сетуя уж о шоколаде, зависит от расположения иных. Глаза
сатира еще, казалось, тлели пугающей, злой усмешкой, отчего
графу нестерпимо захотелось влепить деревяшке пощечину.
«Ужели проиграл?» —мысль эта была жгуче зубной боли.
Сын знаменитого фельдмаршала Румянцева-Задунайско-
го поник плечами. О его батюшке говаривали: «...великий ум,
необычайная твердость души, неизмеримые познания, но
черствое сердце и непомерное честолюбие».
«Незавидно гладко сказано, однако —весомо! А что ска
жут обо мне? Поклонник Франции и чудовищного самозван
ца, гениального выскочки, от коего трепетала Европа?»
Так рассуждая, вогнал он себя в «цыганский пот». До по
явления этого худородного полукровки Нессельроде канцле
ру и в голову-то не приходило, что возможен столь бесслав
ный финал.
Да, верно бытует пословье: «Бойся коня сзади, козла —
спереди, а жида —со всех сторон».
Граф постарался выбросить из головы мысли о будущем,
ожидающем его, коли придется в безвестности коротать от
пущенный век. Не получилось. Память с неумолимостью ро
ка давила былым.
Он привалился к парчовой турецкой «думке». Вспомнился
отъезд в армию в седьмом году, когда он передал Его Величе
ству записку с объяснением, что совершенно не уповает ни на
какое решительное содейство России со стороны Англии и
Австрии в продолжении сей войны... и что, каким бы отъяв
ленным супостатом ни был Буонапарт, он никогда не сможет
причинить русским столько зла, сколько причинит любимая
Императором Англия своей лицемерною дружбой. В то вре
мя Александр с благоволением и даже признательностью из
волил принять эту записку.
«Что ж, это было тогда, а ныне... Бог мой! А вдруг и тогда
это уже была маска двуликого Януса? —Старик Румянцев
тронул кончиками пальцев вытянутую больную ногу. —Хм,
каска спасает голову, а маска —всего человека. Она позволя
ет не только скрыть лик, но и внимательней разглядеть чу
жой».
Спина затекла, и, хотя колено требовало покоя, канцлер
дошел до окна. На улице звенел и журчал апрель. Противно
го берега Невы видно не было. Над свинцовой рябью курил
120
