Глава 3
Мангазея и Мангазейский морской ход
В истории русской Сибири особое место заняла Мангазея, по весьма яркому определению одного из мангазейских воевод, Андрея Палицына, – «государева златокипящая вотчина». С именем первого русского заполярного города связывалось очень многое. Народ славил и величал Мангазею как «украсно украшенную» землю. Однако историк, опираясь на документы, обязан дать всему, что писалось и что говорилось о Мангазейском воеводстве, беспристрастную оценку, в особенности попытаться определить его место в освоении северных окраин, в проторении морских и речных путей, роль в стремительном движении «встречь солнцу».
Известно, какое особое место отводилось сухопутным и морским дорогам за Урал, так как именно они решали вопрос об убыстрении и продвижении в Сибирь.
Главной и наиболее знакомой для северных крестьян магистралью являлся древний Мангазейский морской ход от Северной Двины вдоль зимнего берега Белого моря в Печорское к Пустозерску. Дальше плыли проливом Югорский Шар и оттуда в юго-западную часть Карского моря, в северную часть западного Ямала. Из глубины Ямальского полуострова, из трех соединенных между собою волоками и узкими перешейками озер, вытекает река Мутная. Из четвертого озера, отдаленного от трех других узким перешейком на восток, в Обскую губу, несет свои воды река Зеленая. Кочи двигались с остановками по этой системе волоков, а дальше по Обской и Тазовской губам. На малых кочах губы проходили за две недели. В нижнем течении реки Таза, извилистое русло которой сближалось через небольшие и порожистые реки с левым притоком Енисея рекой Турухан, существовали зимние и летние волоки. Поморье – Ямал – Таз – Енисей – такова первая широтная магистраль, связывавшая между собой прямым и дешевым водным путем Европу и Азию.
Первые известия о сказочно богатой соболями Мангазее появились уже в конце XV века. Безымянный новгородский книжник упомянул о ней в сказании «О человецех незнаемых в Восточной стране», где много вымышленного. Для автора одно несомненно, что далеко на востоке, за Уралом, за Обской губой, лежала диковинная страна, населенная самодийскими племенами, «завомыми Малгонзея. Ядь их мясо оленье, да рыба» (17, стр.320).
Походы от Холмогор и Пинеги на Обь отмечены в начале следующего столетия. В 1517 году крестьяне Антоньева-Сийского монастыря, построенного в низовьях Северной Двины еще лет за сто до этого, Терентий и Григорий Цивилевы, Федор и Назар Тимофеевы на своем коче совершили туда, судя по характеру документа, обычную поездку. Однако поморов не всегда ждал успех. Это видно из челобитной крестьянки того же прихода Матрены Кузьминой царю Борису Годунову, сообщившей о гибели мужа и сына – «побило их море» (3, стр.110). И все же, несмотря на трудности и опасности морского пути, к середине века путь на Обь был проторен. К сожалению, русских источников о походах на Обь и Таз сохранилось очень мало. Их чаще всего можно отыскать в отчетах и рассказах западноевропейских путешественников – руководителей и участников купеческих компаний, в течение почти всей второй половины XVI века безуспешно пытавшихся отыскать морскую дорогу к пушным рынкам Сибири. Уже первые иностранцы, появившиеся вслед за экспедицией Уиллоби – Ченслера, засвидетельствовали свои встречи с теми поморами, которые рассказывали им о дороге на восток. Так, в 1556 году английский предприниматель Стефен Барроу от поморов Федора и Лошакова, одно время служивших проводниками, узнал, что русские предпринимали частые поездки на реку Обь (18). Имелись даже такие смельчаки, сообщал англичанин Пиршес, которые брались за небольшую плату провести корабли в устье Оби, считая это дело для себя обычным (19). И все же более или менее регулярные плавания по Мангазейскому морскому ходу приходятся на более позднее время – 80-е годы XVI века. Именно так следует понимать заявление 170 поморских промышленников, сделанное ими в 1616 году в Мангазее. Допрошенные воеводой Иваном Биркиным, они сказали: «Ходят они торговые и промышленные люди с Пинеги и Мезени и с Двины морем, которого лета льды пропустят, в Мангазею для промыслов своих лет по двадцати и по тридцати и больше...» (20). Известен и такой случай: в 1600 году Борис Годунов похвалил двух пинежских и мезенских крестьян Ивана Угрюмова и Федула Наумова «за частые поезди в Мангазею» (21). Именно эти крестьяне доставили в Москву коллективную мирскую челобитную с просьбой урегулировать систему оплаты таможенных сборов с мангазейских промыслов. В ответ на челобитную в царском указе объявлялся ставший затем обычным для всей Сибири порядок взимания десятинной пошлины – «от девяти десятая, из соболей лучшей соболь, а из куниц лучшая куница, а из лисиц лучшая лисица, а из бобров лучшей бобр, а из песцов лучшей песец, а изо всякой мяхкие рухляди и изо всякого товару десятая» (22, стр.19).
