Глава 5
Первые службы Дежнева

Дежнев прибыл на Лену в отряде енисейских казаков и как упоминает он сам в челобитной царю Алексею Михайловичу, до Лены служил в Тобольске, а затем был переведен в Енисейский острог. Вероятно, служба в Тобольске и Енисейске продолжалась недолго, так как челобитчик говорил о ней вскользь. В другом прошении царю Дежнев писал, что его племянник Иван Иванов жил в Устюжском уезде в городе Устюге Великом. Однако из этого сообщения нельзя сделать вывод, что Дежнев был уроженцем Устюга Великого, ибо Ивашка Иванов в этом городе жил «ни в тегле, ни в посаде, скитался меж двор», то есть принадлежал к тому разряду бездомных, бродячих людей, которые переходили из города в город, из деревни в деревню. К тому же в писцовых книгах города Устюга Великого, составленных в 1630 и 1676 годах и перечислявших все городское население, фамилии Дежневых нет (48).

Больше оснований считать родиной Семена Дежнева Пинегу. В переписной книге Холмогорского уезда 1710 года отмечено, что в деревне Осиновская в Саялах (Волокопинежская волость) Дежневы владели землей и двором, в частности земля и двор принадлежали Ивану Иванову Дежневу, ушедшему в «давние времена» на заработки. В таможенной книге Пустоозерского острога за 1713 год сказано, что работный человек Иван Дежнев пребывал в Пустоозере (49), то есть как и 48 лет назад, в годы своей молодости, в момент подачи Семеном Дежневым челобитной царю Алексею Михайловичу, он все еще «скитался меж двор», числился «ни в тягле, ни в посаде».

Однако косвенное свидетельство, вырванное к тому же из связи с другими, вряд ли убедительно.

От первой четверти XVII столетия сохранились писцовые и переписные книги поморских северных уездов, а также земельные акты крестьян, часть которых публиковалась Археографической комиссией АН СССР и в тематических сборниках. Просмотр двинских грамот позволил установить, что еще при жизни Семена Дежнева началась и на протяжении сорока последующих лет продолжалась тяжба крестьян Сояльского стана Волокопинежской волости Двинского уезда, в том числе и крестьян Дежневых, с местным Черногорским монастырем за овладение землей по реке Сояле и Сояльскому озеру, речке Шуною и озерку Шунойскому (50). Первый документ из дела – память двинского воеводы Ивана Милославского об отдаче на оброк Черногорскому монастырю угодий в Сояльском стане – датирован 25 ноября 1662 года, а первое упоминание о Дежневых относится к 19 октября 1667 года. Это «мировая запись» Пимена Пономарева «с товарищи» и Черногорского монастыря по делу о реке Шуное и об озерах Сояльском и Шунойском с лесами, в которой сказано, что «Павел Федоров сын Дежнев, Сояльского стану» и Пономарев «дали есми на себя мировую запись». Через 35 лет, 17 января 1692 года, двинский воевода Андрей Матвеев вновь рассмотрел дело об угодьях в Сояльском стане и вынес решение о передаче крестьянам захваченных монастырем угодий – пинежанам Сояльского стана, в том числе «Пашке Федорову сыну Дежневу». Сама деревня, где жил Дежнев, названа не была, но совершенно определенно, что она среди других пяти-шести небольших деревенек находилась в Сояльском стане.

В писцовой книге Двинского уезда за 1620-1623 годы в Сояльском стане Волокопинежской волости есть деревня Осиновская в Соялах, но Дежневы в ней в эти годы не проживали.

Однако следует учесть, что Павел Федоров и Иван Иванов Дежневы упомянуты почти в одно и то же время: Иван – самим Семеном Дежневым в 1665 году, перед отъездом из Москвы в Якутск, а Павел – двинским воеводой в 1667 году. Причем последний представлял семью Дежневых перед властями. Иван Иванов из Сояльского стана ушел в Устюг Великий. Таким образом, племянник Семена Дежнева происходил не из Великого Устюга, а из крестьян-поморов Сояльского стана Пинежской волости. Но хорошо известно, что Пинега – это родина полярных мореходов. Пинежан можно часто было видеть на далеком Севере и в Сибири. Пинежане Иван Угрюмов и Федул Наумов заслужили похвалу от Бориса Годунова за походы в Мангазею, Леонтий Иванов Шубин Плехан, в 1601–1602 годах с Двины плавал по Мангазейскому морскому ходу.

