Оборачивается —пустота...
— Я здесь! Я здесь!
Голая равнина. Нестерпимый зной. Могильным знаком
над ним завис коршун.
— Эй! Эй! Эй! —снизу, сверху, слева, справа.
Оклики милого голоса вонзаются, жгут осами, царапают
сердце. Боль. Силы покидают его. С чудовищной медлитель
ностью он понимает, что падает, чтобы уже не встать.
Вскрикивает высоко, будто оступается...
И вдруг загнанный взгляд ловит ее —легкую, воздушную,
в белой тунике бегущую по степи. Стройные ноги не касают
ся земли, кудри отброшены назад, трепещутся пламенем, па
дают на плечи, взлетают.
Изнурительная, можжащая боль уставших ног. Рот с рас
каленным листом языка... Хлыстом бьет мысль: «Мне никог
да не угнаться за ней».
Судорога отчаяния разрубает лицо кривым разрезом пере
кошенных губ. Крик глухой, страшный, будто сырые комья
земли, катится по равнине:
— Сто-о-ой! Ой-ой-ой! —кричит отрывистое эхо.
Но вдруг свежая волна остужает опаленные легкие. Тон
кие пальцы сжимают ослабевшую ладонь. Их уверенное теп
ло проникает в него, наполняет мощью, снимает усталость.
— Я с тобой! —кричит она.
Они стремглав летят в Страну счастья. Так летают
лишь свободные, сильные птицы. Бешеный ветер, благо
ухающий духами степных трав, хлещет им в лица, сбивая
слезы восторга. И хочется хватать этот вихрь ртом и гло
тать как сочный плод, наслаждаясь его терпким вкусом
свободы.
Горбатая спина гор растет на глазах, быстро приближаясь.
Ни шума, ни земной суеты, ни светской условности...
Ему вдруг с отчетливой ясностью становится понятно зна
чение и смысл свободы...
— Тереза! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Он вновь восхищается совершенством дорогих черт. И нет
для него на свете прекраснее этого профиля, этих глаз, этих
позолоченных солнцем рук. Он сжимает крепче ее пальцы.
Она отвечает тем же.
Они не говорят. Слова неуклюжи и грубы.
372