Даже тогда, когда плавания в Мангазею усилились, известий о них не прибавилось. Поэтому историку приходится довольствоваться немногим. Недавно на Пинеге археографы обнаружили очень интересную местную летопись, в которой имеется рассказ о походе устьцилимца Юрия Долгушина, пинежанина Смирного и литовского пленника, имя которого не названо, с Печоры в Мангазею, причем летописец утверждает, что именно эти крестьяне «проведали Мангазею». Характерно, что поход совершался по не совсем обычному маршруту – не по Карскому морю, а через Урал (этот путь впоследствии стал главным). В дорогу поморы отправились осенью 1597 года. Зимовали они в южной части Обской губы, в городке или на реке Надым. Сделав кочи, в следующий год они продолжали свой поход и еще до заморозков прибыли на реку Таз, где, очевидно, уже существовал тогда поморский городок (7-9, стр.4). О поморских городках по Пуру и Тазу упоминается в царской наказной памяти от 1600 года, выданной первым мангазейским воеводам князю Мирону Шаховскому и стрелецкому голове Даниле Хрипунову (20, стр.809-814). Кстати, поиски старинных городков на реке Таз входили также в одну из задач Мангазейской археологической экспедиции 1968-1970 годов под руководством автора этой книги. В конце работы в прибрежной полосе городища удалось «зацепить» одну из домангазейских построек – небольшую клеть одного из зданий поморского городка. Дендрохронологический анализ спилов с бревен клети датировал ее 1594 годом. Теперь можно сопоставить поход Юрия Долгушина по Обской и Тазовской губе с ранее известным плаванием 1598 года четырех верхотурских кочей от Тобольска на реку Таз, а может быть, и Енисей, совершенную думным дьяком Федором Дьяковым. Эти два похода совпадают во времени. Дьяков вернулся в Москву через три года, обследовав пушные промыслы и, надо полагать, сделав выбор места для основания будущего города Мангазеи. Результаты его поездки сказались и на ускорении царского решения об организации нового сибирского воеводства – Мангазейского, в состав которого вошли земли к востоку от Обской губы – по рекам Пур, Таз и Енисей, в том числе арктическое побережье и Таймырский полуостров. Конечно, не все зависело от итогов поездки Дьякова. Попытки установить строгий контроль над стихийно возникавшими мангазейскими промыслами и приступить к решительному наступлению на непокоренный север делались и раньше. В 1592-1594 годах воеводы заложили в нижнем течении реки Оби город Березов, а вскоре – Обдорский острог, построив в местах прохода промышленников стрелецкие таможенные заставы. Но с овладением Мангазейской землей они не торопились, так как дело это было новым и трудным. Только в 1600 году назначенные царем Борисом Годуновым воеводами Шаховской и Хрипунов, набрав в Тобольске и Березове стрельцов и казаков, на стругах и кочах вышли по Обской губе в Мангазею. Однако суда их потерпели крушение, и дальнейший путь пришлось преодолевать на нартах. Местные самодийские племена, очевидно, не без тайного сговора с поморами, оказали продвигающемуся по тундре стрелецкому отряду сопротивление. Победа огнестрельного оружия над смелыми и ловкими стрелками из лука, конечно же, была предрешена, хотя князь был ранен, а некоторые стрельцы убиты. Глухой осенью и зимой отряд добрался до реки Таз в районе редколесья, а с весны следующего года приступил к постройке Тазовского города.