Конечно, исследователю хотелось бы получить более точные данные о самом Дежневе. Архивные поиски, предпринятые для третьего издания этой книги, еще не завершены. Пока идет тщательное изучение писцовых и переписных книг Поморья. В данный момент можно сообщить лишь следующее: известный специалист по истории северных крестьян А.И. Копанев передал мне любопытные сведения о родоначальнике фамилии Дежневых – пинежском крестьянине из Веркольской волости Двинского уезда Якове Еремееве Дежня. Это имя опять же из затяжного и сложного судебного дела между веркольцами и крестьянами соседней Кушкопольской волости из-за сенных покосов. Нет смысла сейчас пересказывать это дело – оно обычное для своего времени и совершенно неинтересное для нас. Началось оно в 1572 году и закончилось в 1600 году. Яков Дежня в 1572-1573 годах участвовал в нем в качестве ответчика (51). Затем его имя в документах не упоминается, а проверить, жил ли он в Веркольской волости в конце судебного разбирательства, невозможно, так как в эти годы в Поморье не производилось переписи. Пока что в «Актах Холмогорской и Устюжской епархий» (книга 2. СПБ. 1894) на стр. 157 имеется такой документ: «Лета 7109 [1601], апреля в 6 день, память Ермоле Никитину сыну Дежневу». В нем рассказано, что, будучи деревенским старостой, Ермолай собрал дань и оброк с жителей деревни Шастиной. Но какое отношение этот Дежнев имел к Якову Дежневу, остается неясным. Ответ на поставленные вопросы может дать сплошной просмотр переписи деревень Двинского уезда, что еще впереди. Однако, как бы ни сложились дальнейшие поиски родины Дежнева, бесспорно, что его предки и родные проживали в поморских волостях среди тех мореходов, которые обессмертили себя бесстрашными плаваниями в Студеное море.

Судьба самого Дежнева сложилась несколько иначе, чем судьба многих его земляков. По неизвестной для нас причине он покинул свою родину и ушел в Сибирь. Не имея средств для самостоятельного промысла, он поступил на государеву службу, стал казаком. В Сибирь он прибыл с партией завербованных.

Известно, что в 1630 году среди вольных гулящих людей на Тотьме, в Устюге Великом, Вологде, Сольвычегодске и других местах набирали для службы в Тобольск 500 мужчин и «в Енисейский острог служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу 150 девок». 150 мужчин из новобранцев, главным образом из Устюга Великого, осенью 1630 года прошли через Верхотурье, направляясь к Тобольску. Скорее всего, что Дежнев попал в этот большой набор. Из Тобольска он был переведен в Енисейск, а оттуда вместе с партией енисейских казаков перешел на Лену.

Новое прочтение ранее обнаруженных документов показывает, что первое письменное известие о Дежневе относится к более раннему времени, чем полагали, – не к июню, а к зиме 1637-1638 года. Самой ранней записью считалась «покупочная книга» атамана Ивана Галкина в Якутске, согласно которой на листе 109 об. сказано: «Куплено у служилого человека у Семейки Дежнева 4 соболя без хвостов, дано государевой муки 27 безмен». Из этого следовало, что до 12 июня 1638 года, до составления «покупочной книги» Галкина, Дежнев находился на Лене. Однако существует еще более ранняя запись о Дежневе – 23 марта 1638 года, причем она сделана на реке Индигирке, в семистах верстах от первой. Как попал на Индигирку Семен Дежнев? На этот вопрос отвечает «Книга енисейского казака Посничка Иванова с Собачьей Орды Индигирки реки десятинного и ясачного 146 года» (52). На стр. 236 имеется такая надпись о десятинном сборе: «С Енисейского казака Семейки Иванова с 20 сороков 20 соболей – 10 соболей». На этом же листе другая запись о предъявлении енисейскими казаками и промышленными людьми 7, 17 ноября и 20 декабря 1637 года соболей на Индигирке. Обращают на себя внимание енисейские казаки Дмитрий Михайлов Зырян и Федор Чукичев, с которыми, как теперь выясняется, Дежнев служил вместе в отряде Посника Иванова Губаря и вместе с ними открывал «новую реку Собачью, а Индигирка тож». Поход Посника Иванова Губаря, как отмечалось раньше, начался еще в 1636 году и, по словам Федора Чукичева, «шли они через горы коньми... через Янгу (Яну – М.Б.) реку до той Индигирки девять недель... Да на той же Индигирки зимовье поставили...» (53).

Осенью 1637 года помимо своей основной службы они занимались, как видно из результатов, охотой на соболя, причем в «новой землице» охота оказалась удачной. Промышленные люди, присоединившиеся к отряду Губаря, упромышляли за сезон 1637- 1638 годов (к весне охота заканчивалась, так как пушной зверек рыжел) по 20 сороков (600 шкурок) соболей. Из служилых только Дежнев добыл 100 соболей, остальные, в том числе и Дмитрий Зырян, довольствовались 10-20 шкурками, правда, Дежнев позже всех уплатил десятинную пошлину, в самом конце сезона, перед отъездом в Якутск, куда Губарь прибыл, очевидно, в середине апреля, так как в конце того же месяца, организовав новый отряд, отправился на Индигирку вторично. Дежнев остался в Якутске, где и уступил казне упомянутых 4 соболя без хвостов.

