РЫВОК К ДНЕПРУ

Короча утопала в зелени. Казалось, что этот небольшой городок на Курской земле, не опаленный огнем летних боев, живет спокойной, размеренной жизнью. Только иногда по пыльной центральной улице с большой скоростью проносились машины. Но это спокойствие и тишина были обманчивы. По ночам на юге и на западе, за холмами, укрытыми зеленью садов, за пшеничными полями и оврагами, явственно слышалась неумолчная канонада, хотя фронт отодвинулся от Корочи на юг и на запад. В крепком двухэтажном здании школы, в небольших домиках, разлетевшихся по тенистым улочкам города, за зашторенными окнами и ночью горел электрический свет от ярких лампочек, питаемых движками и танковыми аккумуляторами. От домиков в разные стороны паутиной тянулись провода. День и ночь в напряженном ритме шла работа штаба фронта, названного Ставкой Степным.

Уже в первом часу ночи командующий генерал-полковник Иван Степанович Конев позвонил по телефону начальнику штаба генералу Захарову.

– Матвей Васильевич, сводка готова?

– Да, я сейчас приду.

Через пять минут начальник штаба был в кабинете командующего, устроенном в просторном классе на втором этаже школы.

Генерал Захаров молча положил на стол командующего листки бумаги, тот быстро прочитал текст и подписал.

– Можно отправлять. Завтра утром здесь будет Жуков и мы вместе поедем к Манагарову. А вы оставайтесь в штабе.

В кабинет вошел адъютант командующего – маленький, стройный офицер с майорскими погонами:

– Генерал Фомин приехал.

– Пусть заходит.

Командующий уже в четвертый раз за эти два дня встречался с генералом Фоминым – начальником артиллерии фронта. Он трижды возвращал на доработку план артиллерийского обеспечения предстоящей операции – делал замечания, просил еще раз рассчитать систему огня, уточнить расположение противотанковой артиллерии противника. Фомин был опытный, высокообразованный артиллерист, и Конев (видел, что его пристрастные замечания обижают генерала, но операция, которая должна начаться послезавтра, слишком ответственна, нельзя упустить ни одну мелочь.

Генерал Фомин положил на стол Конева листки бумаги со схемами артиллерийской подготовки. Командующий быстро просмотрел бумаги, потом внимательно взглянул на Фомина.

– Вы считаете план оптимальным?

– Да, считаю. Я продумал все еще раз и полагаю, что план в доработке не нуждается.

Конев нахмурился, но не сказал ничего. Ему даже понравилось упрямство генерала – он и сам был человек упрямый. Молча подписал документ и протянул его Фомину.

– Завтра встретимся у Манагарова.

– Я только что оттуда и сейчас снова еду вместе с прибывшим из Ставки генералом Чистяковым.

Когда генерал ушел, Конев попросил чаю, взял лупу и принялся рассматривать карту. Он любил это занятие и понимал в нем толк. Карта как бы оживала – змеились дороги, текли речки, ясно виделись высотки и овраги, красные и синие стрелы превращались в наши удары и предполагаемые контрудары противника. Оживали условные знаки, они становились оборонительными рубежами, аэродромами, базами снабжения, районами сосредоточения танков, артиллерийскими позиция ми, резервами. В кабинет вошел адъютант.

– На сегодня все, – сказал Конев. – Завтра, вернее, уже сегодня (он посмотрел на часы) разбудишь меня в семь утра. Впрочем, я сам проснусь. Иди спать.

Проснулся он в начале седьмого. А в семь уже читал донесения, пришедшие из армий и частей усиления. Все как будто идет нормально. Посмотрел свежий номер фронтовой газеты «Суворовский натиск». На днях он просил члена военного совета генерала Сусайкова собрать редакторов газет и сказать им, что до поры следует освещать только вопросы обороны. Он знал, что вражеская разведка стремится добыть военные газеты и пытается вычитать в них между строк о намерениях противника. Нет, в сегодняшнем номере «Суворовского натиска» все было правильно. В газете рассказывалось об опыте оборонительных боев, о приеме в партию, были помещены стихи, обзор международных, событий – никаких следов предстоящего наступления.

Внимательно стал изучать разведсводку. Противник ведет усиленные работы по совершенствованию своей обороны, строит новые дзоты и окопы для танков, в центре и на правом фланге поставил дополнительные минные поля; свежих сведений за эти сутки не появлялось; «источник», агентурный разведчик, сообщал из Харькова, что в штабах наблюдается некоторое оживление, по-видимому, прибыл кто-то из высшего руководства; на аэродромы прибывают новые самолеты; замечено движение танков по шоссе Харьков – Белгород, возможно это перегруппировка...

