тать наши книги, то и велел нам отобрать, которые желаем
мы оставить у себя, для чего переводчики принесли к нам и
ящик наш с книгами. Выбрав несколько книг, мы их отложи
ли в сторону в надежде, что японцы хотят оставить их у нас.
Но не так случилось: они только их разделили и положили
на них свои знаки, а с каким действительно намерением, мы
не знали. Затем унесли ящик назад, не оставив у нас ни од
ной книги.
При разборе книг случилось одно происшествие, которое
привело нас в большое замешательство и причинило нам боль
шое беспокойство. Кумаджеро, перевертывая листы в одной
из них, нашел между ними красный листок бумажки, на кото
ром было напечатано что-то по-японски; такие билетцы они
привязывают к своим товарам, и я вспомнил, что принес его
ко мне для показа на Камчатке один из наших офицеров, и
после он остался у меня в книге вместо закладки*.
Кумаджеро, прочитав листок, спросил, какой он, откуда и
как попал в мою книгу. На вопросы его я сказал: «Думаю, что
листок этот китайский; получил же я его, не помню каким
образом, в Камчатке и употреблял в книге вместо закладки».
«Да, так, китайский», —сказал он и тотчас его спрятал. Те
перь мы стали опасаться, чтоб не вышло нового следствия и
японцы не сочли нас участниками в нападениях Хвостова.
«Боже мой! —думал я. —Возможно ли быть такому стече
нию обстоятельств, что даже самые ничего не значащие без
делицы, в других случаях не заслуживающие никакого вни
мания, теперь клонятся к тому, чтобы запутать нас более и
более, и притом в глазах такого осторожного, боязливого и
недоверчивого народа, который всякую малость взвешивает
и берет на замечание. Надобно же было так случиться, что
бы я читал тогда книгу, когда листок этот ко мне был прине
сен, чтоб понадобилась мне в то время закладка и, наконец,
чтобы книга находилась в том из семи или восьми ящиков,
Это был ярлык с японских вещей, которые взяты Хвостовым на Итуру
пе и привезены на Камчатку.
[319]