Служба на самой реке Лене протекала в различных разъездах по волостям. В архиве Якутской приказной избы имеется несколько коллективных челобитных казаков, в числе которых был Семен Дежнев, о разрешении служить в якутских волостях. К сожалению, издатели этих документов не смогли точно их датировать, так что сейчас трудно решить вопрос, к какому времени относятся походы челобитчиков (54). В одной челобитной царю Михаилу Федоровичу Дежнев и его товарищи просили отпустить их «из Ленсково острожку на свою государеву службу... в Яульскую волость», в другой – в Нериптейскую волость. Было ли дано разрешение на эти походы, также неизвестно.

Затем мы находим Дежнева среди казаков, допрошенных 1 марта 1640 года по делу о злоупотреблении служебным положением сына боярского Парфена Ходырева. Этот чиновник (впрочем, не отличавшийся особенно от своих предшественников) за два года управления Ленским острогом присвоил себе 3200 ясачных соболиных шкурок, вел незаконную торговлю через казаков и купцов, раздав им «в долг» крупную сумму – 7070 рублей. На предложение целовальника (сборщика таможенных сборов) «явить» (зарегистрировать) «покупные соболя» в таможне Ходырев не только ответил отказом, но и пригрозил каждому, кто приблизится к его амбарам, жестокой расправой. Обвинителями приказчика выступили земляк Дежнева пинежанин казак Михаил Стадухин и енисейский посадский человек Юрий Селиверстов.

По настоянию их в доме Ходырева был произведен обыск, во время которого кроме большого количества пушнины удалось обнаружить долговые кабалы на сумму 4156 рублей.

Весной этого же года Дежнев вместе с другими казаками подал челобитную на имя царя Михаила Федоровича, которая как нельзя лучше характеризует их бедственное положение. Челобитчики писали, что служат они по Ленскому острогу, а денежное жалованье получают по половине оклада, то есть по два рубля с полтиной. Казаки просили выдать им 5 рублей на человека, «чтоб нам, холопам твоим, было бы в чем платьишка и обувь купить, с чем было твоя государева служба служить» (55).

В архиве Якутского областного управления имеется «поручная запись» группы ленских служилых людей о бывшем якутском переводчике Григории Летиеве, помеченная 6 августа 1640 года. Среди «поручников» – енисейский казак Семен Иванов Дежнев, отправляющийся «на государеву службу за Алдан-реку, за Камень, на Оймокон» вместе с Константином Дунаем, Третьяком Хомяком и другими. По-видимому, в этот поход Дежнев не ходил, так как уже через 17 дней, 23 августа, он был направлен вместе с двумя другими казаками на реку Тату и Амгу для примирения батуруских якутов с якутами Мегинской волости.

Незадолго перед этим, летом 1640 года, батуруские якуты совершили набег на улусы своих соседей и угнали у них 51 корову. Потерпевшие обратились за помощью к атаману Осипу Галкину. Галкин был заинтересован в скорейшем разрешении спора, так как назревавшая между сторонами серьезная борьба могла повести к задержке в выплате ясака. Когда казаки прибыли на место, батуруские якуты продолжали нападать на мегинцев, уводили их скот, коней. В такой обстановке следовало быть крайне осторожным и справедливым при разрешении тяжбы, чтобы не вызвать излишних подозрений. Поэтому Галкин наказывал Дежневу «разделить их (якутов. – М.Б.) без порчи, без драки». Лишь в крайнем случае Дежнев должен был применять силу.

Помня суровую расправу якутов с русскими, атаман предупреждал казаков, что, «ездичи дорогою, у иноземцев (так русские называли коренное сибирское население. – М.Б.) ничево не покупать и с ними не торговать, а иноземцом обид и насильства не чинить, некоторово дурна не творить и к ним, к иноземцам, напрасно не приметыватца» (56). 13 сентября 1640 года, то есть через 21 день, Дежнев вернулся в Якутск (57). Судя по быстрому возвращению, его поездка к якутам была удачной.

В этом небольшом эпизоде мы видим Дежнева в весьма необычной для казака роли примирителя племен. Забегая несколько вперед, скажем, что ему и в дальнейшем приходилось неоднократно выступать в этой роли и каждый раз его настойчивый и волевой характер побеждал.

Удачный поход оказал большое влияние на дальнейшую судьбу Дежнева. Его заметили, и вскоре он получил еще более ответственное задание.

