ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и за
быться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув
скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей
Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал:
«Ничего ты не понял, брат, не у меня прощения-то просить
след... —но говорить нужным не счел, —пустое, дым». Мень
ше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное:
Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами,
радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно
побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Горохо
вой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покой
ном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с ко
торого взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью
мастера.
Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского,
черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел
бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В ис
кренности капитана Преображенский не усомнился, но икра
казалась на редкость пресной, а шампанское —горьким, точ
но полынь.
Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; вни
мал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой поло
сатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке...
И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо
дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было... Душу свою и
плоть приготовь к испытаниям...» Терновой веткой сквозанул
холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Крит
скому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом
встретив Минотавра. Но только неведомо было... окажется ли
в его руках путеводная нить Ариадны.
— Матерь Божья! Что с тобой, Андрей Сергеевич? - Тез
ка был не на шутку взволнован: глаза блестели, руки трясли
плечи друга.
Андрей —бледен лицом — покачивался китайским бол.
ванчиком и был нем.
— Преображенский, брат! Что язык безмолвствует, уж не
слаб ли чем? —Черкасов обжег его раз, другой пощечинами.
Скулы зарумянились, капитан как-то особенно посмотрел
помутневшей зеленью глаз на друга и прошептал:
105