Ленский казак Лазарь Аргунов, спустя много лет после этих событий, рассказал в своей челобитной на имя царя Алексея Михайловича о том, что его отец Савва Аргунов служил в походе Мирона Шаховского и что «самоядь (так называли русские ненцев и все родственные им самодийские племена. – М.Б.) их на тундре многих служилых людей побили и запас (продовольствие и товары. – М. Б.) весь их отгромили и после того оне до Мангазеи шли – голод и всякую нужду терпели и пришед в Мангазею самоядь в аманаты поймали и к шерти (подданству, – М.Б.) их привели и город поставили и Нижнюю [и] Подкаменную Тунгуску отец мой проведал» (3, стр.112).
Археологические раскопки показали: на правом высоком берегу реки Таз воеводы «срубили» большой дворец, защищенный оградой, съезжую избу (канцелярию) и несколько служб. Через три года новая смена воевод возвела первую крепость – тынообразный острог. А в 1607 году воеводы Давыд Жеребцов и Курдюк Давыдов «зарубили» крепость – четыре стены 6-7-метровой высоты и пять башен с верхним пищальным боем. Так возник единственный на Севере кремль – детинец – город Мангазея – оплот царской власти на огромных пространствах Обско-Енисейской тундры и редколесья. За крепостной стеной вырос посад – от 100 до 150 различного рода построек, населенный ремесленниками, охотниками и торговцами. На торговой стороне разместились гостиный двор, таможня, склады, дома состоятельных купцов, а в ремесленной части – литейный центр, работавший на привозной норильской медно-никелевой руде, постройки «жилецких людей». Иногда в город съезжались от двух до трех тысяч человек. Ежегодно устраивались ярмарки. Поражали современников доходы от соболиной охоты и промысла. Мангазейская таможня регистрировала до 100 тысяч соболей в год. Только за 1624-1628 годы было предъявлено таможне 369 тысяч соболей.
Созданный трудом простых людей город Мангазея вскоре превратился в важный форпост власти на пути продвижения к центру Сибири. Через полтора десятка лет город располагал войсками, хорошо налаженными транспортными связями, навыками пушных промыслов, и если говорить о простом люде, то и опытом связей с местным самодийским населением. Но именно меньше всего с этим считались царские воеводы, подчинившие власти царя кочевое население по Пуру, Тазу и нижнему Енисею.
Управление ими ничем не отличалось от того, что существовало в южных воеводствах. В Мангазейской земле, кроме города-крепости, имелось 15-20 ясачных зимовий со стрелецкими гарнизонами и сборщиками дани, разбросанных на огромных пространствах тайги и тундры. Жестокому гнету подверглись кочевые племена. С них брали ясак, спаивали и обирали до нитки. В этом особенно изощрялись купцы, которые, как отметили воеводы Иван Пушкин и Федор Уваров, умышленно давали взаймы наивным и бескорыстным аборигенам рубля по 2-3 в полной надежде на то, что те не смогут вернуть их назад. Расплата была натурой. С приставом кредиторы отбирали у ненцев и селькупов последних оленей и довели дело до того, что лишили ограбленных людей возможности передвигаться по тундре. В 1642 году ненецкие племена подступили к городу и сожгли его (22, стр.54, 93-94). Грабеж и насилие царили в «златокипящей», принося несметные прибыли царской администрации и богатым купцам.