За три года до этого, летом 1637 года, якуты восстали против русских. Несколько сот якутских воинов кангаласского рода под предводительством тойонов Откурая и Базека подступили к Ленскому острогу, разгромив по пути союзника русских, борогинского князя Логуя. Ленскую крепость якуты взять не смогли, и вынуждены были в конце концов сиять осаду. Казаки преследовали отступающих до их острогов, которые, по словам Галкина, были «сделаны в две стены, насыпаны хрящом и кругом снегом и водою улито» (58). Кстати отметим, что штурм таких ледяных крепостей довольно часто оказывался безуспешным.

После подавления восстания кангаласские тойоны уплатили ясак и заключили мирное соглашение с Ленским острогом. Однако несколько князцов кангаласского рода не пожелали идти на мировую. В числе их был князец Сахей Отнаков. Сын боярский Парфен Ходырев послал к непокорному тойону для сбора дани двух казаков. Сахей убил этих людей и, боясь возмездия, бежал в Оргутцкую волость, расположенную в районе Средневилюйского зимовья.

Осенью 1640 года, после отстранения Ходырева от службы, Галкин направил в погоню за Сахеем опытного человека казака Ивана Тимофеева Метленка, но и он разделил участь своих предшественников. Тогда Галкин послал к Сахею для ясачного сбора Семена Дежнева (59).

Вернувшись в Якутск, Дежнев застал там посланного воеводой Головиным Василия Пояркова, который набирал два отряда для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» – Яне и Индигирке. Весть о богатствах этих рек принесли уже упоминавшийся енисейский казак Посник Иванов и красноярский казак Аника Никитин, вернувшиеся из второго похода на Индигирку, доставившие в Якутск ясак с юкагиров, а также Прокофий Козлов Плехан, приплывший «с моря» от енисейского десятника Елисея Юрьева Бузы. Плехан заявил, что «с падучих рек в море», которые они открыли, «впредь будет тебе, государю, прибыль в ясачном зборе».

В своей «скаске» Посник Иванов и Аника Никитин показали, что «в Юкагирской-де землице соболей много и в Индигирскую-де, государь, реку многие реки пали, а по всем тем рекам живут многие пешие и оленные люди, а соболя и зверя всякого много но всем тем рекам и землицам... а у юкагирских же-де, государь, людей серебро есть» (60).

Василий Поярков имел строгий наказ – «прибрать» из числа охотников не больше 15 человек и немедленно послать их на Яну и Индигирку. Набрать такую небольшую группу не представляло труда. Стоило Пояркову «кликнуть охочих, служилых и промышленных людей», как посыпались челобитные с просьбой отпустить в «новые землицы». Среди челобитчиков был и Семен Дежнев. Быстро образовалось два небольших отряда, во главе которых стали Посник Иванов и Дмитрий Михайлов Зырян. Иванов третий раз пошел на Индигирку, Зырян – на Яну. С Зыряном на Яну отправился Дежнев.

За собственный счет казаки купили лошадей, обувь, одежду и оружие, так как, по словам П. Головина, «...государевых лошадей в Якутском остроге не было, дать служивым людям на службу нечего» (61). Отряды отправились из Якутска зимней дорогой и, перевалив через горы, вышли в верховья Яны.

У истоков реки Яны жили тогда якутские роды, занимавшиеся главным образом скотоводством. С приходом русских они не изменили своему образу жизни и стали покорно платить дань соболями и лисицами. Якутская родовая верхушка (тойоны) с готовностью приняла русское подданство: она рассчитывала на то, что русские защитят ее от воинственных племен юкагиров и ламутов.

Янские якуты сами принесли Дмитрию Зыряну 340 соболей и две чернобурые лисицы. Весной 1641 года Зырян отослал соболиную казну в Якутск с Семеном Дежневым, которого сопровождали три казака, сам же с остальным отрядом решил «проведать, где б, на которой реке государю прибыль учинить». 6 июня Зырян пришел в Индигирское зимовье, и когда несколько позднее туда подошел Посник Иванов, Зырян направил его обратно в Якутск, оставшись полным хозяином на зимовье.

Дежнев тем временем проходил через Верхоянские горы. Кочевавшие здесь ламуты, узнав о продвижении небольшой группы русских, решили уничтожить их, но маленький отряд Семена Дежнева отстоял себя и государеву казну.

По возвращении с Яны Дежнев в августе того же года был назначен служить на реку Оймякон, приток Индигирки. Ленские казаки открыли эту реку во время поездок к востоку от Алдана. Летом 1641 года оттуда пришел в Якутск казачий отряд во главе с Елисеем Рожей, Третьяком Хомяком и толмачом Григорием Летиевым, посланным туда в августе 1640 года (62). В Оймяконе морозы бывают больше 60°. Суровая природа Оймякона не привлекала к себе людей. Сюда заходили лишь случайно тунгусы с реки Момы и истоков реки Охоты, а также алданские якуты.