Командующий понимал сложность предстоящей операции. Надо в первый же день прорвать оборону противника на всю глубину и ввести в прорыв механизированный корпус. Оборона сильная, глубоко эшелонированная, установленная еще с весны. Конев вспомнил, что читал когда-то про эти места. Здесь во времена Бориса Годунова проходила так называемая засека, (тогда район был лесной), оборонительная линия, защищающая центр страны от набегов крымских татар. Использовались лесные завалы и меловые горы, что у Белгорода. Немцы и сейчас строят укрепления из меловых глыб, удачно используют пересеченную местность для организации противотанковой обороны, размещают артиллерию и танки на обратных скатах меловых гор, чтобы уберечь их от огня. Они, конечно, знают, что Красная Армия в ближайшее время перейдет в наступление, но, видимо, точного срока не установили. Рассчитывают, что сумеют сорвать наступление, не пустить нас на Украину. После поражения на Курской дуге им удалось привести свои войска в порядок. Четвертая танковая армия генерала Гота (старого знакомого, еще в сорок первом Конев испытал напор его танков) пополнилась боевыми машинами. Оперативная группа «Кемпф», прикрывающая Белгород, также вполне боеспособна. Всем этим обширным участком фронта – группой армий «Юг» – руководит очень опытный и, наверное, самый талантливый из гитлеровских полководцев генерал-фельдмаршал Манштейн. Коневу до сих пор не приходилось с ним встречаться на поле боя. Манштейн начал войну в Прибалтике, потом воевал в Крыму, где ему в мае 1942 года удалось сокрушить превосходящий по численности наш фронт. Когда 6-я армия Паулюса оказалась в окружении в районе Сталинграда, а советские танковые корпуса устремились в Донбасс и к Азовскому морю, Гитлер создал группу армий «Дон», назначив командующим Манштейна. Эта группа должна была деблокировать армию Паулюса, а затем удержать Ростов и берег Азовского моря, чтобы Красная Армия не смогла отрезать группировку, проникшую на Кавказ и Черноморское побережье. Деблокировать армию Паулюса Манштейну не удалось. Ударная группировка генерала Гота – и здесь на главном направлении был знаменитый танкист – потеснила нашу оборону у реки Мышкова, но задачи не выполнила. Гитлер был разгневан, но Манштейна и Гота не снял. Нужно было спасать миллионную кавказскую группировку вермахта, ведь и ее могла постичь участь Паулюса. Советские подвижные соединения наступали стремительно, они уже вошли в пределы Украины и на юг в сторону Ростова. Не Манштейну все же удалось на некоторое время удержать Ростов и Таманский полуостров. Кавказская группировка избежала окружения.

Наши фронты вели успешное наступление. Полностью вывели из строя гитлеровских союзников – венгерскую и румынскую армии, нанесли чувствительные поражения отборным германским соединениям: взяли Харьков, приближались к Днепру. Когда Гитлер прилетел в штаб Манштейна в Запорожье, советские танки находились в семидесяти километрах от города. Фельдмаршал попросил фюрера в целях безопасности поскорее покинуть штаб.

Но коммуникации наших войск слишком растянулись, к тому же началась распутица, пехота отстала от танковых корпусов, которые тоже в ходе непрерывных трехмесячных боев потеряли много техники. Наступающие устали, нужно было сделать паузу, но Сталин торопил командующих фронтами Ватутина и Голикова. Допустила крупный просчет и стратегическая разведка – дала ориентировку фронтам, что Манштейн отводит свои (Войска за Днепр. Значит, можно продолжать наступление. Но это оказалось дезинформацией – Манштейн готовил сосредоточенный удар во фланг наступающей группировке. И ему удался этот удар – Харьков пал, эсэсовские танковые дивизии захватили Белгород. Создалась опаснейшая ситуация. Весь южный фланг нашего фронта оказался под угрозой. Газеты Геббельса уже писали о реванше за Сталинград. Однако прибывшему в этот район Жукову с огромным трудом все же удалось остановить наступление противника.

Так образовалась довольно причудливая конфигурация линии фронта, названная позже Курской дугой…

Всю весну фронт был неподвижен. Но наступало; лето, и стало ясно, что Гитлер, используя эту довольно выгодную конфигурацию, в ближайшее время предпримет новое наступление. И без данных разведки генштабу было понятно, что наступление будет вестись от Белгорода, с юга, а также с северного фаса дуги – на Курск, где ударные группировки должны сомкнуться и окружить силы двух наших фронтов. Стратегическая разведка подтвердила это намерение противника и дала ориентировочные данные о сроках наступления – самое начало июля. Встал вопрос: дожидаться наступления противника или же упредить его ударом войск? Здесь мнения разделились. Ватутин предложил нанести упреждающий удар, к этому мнению склонялся и Сталин. Жуков, объехавший в мае позиции, Центрального фронта Рокоссовского и Воронежского фронта Ватутина, внес в Ставку свое предложение: наступление самим не начинать, дождаться удара противника, выбить его танки, – он так и писал в донесении «выбить танки»,– погасить ударную силу, а затем перейти в, контрнаступление. После дискуссии в Ставке это предложение и было принято. Вот тогда и решили создать, мощный Резервный фронт, названный позже Степным. Он должен был действовать по обстоятельствам. Если противнику удастся потеснить Рокоссовского, то двигаться к нему на помощь, а если будет прорван фронт Ватутина, то действовать на этом направлении. Предусматривалось и последующее наступление фронта в глубь Украины, по ее степям.

