JI. С. Берг. История великих русских географических открытий
606
попросили дать им несколько времени на обсуж
дение подобного заявления и, выйдя из нашей
юрты, уселись невдалеке на землю в кружок, где
советовались с четверть часа. Затем опять воз
вратились к нам, и главный посланник сказал,
что требуемой бумаги он дать не может, так как
не уполномочен на то ни далай-ламой, ни номун-
ханом. Желая на всякий случай иметь подобный
документ, я объявил в ответ на отказ тибетцев:
завтра утром мы выступаем со своего бивуака;
если будет доставлена требуемая бумага, то пой
дем назад, если же нет, то двинемся к Лхасе.
Опять начался совет между посланцами, и на
конец главный из них передал через нашего пе
реводчика, что он и его спутники согласны дать
упомянутую бумагу, но для составления ее всем
им необходимо вернуться к своему стойбищу,
расположенному верстах в десяти от нас, на гра
нице далай-ламских владений. «Там,— добавил
по сл ан ни к ,— мы будем вместе редактировать
объяснения насчет отказа о пропуске вас в Лха
су, и если за это впоследствии будут рубить нам
головы, то пусть уже рубят всем». В ответ я сказал
посланнику, что путешествую много лет, но нигде
еще не встречал таких дурных и негостеприимных
людей, каковы тибетцы; что об этом я напишу
и узнает целый свет; что рано или поздно к ним
все-таки придут европейцы; что, наконец, пусть
обо всем этом посланник передаст далай-ламе
и номун-хану. Ответа на подобное нравоучение
не последовало. Видимо, тибетцам всего важнее
теперь было выпроводить нас от себя; об осталь
ном же, в особенности о мнении цивилизованно
го мира, они слишком мало заботились.
Утром следующего дня, лишь только начало
всходить солнце, тибетские посланцы снова при
ехали к нам и привезли требуемую бумагу. На
чалось чтение ее и перевод с тибетского языка
на монгольский, а с монгольского, через казака
Иринчинова, на русский.
По прочтении бумага за печатью посланника
была передана мне. Тогда скрепя сердце я объ
явил, что возвращаюсь назад, и велел снимать
наш бивуак. Пока казаки разбирали юрту и вью
чили верблюдов, мы показывали тибетцам свое
оружие и опять уверяли, что приходили к ним без
всяких дурных намерений; наоборот, с самыми
дружескими чувствами. Поверили ли посланцы
этому или нет, но только под влиянием успеха
своей миссии они весьма любезно распрощались
с нами. Потом, стоя кучею, долго смотрели вслед
нашему каравану до тех пор, пока он не скрыл
ся за ближайшими горами. Конечно, в Лхасе, да
и во всем Тибете, возвращение наше будет пред
ставлено народу как результат непреодолимого
действия дамских заклинаний и всемогущества
самого далай-ламы.
Итак, нам не удалось дойти до Лхасы: людское
невежество и варварство поставило тому непрео
долимые преграды! Невыносимо тяжело было ми
риться с подобною мыслью и именно в то время,
когда все трудности далекого пути были счастливо
поборены, а вероятность достижения цели пре
вратилась уже в уверенность успеха. Тем более,
что это была четвертая с моей стороны попытка
пробраться в резиденцию далай-ламы: в 1873 году
я должен был по случаю падежа верблюдов
и окончательного истощения денежных средств
вернуться от верховья Голубой реки; в 1877 году
по неимению проводников и вследствие препят
ствий со стороны Якуб-бека кашгарского вернул
ся из гор Алтын-Таг за Лобнором; в конце того же
1877 года принужден был по болезни возвратиться
из Гучена в Зайсан; наконец, теперь, когда всего
дальше удалось проникнуть в глубь Центральной
Азии, мы должны были вернуться, не дойдя лишь
250 верст до столицы Тибета.
* * *
Необычайно скучными показались нам, в осо
бенности первые, дни нашего обратного движе
ния в Цайдам. Помимо недостижения Лхасы как
главной причины , вызывавшей обшее уныние,
невесело было подумать и о будущем. Здесь перед
нами опять лежали многие сотни верст трудного
пути по Северному Тибету, на морозах и бурях
глубокой зимы, которая теперь наступила. На
конец , самое снаряжение нашего каравана те
перь далеко нельзя было назвать удовлетвори
тельным. Несмотря на все старания, во время
стоянки на ключе Ниер-Чунгу мы могли купить
и променять только 10 лошадей; верблюдов, год
ных для пути, осталось лишь 26; из них почти
половина были слабы, ненадежны. Затем для
собственного продовольствия, помимо бара
нов и масла, мы добыли только 5 пудов дзамбы
и полпуда сквернейшего кирпичного чая, ко
торый монголы соверш енно верно называли
«мото-цай», то есть чай деревянный, так как его
распаренные листья вполне походили на листья
старого веника. В видах необходимой экономии
чай этот, один и тот же, варился по нескольку раз,
а дзамба выдавалась по небольшой чашке в день
на человека. К довершению огорчений, мы даже