Воевода включил Дежнева в отряд под командованием Михаила Стадухина. В отряде, кроме Дежнева, было 14 отборных казаков: Второй Гаврилов, Андрей Шестаков, Григорий Фофанов, Роман Немчин и др. Назначение Стадухина командиром отряда нельзя объяснить ничем иным, как его связями с воеводой. Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене окружил себя подхалимами и взяточниками, удалив действительно полезных людей. Была произведена чистка среди казаков, и неугодных воеводе немедленно выслали. В сыскном деле, которым закончилась служба Головина, читаем: «а которые-де нарочитые служивые люди и прожиточные были и государю служили и новые землицы приискивали... тех служивых людей выслал [он] в Енисейский острог за то, что многие енисейские служивые люди и промышленные били челом государю на атамана Осипа Галкина в общих обидах и насильствах... и, любя того Осипа, [воевода] суда не дал». Торговые люди показали, что Головин «ожесточился на православных христиан, мучениями опричь кнута да огня расправы русским людям, иной мало, всякому делу сам истец, и всех торговых, и промышленных, и служилых зовет ворами, опричье-де у него, Василия Пояркова, да Васьки Скоблевского никово в добрых людях в Якутском остроге нет, и оттого все торговые и промышленные люди, страшась, бегут из Якутцкого острога вон» (63).

Воевода был неровен в обхождении – одним он покровительствовал, других притеснял. Михаил Стадухин, племянник московского купца Василия Гусельникова, пришелся ему по нраву. Влиятельный казак мог ему пригодиться в борьбе с завистниками и врагами.

Летом 1640 года Стадухин выехал из Якутска навстречу Головину к Ленскому волоку, где присутствовал при аресте Парфена Ходырева, возвращавшегося из Якутска с награбленным добром. Подкупленный им поп Симеон пытался договориться с воеводой об освобождении Ходырева за большую взятку. Спустя некоторое время Симеон донес на воеводу. Михаил Стадухин первый показал против священника, и тем самым помог Головину выпутаться из неприятного дела.

Стадухины, как и Дежневы, происходили из Пинеги. На Лену они явились почти всей семьей. Кроме Михаила, там промышляли два его брата, Тарас и Герасим Васильевы, а также его сын Яков (64). Вместе с приказчиком купца Василия Федотова, Михаилом Стахеевым Гусельниковым, Стадухины вели крупную торговлю на северо-востоке Сибири. Так, на имя Михаила Стадухина под 1643 годом в Ленской таможне записана крупная торговая сделка на сумму 296 рублей 4 алтына (65).

Стадухин принадлежал к казачьей верхушке, тесно связанной с купечеством, а через него и с царскими властями. На этом основании он свысока смотрел на своих товарищей. Не случайно, что непримиримыми противниками Стадухина оказались как раз те казаки, которые служили под его началом на Оймяконе и Колыме.

В противоположность Стадухину Дежнев вышел из низов и, живя исключительно на «государево жалованье», нуждался в деньгах. Сохранились документы о продаже Дежневым своего коня за 15 рублей и о получении им пол-оклада за 1641 год (66). Известны некоторые подробности личной жизни Дежнева. Перед самым отъездом на Оймякон он подал царю Михаилу Федоровичу челобитную, из которой мы узнаем о его семейном положении. У Дежнева была жена родом якутка по имени Абакаяда Сичю. От этого брака Дежнев имел сына Любима. Эти факты расходятся с традиционным представлением о личной жизни Дежнева, якобы одинокой. Перед отъездом из острога Дежнев позаботился о переходе своей жены в православную веру. В «выписке», как «их женок крестить», сделанной якутским подьячим для памяти, читаем: «Семейки Дежнева жонку крестить (именем. – М.Б.) Абакан» (67).

В челобитной Дежнев просил разрешения передать его корову с теленком для корма якуту Ворогонской волости Манякую. Дежнев рассчитывал вернуться в Якутский острог в следующем году. Судьба его сложилась иначе: странствования Дежнева по «морским рекам» и «морю-океану» продолжались двадцать лет.

Оружие, одежду, обувь и хлеб казакам опять пришлось покупать за свой счет: «...всякий служебный подъем, – пишет Дежнев, – стал нам, холопам твоим, по 150 рублей».