Конев с большим удовлетворением принял новое назначение. Приехав в район Воронежа, он сразу же стал сколачивать штаб, тыловые службы, следить за прибытием и размещением войск в этот район. Начальником штаба был назначен генерал Матвей Васильевич Захаров – крепкий энергичный человек, большой знаток штабной службы, с которым они вместе воевали на Калининском фронте в трудную зиму сорок первого – сорок второго. Познакомились еще в тридцатые годы в Белоруссии, когда Конев командовал дивизией в Речице, а полковник Захаров работал в Смоленске начальником оперативного управления округа у Уборевича. Сейчас командующего Белорусским военным округом командарма 1 ранга, легендарного героя гражданской войны Иеронима Петровича Уборевича – «врага народа», расстрелянного вместе с Тухачевским и Якиром летом в тридцать седьмом, не полагалось вспоминать. Но в воспоминаниях непременно приходило на ум это имя. Уборевич, которого Конев знал еще с гражданской войны, с Дальнего Востока, как никто другой умел учить войска – упорно, требовательно, никому не давая спуску. Тогда все они – молодые командиры, служившие в Белоруссии, – и Жуков, и Конев, и Рокоссовский, и Захаров, и Соколовский, и Малиновский, и заместитель командующего округом Тимошенко, не только учились у Уборевича, но и подражали ему: манере говорить – коротко, четко, только по делу, быть всегда аккуратным, подтянутым и неукоснительно требовательным.

И вдруг этот процесс, «враги народа», шумные собрания с обличением еще не выявленных «предателей», повальные аресты. Было трудно со всем этим смириться, найти хоть какое-нибудь оправдание, понять, что происходит. Ведь люди, которых каждую ночь арестовывали, были твоими товарищами по гражданской войне, вместе учились в академии, служили в одних гарнизонах. Каждый и сам ожидал ареста и готовился к непонятной беде, к этому молоху. Но надо было жить, работать, учить войска...

Конев избежал участи своих начальников – видно не подходил по «номенклатуре». Но, конечно, не думал тогда в Речице, а позже в Минске, командуя дивизией, что через четыре года возглавит фронт, займет тот пост, который был предназначен Уборевичу. Как не думал Жуков, командуя по соседству кавалерийской дивизией, что ему придется возглавить Красную Армию.

Теперь в старинном имении под Воронежем, где расположился штаб Степного фронта, Конев познакомился с командирами, с которыми предстояло воевать. Некоторых он и раньше хорошо знал, иных встретил впервые. Очень приятной была встреча с Павлом Алексеевичем Ротмистровым, командующим 5-й гвардейской танковой армией. На Калининском фронте танковая бригада полковника Ротмистрова не насчитывала и полусотни танков, но действовала решительно и умело. Теперь у генерала Ротмистрова целая танковая армия, три корпуса, почти тысяча танков, десятки тысяч автомашин, различных артиллерийских систем, много отдельных инженерных, технических, тыловых частей. Махина, да еще какая! Полнеющий, в очках, с черными усами – вид у командующего, уже успевшего повоевать и под Москвой, и в Сталинграде, и в зимнем наступлении, был совсем не строевой, он напоминал скорее учителя или сельского агронома. Но Конев знал – это твердый, решительный командир, высокообразованный военный специалист. До войны Ротмистров преподавал в академии, защитил диссертацию, а в начале тридцатых годов служил в оперативном отделе у Блюхера. Словом, командир, в которых так нуждалась Красная Армия. И было радостно сознавать, что сейчас, на третьем году войны, таких подготовленных, опытных, знающих свое дело командиров становится все больше. Значит, двадцать пять месяцев войны не прошли даром.

Встретился он и с командующим 5-й общевойсковой армией генералом Жадовым, также отличившимся в зимнем Сталинградском наступлении. Впрочем, он был знаком с Жадовым и раньше – одновременно учились в академии имени Фрунзе.

Побывал в 53-й армии у генерала Манагарова, которого недавно выдвинули на эту высокую должность,– до того он командовал кавалерийской дивизией и корпусом.

Командира отдельного 1-го механизированного корпуса генерала Соломатина Конев знал, правда, заочно. Один из организаторов броневых сил страны, в тридцатых годах был начальником танковых войск у Блюхера. Во время боев у озера Хасан Соломатина арестовали. Однако в канун войны – освободили. На фронте он командовал танковой дивизией, а потом корпусом. Сюда прибыл с Калининского фронта, где участвовал в сложной, не совсем удачной наступательной операции. Окружить ржевскую группировку тогда не удалось, но Соломатин за умелые действия был повышен в звании и награжден орденом Кутузова.

Высокий, стройный, выделявшийся выправкой офицера первой мировой войны и командира полка войны гражданской, хорошо поставленным голосом Соломатин докладывал командующему о состоянии корпуса, о наличии боеприпасов и горючего. Доклад обстоятельный, из него было ясно, что мехкорпус укомплектован полностью, новые тридцатьчетверки пришли из Нижнего Тагила, большинство личного состава уже повоевало.

