«Исповедник» замкнулся в себе, за окном по-прежнему
стояла ночь, и слышно было лишь беспокойное сонное бор
мотание Палыча. Старик «выпустил все пары», не выдержав
марафона с господами.
— Ну, а что же было далее? —прислушиваясь к скрипу
ставен, разбавил тишину Преображенский.
— А далее... случилось... —хрипло откликнулся капитан,
и его печальные темные глаза, словно два камня, упали в
душу Преображенскому. — Я уже заканчивал пажеский
корпус, когда был вызван письмом из дому: занемогла ма
менька, и все волновались всерьез, врачи высказывали в
один голос опасения немалые. Засвидетельствовав сынов
нее почтение, я задержался в усадьбе, сейчас уж не помню,
дней пять или около того. Теперь я был на семь лет старше,
мне было семнадцать; я уверенно держал шпагу, пистолет и
женскую талию, однако слова Митрофана по-прежнему бе
редили память и, черт возьми, при одной только мысли, что
я увижу его, тот «желторотый мизгирь» вновь просыпался
во мне.
— Так ты столкнулся с ним в тот приезд? —Андрей подо
двинул расшитый бисером ламутский1кисет. Ожили трубки,
кутая лица капитанов в голубую вуаль.
— Вовсе нет, брат! В том-то и дело, —после затяжки до
садливо огрызнулся Черкасов. —Митрофан был в отъезде:
наш дом на Гороховой в Петербурге требовал ревнивого ока
перед зимой, сам знаешь. Вот он и хозяйничал там авралом...
Батюшка на него в сих делах как на каменную гору надеялся
и, помнится, любил сказывать: дескать, нам такого исправни
ка боле вовек не нажить.
— Видно, болело сердечко?
— За грех-то свой? Может, и так, — покорно согласился
Черкасов. —Ну-с, в тот приезд прознал я, Андрей Сергеевич,
что братца моего хотят женить. Да не по прихоти барской и не
по принуждению —зазноба у него завелась, поповская дочь.
Я как узрел ее, веришь, влюбился. На год ли, два ли младше
была меня, но смотрелась царицей! Кожа белая, как молоко, и
без всяких ванильных капель пахла ароматом осеннего сада да
прочими всякими там деликатностями... Оттого немудрено,
1
Ламуты
—одно из названий тунисских племен Сибири.
110