Отряд вышел из Якутска на Оймякон, очевидно, в августе 1641 года, а спустя несколько месяцев Стадухин и Дежнев прислали с Оймякона воеводе отписку о текущих делах, в которой писали, что с мемельских тунгусов и якутов собрали ясак «весь сполна и с прибылью». В апреле положение неожиданно осложнилось. «Пришли, – писали казаки, – ламунские тунгусы (охотские тунгусы. Река Охота тогда называлась Ламой. – М.В.), в ночи войною и казачьих коней побили и якуцких кобыл и коней побили же...» (68).

Дело в том, что осенью 1641 года Михаил Стадухин отправил несколько казаков, возможно, в том числе и Семена Дежнева, во главе с Андреем Горелым в поход с Оймякона на «Ламунские вершины», во время которого был захвачен в плен охотский князец Чюна. Андрей Горелый побывал на Охоте и одним из первых ленских казаков доставил в Якутск сведения об этой реке, о которой заявил, что она «пала в море». Отряд Горелого немного не дошел до устья Охоты и был всего лишь в трех днях езды от отряда Ивана Юрьевича Москвитина, но их соединению помешали ламунские тунгусы (69). Горелый вернулся на Оймякон к апрелю 1642 года, преследуемый охотскими тунгусами, родичами князя Чюпы, пытавшимися освободить своего вождя. Однако отряд Стадухина разбил охотских тунгусов, и Чюна остался у русских.

Князец Чюна был привезен Михаилом Стадухиным через три года на Лену, дал показание о реке Охоте, а в 1646 году провел туда отряд казака Семена Шелковника, который построил Охотское зимовье, превратившееся позднее в город Охотск.

Дальнейшее пребывание на Оймяконе стало совершенно бесцельным после того, как тунгусы отошли на Охоту, бросив своего князца Чюну. Возвращаться назад, в Якутск, почти ни с чем Стадухин не хотел, а «других рек и землиц» не знал. На помощь стадухинскому отряду пришел якут Ува, показавший, что  «есть река большая Мома, а на той же реке живут многие люди, а тот Емокон пал устьем в эту Мому». Посоветовавшись со своими товарищами и, очевидно, Семеном Дежневым, побывавшим на Индигирке, Стадухин принял решение идти на Мому.

Среди приготовлений незаметно наступила весна, вскрылись реки. Казаки сделали коч и поплыли к устью Индигирки. В низовьях Индигирки Стадухин и Дежнев застали большую партию казаков и промышленников. Стадухин, не задерживаясь, направился дальше на восток для поисков «новых рек».

27 августа 1641 года, почти одновременно с отправлением отряда Стадухина на Оймякон, воевода Головин послал по морю на Индигирку березовского казака Максима Телицина, по прозвищу Сучка, и Ивана Сергеева, побывавшего там раньше вместе с Иваном Ребровым. Телицин должен был присоединиться к отряду Дмитрия Зыряна и Посника Иванова. В случае если на Индигирке оказалось бы слишком много служилых людей, Телицину надлежало плыть дальше на восток. В Жиганске Телицин зазимовал. С наступлением весны, закончив постройку судов, казаки продолжали путь. Помимо служебных дел, Телицину поручалось составить подробное описание побережья между Леной и Индигиркой. «Смотреть им накрепко, – читаем в наказе, – идучи с устья Лены реки до Юганды реки, которые реки впали устьями в море и сколько от которой реки от устья до устья ходу парусом или греблею и расспрашивать про те реки подлинно, как те реки словут и откелева вершинами выпали и какие люди по тем рекам и вершинам есть и чем кормяца и скотные ли люди и пашни у них есть ли и хлеб родица ли».

17 июля 1642 года на Лену пришел из продолжительного плавания по морю Елисей Юрьев Буза. Он привез с собой сведения о богатствах «новых землиц». В правдоподобности их нельзя было сомневаться. Знаменитый мореход кроме государевой казны вывез для себя 1080 соболей, 280 соболиных пластин [1] [Пластина – спинка соболя] 4 собольих шубы, 9 собольих и лисьих кафтанов и 2 ферязи [2] [Ферязь – старинная одежда].

Большой интерес в торгово-промышленной среде, и прежде всего в служилых кругах Якутска, вызвали показания трех заложников юкагиров, привезенных Бузой. Они уверяли воеводу, что около Индигирки протекает большая река Нерога, «...а пала-де та река в море своим устьем, а на той-де реке Нероге, у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою серебряная руда...» (70).

Особенное внимание привлекло известие о серебряной руде. В то время Русское государство испытывало большой недостаток в серебре. Собственные рудники не покрывали растущей потребности в серебряной монете, которую поэтому приходилось ввозить из-за границы в виде голландских и гамбургских рейхсталеров, а затем перечеканивать их в русские деньги. Такое положение ставило московские финансы в зависимость от притока иностранной серебряной валюты, с чем царский двор не мог примириться. По указам царя, повсеместно предпринимались усиленные розыски серебряной руды: ее искали и на Севере – на Новой Земле, па Канином Носу и, наконец, в Сибири.