Но была встреча не из приятных.

Коневу уже в Москве сказали, что членом военного совета к нему назначен Мехлис. Этого человека он знал давно, да кто его не знал в Красной Армии!

Боевые действия Степному фронту предстояло вести против группы армий; «Юг» генерал-фельдмаршала Манштейна. А ведь именно Манштейн более года назад разгромил наш Крымский фронт, где представителем Ставки был Мехлис.

Заместитель наркома обороны, армейский комиссар 1 ранга, он своими истерическими, крайне неквалифицированными действиями дезорганизовал фронт, отстранил от дел командующего, весьма подготовленного генерала Козлова, и все кончилось катастрофой – только часть сил сумела перебраться через Керченский пролив, почти полтораста тысяч бойцов попали в плен, техника была брошена. А потом Манштейн, расправившись с Крымским фронтом, всеми силами навалился на Севастополь, и город, так долго и героически оборонявшийся, был захвачен. Немало солдат и матросов оказалось в плену – их не смогли эвакуировать на кораблях. Сталин все же пощадил своего любимца, что было совсем не в его правилах. Мехлис в двадцатые годы был личным помощником генсека, потом редактировал «Правду», в тридцать седьмом году, когда оказались репрессированными, по существу, все руководящие командные кадры Красной Армии, он был назначен начальником Главного политического управления Красной Армии. Потом недолго был наркомом Госконтроля, но в начале войны, когда вновь ввели институт военных комиссаров, стал начальником Главпура и заместителем наркома обороны. В вопросах оперативного искусства Мехлис не разбирался, но обо всем судил решительно и безапелляционно. Всегда бравировал своей личной храбростью и действительно бывал в опасных местах на переднем крае, хотя помощи войскам от этого не было. В войсках его не любили и боялись из-за жестокости и злопамятности. Многие командиры и политработники помнили его по тридцать седьмому году, когда он активно выискивал «врагов народа», – это помнил и Конев. Мехлис приезжал тогда в Забайкалье и на Дальний Восток и здесь проводил повальные аресты. После потери Крыма в сорок втором году Сталин понизил Мехлиса в звании, но должности он по-прежнему занимал высокие – член военного совета фронта. Сталин полностью доверял Мехлису, получал от него конфиденциальную информацию по личным каналам связи, прислушивался к его оценкам, да и ранг у того был немалый – член оргбюро ЦК, нарком, депутат.

Весной сорок третьего года Конева вызвали в Москву, и Сталин в присутствии Жукова предложил ему возглавить создаваемый в качестве резерва Ставки фронт. Тогда же было решено назвать его Степной – название было несколько непривычное для военного уха, какое-то даже поэтическое.

Резервный фронт к тому времени уже существовал, сосредоточиваясь в районе Воронежа. Временно им командовал генерал Рейтер, а членом военного совета был Мехлис. Это, конечно, огорчило Конева. И не менее огорчил вопрос Сталина:

– Как вы относитесь к генералу Захарову, он назначен начальником штаба фронта?

– Очень хорошо. Это – крупный штабной работник.

– А Жуков что скажет?

– Я согласен с Коневым. Захаров – один из лучших начальников штабов.

– Не знаю, А вот Мехлис просит его освободить...

Разговор оказался не очень приятный.

Фронт, получал четыре общевойсковые армии, танковую армию, несколько танковых корпусов, соединения тяжелой и противотанковой артиллерии. Словом – сила мощная, способная выполнять задачи стратегического характера.

Когда Конев прибыл в район Воронежа, в старинное имение, где располагался штаб фронта, то увидел, что здесь полностью хозяйничал Мехлис. Он не считался с исполняющим обязанности командующего генералом Рейтером – очень подготовленным, интеллигентным человеком, бывшим полковником царской армии, имеющим серьезный фронтовой опыт. Конев хорошо знал Рейтера, тот был его заместителем перед войной в Ростове, и уважал этого высокоэрудированного командира.

Отношения с Мехлисом у нового командующего сразу стали напряженными, хотя внешне они не конфликтовали. К Захарову Мехлис относился открыто неприязненно. Конев с трудом сдерживался, чтобы не сорваться, когда Мехлис пускался в пространные рассуждения об оперативных планах, – рассуждения эти в военном отношении были безграмотны, но безапелляционны. Несколько раз Конев осторожно переключал внимание Мехлиса на вопросы партийно-политической работы, но тот отвечал, что здесь все в порядке, необходимые распоряжения он уже дал и снова подвергал «критическому осмыслению» планы предстоящих операций.

Но они поработали вместе недолго

Однажды в штаб фронта позвонил Сталин, поинтересовался, как идет сосредоточение войск и прибыли ли танки для Ротмистрова. Конев доложил обстоятельно, а потом, набравшись духу, сказал: «Прошу развести нас с Мехлисом. Одну машину два шофера вести не могут».

Сталин ничего не ответил. После длительной паузы сказал: «Разберемся» и, не прощаясь, положил трубку.