Именно в этот период расцвета Мангазеи воеводы южных областей Сибири, в особенности тобольские, которым мало что перепадало от богатств северного города, настояли перед царем Михаилом Федоровичем о запрете древнего Мангазейского морского хода через волоки Ямала, сославшись на опасность появления на Оби и Енисее торговых кораблей западноевропейских компаний. В 1619 году царский указ о запрете был подписан. Он гласил: «А старою дорогою из Мангазеи Тазом-рекою на Зеленую реку да на Мутную реку, да на Карскую губу и Большим морем к Архангельскому городу и на Пусто Озеро торговым и промышленным людям ходить не велено, чтобы на те места немецкие люди от Пусто Озера и от Архангельского города в Мангазею дороги не узнали и в Мангазею не ездили» (20, стр.1062). Отныне все дороги в Мангазею шли через Урал к Березову или Обдорску, а также к Тобольску по Оби и дальше по Обской и Тазовской губе. Новые тяжелые и дорогостоящие пути отрицательно сказались на процветании Мангазейской земли. Запрещение Мангазейского морского хода положило конец существованию единственной транспортной магистрали на Евразийском Севере, что прямо отразилось на благосостоянии среднего и беднейшего северного крестьянства, имевшего раньше свободный доступ в Сибирь. Исторические данные того времени подтверждают, что после запрета 1619 года захирели города и села, расположенные вдоль морских и речных трасс. Почти половина жителей Усть-Цилимской слободы и Пустоозера покинула старое пепелище и отступила в южные уезды (22, стр.74).
Однако опыт, приобретенный в период существования Мангазейского морского хода, не остался лежать втуне. Он и не мог пройти бесследно, так как между Тобольском и Мангазеей поддерживались и другие морские поездки. Почти ежегодно в летние месяцы от Березова и Обдорска направлялись в Тазовский город от 25 до 30 кочей, перевозивших до 20-25 человек и несколько тысяч пудов груза.
Свое дальнейшее развитие поморское мореплавание нашло на Енисее и ее притоках, на Таймыре, в Карском море и море Лаптевых.
Русские на Енисее появились еще в XVI веке. Об этом косвенно говорит запись 1596 года Усть-Сысольской таможни, взявшей пошлину «с енисейских соболей» (3, стр.115). Регулярное судоходство по Енисею, в его низовьях, в Енисейском заливе и по Карскому морю связано с постройкой в 1607 году в устье реки Турухан Туруханского острога. Строил его известный мангазейский воевода Давыд Жеребцов, хотя на Нижнюю Тунгуску через Турухан стрельцы пришли раньше.
Во время рекогносцировочной поездки в 1969 году нашей экспедиции удалось обнаружить Туруханское городище, сейчас и в XVII веке располагавшееся на километровой речной высокой террасе вблизи протоки Никольский Шар. Ныне оно застроено производственными зданиями и жилыми домами совхоза «Старый Туруханск». Известно, что на месте Туруханского острога, после перенесения в него уездного центра Мангазейского уезда, воевода Данил Наумов в 1672-1676 годах построил новый город, назвав его Новой Мангазеей. Только в 1904-1905 годах г. Новая Мангазея был перенесен на правый берег Енисея, на крутую высокую террасу, которую образует сама река и впадающая в нее Нижняя Тунгуска. Еще в 1666 году на этом красивом и стратегически важном участке монах Тихон заложил Туруханский Троицкий монастырь, сыгравший большую роль в освоении края и открытии реки Лены. Остатки каменного собора, разделенного на зимнюю и летнюю церкви, сохранились и поныне. Верхняя часть собора снята и заменена крышей, а в помещении устроен склад.
От тех, кто перешел с Мангазеи на Енисей, потребовались немалые усилия, чтобы проложить первые пути в «новые землицы». Порожистый и опасный Енисей, мелководье Нижней Тунгуски, извилистые и часто меняющиеся протоки устья реки Турухан – все это потребовало недюжинной сноровки и навыков в судовождении. Несомненно, что здесь, так же как и на Мангазейском морском пути, главную роль играли поморы, которые на речных и морских путях всегда являлись хозяевами положения. До сих пор сохранилось поморское название одного из главных выходов реки Турухана в Енисей – Терская протока. Несомненно, свое имя она получила от Терского берега Кольского полуострова. Следы деятельности поморов заметны и во многом другом.
От Туруханска речные пути разветвлялись: один шел в низовья Енисея, другой – на Нижнюю Тунгуску, к Лене.