Якутский воевода Головин также имел царский наказ о поисках серебра. Когда юкагиры сообщили о серебряной руде на Нероге, Головин необычайно быстро и энергично взялся за это дело. Летом 1642 года на Индигирку был послан таможенный целовальник Епифан Волынкин, который повез Дмитрию Михайлову Зыряну воеводский приказ произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров. Воевода писал Зыряну, что в случае удачного исхода дела царь не останется в долгу перед казаками и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, итти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». Свою поспешность воевода объяснил тем, что «серебряная руда государю надобна» (71). Волынкин не застал Дмитрия Зыряна в Индигирском зимовье, и о фантастической реке Нероге скоро забыли. Этому не в малой степени способствовало то, что появилась новая заманчивая цель – была открыта река Колыма.

О Колыме первыми узнали Индигирские казаки.

Летом 1642 года Дмитрий Зырян вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, поплыл от устья Индигирки, к востоку, и вскоре дошел до реки Алазеи, текущей на полпути к Колыме. Путь по Алазее был не из легких. Заметив незнакомые корабли у родных берегов, коренное население этих мест – чукчи и юкагиры – вышло навстречу отряду Зыряна. Они подозрительно отнеслись к пришельцам. В верховьях реки казаки поставили острожек.

Один из участников этого выдающегося похода, казак Федор Чюкичев, приплывший с соболиной казной на коче на Лену летом 1643 года, рассказывал: «...служилые люди (индигирского зимовья. – М.В.) и с ними Митька Ярилков (второе прозвище Зыряна. – М.В.) 15 человек, сделав на той, на Индигирке-реке два коча, и пошли на тех кочах вниз тою Индигиркою-рекою до моря и шли две недели; из усть-де Индигирки-реки к востоку бежали по тому морю парусом до усть Алазеи-реки, вверх парусом и собою до юкагирского князца Ноочичан пал третьи дни, и с тем князцом с ковымским шаманом было их людей человек с триста, на той на Алазей реки встретились и с ними служилыми людьми бой был, и на том бою их служилых переранили девять человек, а их побили много и поймали на том бою аманата улусного их мужика юкагирского роду именем Шамана; и после того бою шли они служилые люди вверх по Алазей реки в тех кочах шесть ден и дошли до лесу и у того-де лесу зимовье поставили». Вскоре к зимовью приехали с Колымы другие юкагирские роды, которые заявили, что «де с Алазей реки на Ковыму реку аргишем переезжают на оленях в три дни, а до них (Зыряна и его товарищей. – М.Б.) де никто русских людей у них не бывало и про них они руских людей не слыхивали... А аманатов за безлюство поймать было не уметь. И сказывают они (юкагиры. – М.Б.) про себя, что-де их бесчисленно – людей много, а в то место про людей показывают у себя на головах волосы, столько-де много, что волосов на голове, а соболей-де у них много, всякого зверя и рыбы в той реки много» (72).

Весть о большой реке на востоке мигом разнеслась по соседним зимовьям. Имея небольшую группу людей, Зырян вначале не решался пойти на разведку. Но вскоре дело приняло неожиданный оборот: почти следом за Зыряном но морю на Алазею пришел отряд Михаила Стадухина и Семена Дежнева.

С прибытием стадухинского отряда силы русских на Алазее значительно увеличились, но между двумя группами казаков, очевидно, существовали недружелюбные отношения. С ответственным поручением примирить ссорящиеся группы, пригласить Дмитрия Зыряна в компанию к Стадухину, естественно, поехал Семен Дежнев, хорошо знавший Дмитрия Михайлова еще по совместной службе на Индигирке. Поездка его была удачной, Зырян согласился соединить отряды.

Летом 1643 года, рассказывает Ф. Чюкичев, «они, служилые люди, Митька Ярилов (Зырян. – М.Б.) пошел с усть Алазей-реки к востоку на коче, а с ним одиннадцать человек на Колыму-реку» (73).

С Зыряном пошли Дежнев и Стадухин. Остальные казаки были из отряда Стадухина. Последнее обстоятельство предопределило выбор вожака: Стадухин возглавил отряд, хотя Дмитрий Зырян по-прежнему оставался душой этого смелого предприятия.

О том, что отряд Стадухина и Зыряна благополучно достиг Колымы, сообщил колымский князец Пороча, который зимой 1643-1644 годов прикочевал к казакам Нижнего Индигирского зимовья (74). Он передал, что Зырян, которого он встретил на Колыме, привез с собой алазейских аманатов и летом 1643 года взял с собой несколько колымских князцов. Пороча подробно рассказал индигирским казакам о богатствах Колымы, ее притоках, о реке Чендон (Гижиге), впадающей в Охотское море, и о реке Погыче (75).