Конев понимал, что его просьба была явной дерзостью. Он просил убрать человека, которому Сталин доверяет. Как теперь все обернется для него, Конева? Он был готов ко всему. Но понимал, что если Мехлис останется и будет вести себя так, как привык, то у них непременно возникнет конфликт, а руководить фронтом, не ладя с членом военного совета, то есть со своим комиссаром, формально, равным ему по должности, не представлялось возможным. Это обязательно скажется на результатах операции и все равно закончится их «разводом» – только уберут скорее его, Конева. Потому он и решился на эту рискованную и опасную просьбу.

Но через несколько дней позвонил начальник Главпура Щербаков и сообщил, что в связи с переходом товарища Мехлиса на Брянский фронт к Коневу назначается членом военного совета генерал Сусайков. Он прибудет завтра.

Бремя было тревожное. Конев уже получил ориентировку Ставки, что через два дня противник начнет наступление, и готовил свой фронт к любым неожиданностям.

Он побывал на КП у Ватутина, встречался с Жуковым и Василевским.

Когда развернулась Курская битва, командующий Степным фронтом приказал Соломатину поднять мехкорпус по тревоге и совершить марш в сторону Корочи, где возникла тяжелая, опасная обстановка – Воронежский фронт с трудом сдерживал врага. Все соединения корпуса хорошо прошли стотридцатикилометровый марш по пыльным проселочным дорогам. Ни один танк не отстал.

День и ночь шла ожесточенная, невиданная по масштабам битва. Противнику удалось потеснить Воронежский фронт на тридцать пять километров. Создалась угроза крушения нашей обороны, и Ставка решила передать Ватутину из состава Степного фронта 5-ю гвардейскую танковую армию генерала Ротмистрова и общевойсковую армию генерала Жадова.

Конев полагал, что лучше ввести в сражение его фронт в полном составе, но приказ выполнил четко. Сам руководил передачей армии Ротмистрова Ватутину. Не раз вылетал на У-2 в районы марша танкистов.

12 июля в пятидесяти шести километрах к северу от Белгорода в районе железнодорожной станции Прохоровка навстречу мощному танковому тарану гитлеровцев двинулась 5-я гвардейская танковая армия.

В сражении, которое историки назовут Прохоровским, участвовало до тысячи двухсот танков и самоходных орудий. Выжженное солнцем и орудийным огнем тюле, окрестные овраги до самой ночи сотрясали орудийная канонада и лязг гусениц. В небо вздымался черный дым.

Крупнейшее в истории войны встречное танковое сражение завершилось полной нашей победой. Не помогли «тигры» и «фердинанды», на которые делал ставку Гитлер. Захлебнулся мощный танковый таран, рухнула надежда фюрера взять реванш за Сталинград и повернуть ход войны.

«Цитадель», то есть крепость (так назвал германский генштаб летнее наступление на Курской дуге), рухнула.

Уже в конце июля три фронта – Центральный, Воронежский и Степной – на всех участках Курской дуги отбросили войска противника на исходные рубежи. И вот теперь готовилась Белгородско-Харьковская операция, получившая кодовое название «Полководец Румянцев».

Начальник разведотдела фронта, докладывая Коневу о войсках противника, показал ему перевод обращения Гитлера к солдатам в канун наступления. Его захватили разведчики у убитого офицера. Конев прочитал:

«Солдаты! Сегодня вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом.

С вашей победой сильнее, чем прежде, укрепится убеждение о тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам. Кроме того, новое жестокое поражение русских еще более поколеблет веру в возможность успеха большевизма, уже пошатнувшуюся во многих соединениях советских вооруженных сил. Точно так же, как и в последней большой войне, вера в победу у них, несмотря ни на что, исчезнет.

Русские добивались того или иного успеха в первую очередь с помощью своих танков.

Мои солдаты! Теперь, наконец, у вас лучшие танки, чем у русских.

Их, казалось бы, неистощимые людские массы так поредели в двухлетней борьбе, что они вынуждены призывать самых юных и стариков. Наша пехота, как всегда, в такой же мере превосходит русскую, как наша артиллерия, наши истребители танков, наши танкисты, наши саперы и, конечно, наша авиация.

Могучий удар, который настигнет сегодняшним утром советские армии, должен потрясти их до основания.

И вы должны знать, что от исхода этой битвы может зависеть все.

Я как солдат ясно понимаю, чего требую от вас.

В конечном счете, мы добьемся победы, каким бы жестоким и тяжелым ни был тот или иной отдельный бой.

Немецкая родина – ваши жены, дочери и сыновья, самоотверженно сплотившись, встречают вражеские воздушные удары и при этом неутомимо трудятся во имя победы; они взирают с горячей надеждой на вас, мои солдаты. Адольф Гитлер».

Внизу было обозначено, что приказ подлежит уничтожению в штабах дивизий.

Конев приказал переслать обращение в Генштаб – для истории.