В год построения Туруханского острога мангазейские стрельцы достигли Енисейского залива. На реке Хантайке было поставлено Хантайское зимовье. Река Хатанга впервые упомянута под 1611 годом (19, стр.221).
Одновременно с продвижением по рекам и волокам поморы пытались отыскать пути к «Студеному морю», по которому, как они уже тогда считали, можно пройти из Енисея в Архангельск. Весной 1610 года компания двинских торговцев во главе с Кондратием Курочкиным и Осипом Шепуновым на судах, выстроенных под Туруханском, отправилась к устью Енисея. «А падет Енисей в морскую губу, – рассказал Курочкин, – а губа морская того же Студеного моря, которым ходят немцы из своих земель кораблями к Архангельску... А Енисей глубок, кораблями по ней ходить мочно ж и река угодна, – боры и черный лес и пашенные места есть, и рыба в той реке всякая такова ж, что и в Волге и наши... промышленные люди по реке живут многие». Обращает на себя внимание свидетельство о том, что Нижний Енисей к 1610 году был заселен русскими промышленниками.
Курочкину и Шепунову не сразу удалось пройти в Енисейский залив. «Занесло с моря льдом, – говорили они воеводе И. Биркину, – а лед давный, ни о которые поры не изводитца, а в толщину сажень в тридцать и больше» (20, стр. 1015). Однако поморы хорошо знали, что ледовая обстановка рано или поздно изменится, и поэтому решили ожидать. И действительно, на исходе пятой недели неожиданно подул сильный южный ветер, и лед, сковывавший залив, понесло обратно в море. Путь дальше на побережье Карского моря оказался свободен. После двух суток беспрерывного плавания кочи двинских купцов вошли в реку Пясину.
«А Пясина, – говорит Курочкин, – в море падет своим устьем».
Хотя из известных нам морских походов на Пясину это плавание считается первым, но надо полагать, что кто-то из русских побывал на Пясине и близлежащих морских островах раньше, потому что в 1609 году в Москве была составлена карта Севера России и Сибири, изданная через несколько лет в Амстердаме, на которой довольно верно показаны устья Енисея, Пясины, побережье Гыданского полуострова и острова, одним из которых наверняка был остров Диксон, до XIX века носивший имя промышленника Кузькина.
Выйдя на реку Пясину, поморы двинулись на восток, в южную часть Таймырского полуострова. По волокам они проложили путь к реке Хете, впадающей в Хатангский залив моря Лаптевых. Только через 20 лет возобновилось движение по Хатангскому заливу. В 1643 году стрелецкий десятник Василий Сычев с устья Енисея перешел на Пясину и оттуда прибыл на реку Анабар, где основал ясачное зимовье. Неясно, как добирался на Анабар Сычев: на судах по Хатангскому заливу или совершил какую-то часть пути по суше? Но вот посланный на смену ему отряд Якова Семенова летом 1648 года перешел из Хетского зимовья по Хатангскому заливу морем и прибыл благополучно на Анабар. Поэтому нет ничего удивительного в том, что стрельцы и промышленные люди обнаружили к северу от Хатангского залива и устья Анабара в близком расстоянии от побережья большой остров, богатый лежбищами моржей. Примечательно также то, что остров этот стал известен не только мангазейцам, но и тем промышленникам, которые ходили на реку Оленек уже из дельты реки Лены. Это видно из того факта, что якутский воевода П.П. Головин в 1642 году поручил оленекскому приказчику Ивану Реброву узнать «далече ли от Набары реки остров морской с заморным зубом и какой к нему ход». Правда, через три года, испугавшись наплыва промышленного люда, к Реброву прибыл из Якутска другой приказ: «Заказ учинить крепкой, всем торговым и промышленным, чтобы никто на море к острову, где сказывают заморный зуб, не ходили и дорогу туда б не прокладывали» (3, стр.133).
Остров, о котором писали мангазейские и якутские воеводы, – это не что иное, как остров Бегичева, где действительно имелись моржовые лежбища и где позднейший открыватель этого острова Н. А. Бегичев обнаружил развалины древней промышленной избы, пять стрелецких секир – холодное оружие XVII века. В избе, расположенной на самом морском берегу, в одном из углов лежали шахматы, найденные и на городище Мангазеи.