Все это свидетельствует о том, что еще в 1642 году русские получили достоверные сведения о северо-востоке Азии, в частности о реке Колыме, ее притоках и о реках, лежащих к югу от них, и что в следующем году отряд Стадухина и Зыряна дошел по морю до устья Колымы. Это решительно расходится с традиционным представлением об открытии реки Колымы, относимом к 1644 году и приписываемом одному Стадухину. Важно отметить, что первые сведения о Колыме на Лену привез летом 1643 года Федор Чюкичев, доставивший с Алазеи соболиную казну – 7 сороков (280) соболей. На коче Чюкичева приплыл с Индигирки в Якутск казак Андрей Горелый, отпущенный Стадухиным с оймяконской соболиной казной. Эти казаки, один, побывавший на Алазее, другой – на Охоте, дали воеводе любопытные показания относительно местоположения вновь открытых земель – показания, являющиеся отражением тех географических представлений о северо-востоке Сибири, которые постепенно, по мере новых открытий, начали складываться у ленских казаков и промышленников, шедших впереди колонизационного движения, и прежде всего у казаков отряда Стадухина и Зыряна. Так, например, Андрей Горелый и Федор Чюкичев показали, что Алазея и Колыма текут «не в той стороне (разрядка наша. – М.Б.), где были томские служилые люди Нехорошка Колобов с товарищи» (люди, оставленные Иваном Москвитиным на Охоте после его ухода на Лену. – М.Б.) (76).

Добавим к словам Чюкичева и Горелого показания колымских аманатов о реке Колыме, ее притоках и о реке Чендон, впадающей в Охотское море, и получится более точная картина, представившаяся горсточке смелых русских людей, устремившихся к крайней северо-восточной части Азиатского материка. С каждым новым открытием они все более и более убеждались в том, что земля, лежащая к востоку от Лены, гигантским выступом уходит в океан, который омывает ее с двух сторон.

Действительно, во время пребывания Дежнева и Стадухина на Оймяконе (зима 1641–1642 года) было получено известие, что за горным хребтом, на юге, течет река Охота, впадающая в море. Таким образом, им было известно, что та часть земли, которая расположена к востоку от Оймякона, ограничивалась морем. Через год Стадухин и Дежнев, идя в противоположную сторону, вниз по реке Индигирке, достигли «Студеного моря» и, пробравшись сквозь льды еще дальше на северо-восток, услышали от колымских жителей, что истоки этой реки находятся на «камне» (хребте) и что за ним течет река Чендон (Гижига), впадающая в то же море.

Таким образом, оказалось, что «камень», по которому казаки проходили на Оймякон, и другой «камень», о котором рассказали колымские жители, представляют собой один и тот же горный хребет: он далеко тянется с запада на северо-восток и омывается с двух сторон морскими водами. На основании этих показаний Чюкичев и Горелый заявили якутскому воеводе, что реки Алазея и Колыма лежат в «другой стороне» по отношению к реке Охоте. Водоразделом в данном случае, по мнению Чюкичева и Горелого, служил «камень». Добраться до конца гигантского горного хребта стало заветной мечтой тех, кто раньше всех открыл эту истину, – Зыряна и Стадухина. Но никому из этих вожаков не суждено было побывать на самой крайней северной точке «камня». Лишь незаметному, ничем особенным не проявившему себя казаку Семену Дежневу удается довести до конца обследование северо-востока Сибири, начатое в 30-е годы XVII века Перфирьевым, Ребровым, Бузой и Зыряном. И тогда он вырастает в значительную фигуру, полную энергии, воли и целеустремленности.

Как мы уже упоминали, летом 1643 года отряд Стадухина и Зыряна пришел на Колыму. В самом ее устье, на протоке, ныне называемой Стадухинской, казаки поставили зимовье «с нагороднею», перенесенное затем вверх по реке к месту впадения в Колыму реки Сухой Анюй. Это зимовье получило название Нижнеколымского (77).

Своими богатствами, обилием пушного зверя, величавой суровой природой могучая Колыма поразила видавшего виды Стадухина. Через три года он рассказывал якутскому воеводе Василию Пушкину, сменившему Головина, что «Колыма-река велика есть с Лену реку, идет в море также, что и Лена под тот же ветер под восток и под сивер, и на той-де Колыме-реке живут иноземцы колымские мужики, свой род оленные и пешие и сидячие многие люди и язык у них свой».

«Новую землицу» предстояло еще освоить. Честь этого освоения принадлежит не только казакам, но и торгово-промышленному люду Сибири, устремившемуся сюда в погоне за быстрым обогащением.