...Встав рано, выпив крепкого чая, углубился в чтение сводок, принесенных дежурным офицером. Позже вызвал начальника оперативного управления генерала Костылева. Коневу сразу, как только принял фронт, понравился этот сосредоточенный, четко действующий, высокоэрудированный штабной работник. Было ясно, что генерал будет достойным помощником начальника штаба генерала Захарова.

Костылев доложил, что войсковая разведка не установила за минувшие сутки каких-либо изменений в расположении и составе войск противника. Но зафронтовая агентура сообщила, что в Харьков прибыл кто-то из крупных руководителей вермахта. Кроме того, по-видимому, началась переброска танковых дивизий из Донбасса в район Харькова. Наименование и состав этого соединения уточняются.

Когда Костылев ушел, Конев попросил соединить его с командиром 1-го механизированного корпуса генералом Соломатиным. Сейчас это было единственное крупное танковое соединение, которым он располагал. Связь дали быстро. Без вступлений Конев спросил:

– Закончили ли сосредоточение?

– Ночной марш прошел успешно, но отстали три танка, сейчас их приводят в порядок. Все машины находятся в районе сосредоточения в вырытых окопах.

– Проведите тщательную маскировку и днем никаких передвижений не производите. Я у вас побываю.

Конев положил трубку. Теперь он знакомился с докладной запиской командующего воздушной армией. Генерал Горюнов сообщал, что авиация закончила сосредоточение на новых аэродромах и готова к боевым действиям. Беспокоит некомплект реактивных снарядов для штурмовиков и отставание некоторых тыловых служб.

Конев сделал пометку в блокноте: «PC для «ИЛ-2».

Прочитал копию донесения начальника политуправления генерала Тевченкова в Главпур и тыловую сводку, сообщавшую данные о наличии боеприпасов, горючего, продовольствия в «боекомплектах», «заправках» и «сутодачах», данные о развернутых госпиталях. Здесь тоже было как будто бы все в норме.

Начальник контрразведки «Смерш» докладывал, что вражеской агентуры в полосе фронта не обнаружено. Только по подозрению в шпионаже задержан служащий железной дороги. Конев, конечно, понимал, что докладывает он далеко не обо всем – в Москве за фронтовыми «смершами» следит сам Берия. Но формально с осени прошлого года контрразведка подчиняется командующим фронтами и ведет себя внешне гораздо тактичнее, чем раньше – в сорок первом и сорок втором. Начальники «особых отделов» тогда держались высокомерно, подчеркивали свою независимость, окружали свою работу тайной, а нередко, особенно в сложной обстановке, сеяли подозрительность. Аресты, которые они проводили, не согласовывались с военным командованием.

...Все как будто бы учтено. Оборона противника, во всяком случае, ее главная, первая полоса, безусловно, будет прорвана: в первый же день – плотность огня артиллерии вполне достаточна.. Пехота, он сам проверял, бывая в дивизиях, подготовлена хорошо – два месяца непрерывных учений.

Но ведь фактически оборонительные рубежи идут до самого Харькова, который тоже окружен мощным укрепленным обводом, превращен в крепость. И, конечно, мало танков для такой крупной операции – по существу только корпус Соломатина с его двумя сотнями боевых машин да еще несколько десятков танков непосредственной поддержки пехоты в общевойсковых армиях. Танковая армия Ротмистрова ушла на Воронежский фронт, да и сейчас, после Прохоровского сражения, она уже не та, что была на формировании под Воронежем, потери очень велики. Но все же ее участие в Белгородско-Харьковской операции в полосе Степного фронта было бы весьма полезным.

Правда, Конев располагал полностью укомплектованной армией, генерала Манагарова, в полосе которой и должен выйти в прорыв механизированный корпус, понесший в июльских боях совсем небольшие потери. Коневу передали от соседей две армии – 69-ю генерала Крюченкина и 7-ю гвардейскую генерала Шумилова. Однако они тоже в некомплекте.

Все это беспокоило командующего.

Паузу, образовавшуюся после отхода немецких войск на старые позиции, Конев стремился использовать для усиленной подготовки к предстоящему наступлению. Стрелковые дивизии, с одной стороны, совершенствовали оборонительные, сооружения, а с другой – учились преодолевать вражескую оборону. Танкисты изучали тактико-технические данные новых немецких танков «тигр» и «пантера», у которых «прямой выстрел», то есть возможность пробить лобовую броню, был больше, чем у нашего танка Т-34. Германское командование гордилось тем, что в его руках, наконец, имеется танк, способный конкурировать со знаменитой тридцатьчетверкой. Действительно, новые немецкие танки имели более мощную броню и пушку с большей бронебойной силой. Но тридцатьчетверка все же оставалась непревзойденным танком – его маневренность и проходимость были, удивительными. Конев наблюдал, как на полигоне молодые танкисты учатся вести огонь с ходу и маневрировать на поле боя – в предстоящем наступлении им придется идти на сближение, чтобы поразить «тигр» в борт. Конечно, и об этом говорили танковые командиры, на тридцатьчетверку надо поставить новую пушку с увеличенным стволом и большей начальной скоростью снаряда. Конев слышал в Москве, что промышленность, в срочном порядке уже ведет такую работу.