В литературе существует предположение о том, что между рекой Пясиной, рекой Анабаром и дальше на восток к реке Лене в благоприятные годы, хотя и изредка, осуществлялись морские плавания (11, стр.46, 47, 49-52). Подтверждение этому было найдено в 1940 году советскими гидрографами, производившими работы на северо-восточном побережье Таймырского полуострова. Здесь на небольшом галечном острове Фаддея и соседнем заливе Симса была обнаружена древняя стоянка людей, представленная медными котлами, топорами, ножницами, сковородками, колокольчиком, медной гребенкой и несколькими голубыми бусинами. Здесь же подобрано несколько русских серебряных монет времен царствования Ивана III, Ивана Грозного, Бориса Годунова и Михаила Федоровича, а также медные кресты, пуговицы, свинцовые пули, кольца-перстни с выгравированными символами, солнечные часы, огниво с кремнем и трутом. В заливе гидрографы нашли развалины избушки, обломки лодки, судовые снасти, остатки нарты и ее снаряжения, рыболовные сети и кости трех человек: двух мужчин и одной женщины. Хотя по поводу этих находок существуют различные точки зрения, одно несомненно, что русские мореходы попали в северную часть Таймырского полуострова со стороны моря и не случайно (22, стр.107-118). Подтверждение фактов существования в XVII веке морских сообщений между Леной и Пясидой – так называли тогда район Таймырского полуострова, включая и реку Пясину – на этот раз поступило не со стороны Мангазеи, а из Якутска, точнее, из Якутского воеводского архива. В одной из архивных папок хранится дело о жалобе царю Михаилу Федоровичу приказчика царского гостя Надея Светешникова Елизария Тимофеева на якутского воеводу П.П. Головина. Жалоба заключалась в том, что воевода, не имея на то права, задержал в Якутске прибывший летом 1642 года с реки Оленек коч Тимофеева, потребовав с него «поручной записи о невыезде» (11, стр.50). Так как Тимофеев за собой не знал никаких проступков, а воевода ему их не объявил, то и возникла упомянутая жалоба. При ее разбирательстве выясняется, что на П.П. Головина была написана «изветная» челобитная крупных ленских торговцев, плававших на Оленек вместе с приказным Иваном Ребровым. В числе челобитчиков оказался и будущий спутник Семена Дежнева Федот Алексеев Холмогорец.
Челобитчики обиделись на то, что воевода, а следовательно, и его приказчик Иван Ребров не разрешили им перейти с Оленека в Мангазейский уезд, то есть запретили плыть вдоль морского побережья к реке Анабар и дальше в Пясину, считая, что П.П. Головин «то затеял без государеву указу вновь» и что «того не было преж». Возможно, П.П. Головин, не отличавшийся мягкостью характера, поступил резко и опрометчиво. Но вот все дальнейшее, что произошло на Лене и связано с запрещением морского хода на запад, опрометчивостью воевод объяснить никак нельзя. Якутские воеводы после Головина на протяжении почти двух десятилетий, до тех пор, пока не исчезла в этом надобность, продолжали соблюдать установленный П.П. Головиным порядок, запрещавший переход с Лены на Пясину. В наказных памятях приказным людям Яны, Индигирки, Колымы и Анадыря, откуда существовала реальная возможность морских поездок на запад от дельты Лены, строжайше вменялось в обязанность следить, чтобы «ни в которые сибирские и русские городы торговых и промышленных людей не пропускали и того беречь накрепко, чтобы торговые и промышленные люди с Колымы (Яны, Индигирки, Алазеи, Анадыря. – М.Б.) реки в Пясиду и на Есей озеро и на Нижнюю Тунгуску никто не перешел...» (11, стр.50).
