконичен и прост; он наблюдает и фиксирует существенное в
характере и в движении, опуская все ненужные детали. Обобщая форму, он выражает
ее с предельной четкостью, ничего не оставляя недоговоренным.
Было бы преждевременным подводить какие-либо итоги работе Пахомова. Тема
избранная им, неисчерпаема; бесконечны и возможности дальнейшего роста молодого
художника. И на примерах, собранных в настоящем альбоме за несколько лет работы,
мы можем проследить этот рост. Рисунки 1926–1931 гг. еще носят на себе следы
некоторого стремления к декоративной стилизации, отпечаток некоторого
предвзятого отношения к форме. Рисунки последних лет лишены этих недостатков:
они демонстрируют большую зрелость, более высокое мастерство художника.
Но каковы бы ни были дальнейшие достижения А. Ф. Пахомова, следует остановиться
и на этом первом этапе его творческого пути. Детская серия Пахомова займет свое
место в развитии советского искусства. Выросшая на нашем мироощущении,
вылившаяся в своеобразную и органическую форму, она останется художественным
памятником нашего времени и нашей страны.
Н. Радлов