Артиллеристы совершенствовались в ведении огня по закрытым целям. Саперы учились разминировать минные поля.

Сам командующий все время был в войсках и не терпел, чтобы не занятые подготовкой предстоящей операции, находились в штабе или политуправлении. Он считал, что их место сейчас в дивизиях, артиллерийских и танковых бригадах, на учениях, тренировках, в поле, в окопе переднего края.

Его твердую руку сразу почувствовали. И теперь в. Короче на улицах было пустынно.

Командующий ежедневно по утрам читал тыловую сводку и внимательно следил за поставками вооружения, боеприпасов, горючего, продовольствия, движением эшелонов. (Когда ему доложили, что происходит задержка с получением горючего, он позвонил в Москву Анастасу Ивановичу Микояну, отвечавшему по поручению Государственного Комитета Обороны за снабжение Степного фронта.

Микоян выслушал Конева внимательно, обещал разобраться в этом вопросе и добавил:

– Не стесняйтесь, звоните днем и ночью. Всегда помогу.

И помог – эшелоны с горючим стали поступать точно по графику. Позже сам несколько раз звонил Коневу, справлялся, как идут дела.

В конце июля здесь же, в Короче, представители Ставки Жуков и Василевский провели совещание с участием Ватутина, Конева, Хрущева, Малиновского. Обсуждали вопросы, связанные с освобождением Украины, определяли направления ударов в предстоящей наступательной операции. Конев, докладывая о состоянии своего фронта, попросил дать армиям пополнение. Просьбу отчасти выполнили – усилили тяжелой артиллерией, передали две армии из соседнего Воронежского фронта, но танковых соединений не добавили.

Конев решил направить докладную записку заместителю Верховного Главнокомандующего маршалу Г. К. Жукову, в которой писал: «Докладываю: лучшие четыре армии, механизированный и танковый корпуса из Степного фронта переданы Воронежскому фронту. Включенные в состав фронта две армии Воронежского фронта в результате июльских боев имеют малочисленный состав дивизий и большие потери в материальной части артиллерии. Танков во фронте мало... Фронт имеет активную задачу...»

Командующий просил передать ему еще один танковый корпус и включить в состав фронта находящуюся в резерве Ставки 4-ю гвардейскую армию.

Жуков должен тридцатого июля прибыть в Корочу, и Конев предполагал обсудить с ним эти непростые вопросы.

Маршал приехал после обеда. У дверей школы, его встретили Конев и Захаров. Жуков, одетый по-полевому, в гимнастерке, наброшенной на плечи черной кожаной курточке, поздоровался с генералами и сказал:

– Посмотрю у вас документы и поедем к Манагарову.

В кабинете Конев по карте пояснил обстановку, расположение сил и средств противника, показал место сосредоточения корпуса Соломатина, готового войти в прорыв, но счел нужным все же добавить:

– Танков у нас недостаточно для такой сложной, операции. Я докладывал...

– Я согласен, но сейчас добавить что-то трудно, фронт Ватутина ослаблен в июльских боях. Возьмем: Белгород, будем просить у Ставки вернуть Степному фронту Ротмистрова.

– Да, это необходимо.

Жуков и Конев, знакомые довольно близко, были на «ты», но здесь при посторонних Конев, как это и положено в армии, строго соблюдал субординацию.

Уже через четверть часа «виллисы» Жукова и Конева, сопровождаемые машинами с охраной, мчались по пыльной дороге мимо полуразрушенных сел и зеленых островков перелесков. Навстречу шли порожние автоцистерны и грузовики.

Командный пункт Манагарова располагался в небольшом и вовсе не разрушенном селе. Белые домики утопали в густой зелени садов. Рядом с ними располагались замаскированные ветками крытые машины с рациями. В огородах стояли зенитные орудия.

Манагаров – стройный генерал с моложавым лицом – встретил гостей на окраине села и провел их в. довольно большой дом. В просторной комнате стоял стол и десятка два разнокалиберных стульев вдоль пустых стен. Жуков и Конев сели у стола.

– Садитесь, что вы тут столпились, – сказал Жучков, обращаясь к Манагарову и стоящим рядом члену военного совета и начальнику штаба армии.

Манагаров подошел к карте и четко доложил о противнике, показал, как будут двигаться дивизии, прорывая оборону, где потянутся танки.

– Противник завтра ждет нашего наступления? – спросил Жуков.

Манагаров помедлил с ответом.

В разговор вмешался Конев:

– Разведка, которую мы проводили, не установила какой-либо дополнительной подготовки у противника. Идут обычные оборонительные работы. Конечно, немцы ждут, что мы в ближайшее время начнем наступление, но когда, полагаю, не знают. И вообще Манштейн считает этот район надежным – несколько мощных оборонительных полос. Более того, думаю, что противник пока не обнаружил свежее фронтовое объединение. Полагает, что перед ним дивизии Воронежского фронта, с которыми он уже встречался.