Следовательно, с одной стороны, торговым людям не удалось поколебать решение П.П. Головина, более того, очевидно, он добился специального указа на этот счет. Им ничего не оставалось, как подчиниться этому приказу, как в свое время поморы подчинились указу царя Михаила Федоровича о запрещении Мангазейского морского хода, а с другой – те же торговые и промышленные люди продолжали тайно нарушать головинский приказ, иначе нельзя объяснить неоднократные напоминания приказчикам северо-восточных районов о необходимости контроля за поездками к западу от Лены. Обращает на себя внимание также и то, что в число запретных для поездок объектов входила Пясида, куда можно было проехать, только используя морской путь до Хатангского залива, и оттуда идти либо вокруг Таймырского полуострова, либо по Хатангскому заливу, по реке Хете, по реке Пясине, на побережье Карского моря и дальше на Енисей, в Туруханский острог.
Таким образом, своеобразный прорыв от Туруханского зимовья вниз по Енисею в Енисейский залив и дальше в Карское море, на Таймырский полуостров, в западную часть моря Лаптевых ознаменовался выдающимся событием в истории арктического мореплавания. Он стал возможен благодаря Мангазейскому морскому ходу, развитым ледовым плаваниям поморов в Белом и Печорском морях. Итогом его было то, что к востоку от Енисейского залива мангазейцы проложили речные и волоковые, а возможно, и морские (вокруг Таймырского полуострова) пути к реке Анабар, а оттуда к реке Оленек, к устью Лены и дальше на восток.
В начале XVII века стал осваиваться и второй путь от Туруханского острога по Нижней Тунгуске. Документы от этом рассказывают следующее.
28 июня 1621 года тобольские казаки Супонька Васильев с товарищами привезли в Мангазею с Нижней Тунгуски аманатов тунгусского племени буляшей, которые рассказали, что племя их кочует по реке Оленек, близ большой реки Лены, что по Лене живут «большие люди», которые носят платье, подобное русскому, и «торгуют с ними железом на соболи» (23). Весть о новой реке и ее богатствах всколыхнула весь торгово-промышленный люд. В 1626 году только из Туруханска пошел на промысел 501 человек на 72 каяках, в следующем году в Туруханске зимовало 700 промышленников, весной 1630 года прибывшие в Туруханск 114 человек доставили 31900 соболиных шкурок (24). В том же году мангазейские воеводы направили на реку Оленек к буляшам отряд казаков во главе с Иваном Коковкой и одновременно представили в Сибирский приказ план обследования Лены.
В следующем году из Тобольска на реки Оленек и Лену был послан другой отряд стрельцов и казаков, к которому в Мангазее присоединились ватаги торговцев и промышленников. Во главе отряда стал пятидесятник Григорий Семенов. Отряд отправился осенью по направлению к Нижней Тунгуске с намерением выйти на Лену. «Вожем» в отряде пошел бывший ранее на Нижней Тунгуске крещеный ненец Ханептек Пустоозерец. Летом 1625 года Семенов достиг истоков Нижней Тунгуски, но, отказавшись идти дальше, вернулся в Туруханск. Ханептек же и промышленный человек Матвей Парфеньев с товарищами решили продолжать путь по восточным притокам Нижней Тунгуски, в землю эвенкийского племени шилягиров, кочевавших на средней Лене. От истоков Нижней Тунгуски Матвей Парфеньев шел «семь недель наг и голоден» (25). Надо полагать, что он побывал на Лене или находился вблизи от нее. Первую дань с оленекского тунгусского племени очанов (озянов) стрельцы привезли в Мангазею в 1624 году (26).
Путь на Лену через Оленек был долог и труден. Проще было идти через Вилюйский хребет или от южных притоков Нижней Тунгуски к верховьям Лены. Последний путь избрал Матвей Парфеньев. Этой дорогой на Лену ходил летом 1626 года и мангазейский казак Важен Кокоулин (27).
Летом 1624 года две партии мангазейских промышленников во главе с Иваном Зориным и Сидором Водянниковым пытались проникнуть на Лену, но были уничтожены кочевавшим на Средней Лене тунгусским (эвенкийским) родом шилягиров. Через четыре года подобная же участь постигла ватагу промышленника Владимира Шишки (28).