– Если так, то хорошо. Впрочем, завтра мы сможем убедиться, обнаружил ли Манштейн присутствие Конева, – Жуков, наконец, улыбнулся и встал из-за стола. – А теперь – поехали.

Конев сел в машину Манагарова, оставив в селе охрану и адъютанта. Жуков тоже оставил охрану, хотя это было строго запрещено Сталиным. В машине остался он, генерал-порученец и сержант-автоматчик.

Машины проехали позиции артиллерии. Пушки стояли в окопах, над ними висели маскировочные сети. Солдаты разгружали из грузовиков снаряды.

Въехали на пригорок, заросший крупными лиственными деревьями. Здесь располагался передовой армейский наблюдательный пункт – несколько блиндажей. Впереди простирался овраг, и в стереотрубу можно было видеть очертания переднего края противника.

Рядом оборудован фронтовой узел связи, Конев предполагал находиться здесь в период артподготовки и в начале наступления.

Жуков бегло осмотрел наблюдательный пункт и сказал:

– Поехали вперед.

Машины двинулись в сторону траншей.

– Дальше, товарищ маршал, надо идти пешком, – сказал Манагаров, когда они подъехали к оборонительным сооружениям.

– Разумеется.

Конев уже бывал в расположении этой дивизии и хорошо знал систему обороны.

Из землянки, на ходу поправляя гимнастерку, выскочил молодой полковник – командир дивизии. Приложив руку к козырьку фуражки, начал докладывать.

– Не надо, – прервал его Жуков, – веди нас туда, где хорошо виден противник.

– Там опасно, товарищ маршал, – сказал Манагаров, – снайперы следят за нашим передним краем...

Жуков ничего не ответил.

Конев сердито посмотрел на командующего, хорошо зная, что Жуков не любит такого рода предупреждения. Да и сам не любил.

– На войне всегда опасно, – сказал он.

В траншее солдаты спокойно занимались своими делами: кто-то зашивал гимнастерку, кто-то чистил автомат, кто-то дремал у пулемета, кто-то, примостившись у ящика с боеприпасами, писал письмо. Увидев своего командира дивизии, они встали, расправили плечи. Поняли, что в окоп пришли какие-то большие начальники, хотя под кожаной курточкой Жукова маршальских погон видно не было, Конев набросил на китель плащ-накидку. Манагаров тоже был в плаще.

Погода солнечная, и в стереотрубу на наблюдательном пункте ясно виден передний край противника. Командир полка, совсем молодой майор, очень толково рассказал об укреплениях и огневых позициях противника, показал минные поля, ясно сформулировал свои задачи.

Жукову доклад понравился.

Конев заметил, что в окопах многие солдаты ели из котелков суп. Он негромко сказал Манагарову:

– Сейчас четыре часа, а они только обедают. Это непорядок. Заставь начальника тыла лично проследить за тем, как будет доставлен в окоп ужин. А если он вообще не умеет работать как следует, его надо снять и наказать.

До самой темноты представитель Ставки и командующий фронтом были в расположении войск переднего края.

Побывали в трех дивизиях, беседовали с артиллеристами и саперами, готовящимися перед рассветом начать разминирование минных полей.

Усталые, запыленные, вернулись на командный пункт Манагарова только вечером. Собрали командиров корпусов и частей усиления. Приехали и командующие соседних армий – генералы Шумилов и Крюченкин. В начале совещания Конев коротко сформулировал задачу, которую надо решить завтра: прорвать главную полосу обороны противника, подавить его противотанковые средства и дать возможность мехкорпусу войти в прорыв. Не позже следующего дня надо преодолеть второй « третий оборонительные рубежи. Не исключено, сказал он, ожидать контрудара сильной танковой группировки противника, но это не должно снизить темп наступления.

Потом с короткими докладами выступили командующие армиями.

Итоги совещания подвел Жуков. Он сказал, что удовлетворен посещением переднего края и, судя по всему, личный состав готов к преодолению мощной вражеской обороны. В заключение пожелал присутствующим успеха в предстоящей операции.

Шумилов и Крюченкин, как только кончилось совещание, уехали в войска. Они спешили, до наступления осталась только ночь.

Когда все разъехались, Манагаров предложил Жукову и Коневу поужинать. Ужин был простой – украинский борщ, куски жареного мяса с молодой картошкой, чай. На столе появилась бутылка коньяка, но Жуков сказал:

– Конев не пьет, да и нам пока пить не за что. Вот возьмем Харьков, вторую столицу Украины, тогда, пожалуй, можно и отпраздновать. Если время позволит. Лучше, кавалерист, – он повернулся к Манагарову, – сыграй нам что-нибудь на баяне. Ты, говорят, в этом деле мастак...

– Ну, какой я мастак.

– Ладно, не смущайся, – сказал Конев. Принесли баян. Манагаров взял инструмент в руки и заиграл. Играл он хорошо, вполне профессионально – по большей части старинные вальсы.

– А теперь – спать, – вставая из-за стола, предложил Жуков. – Спасибо за музыку, кавалерист.

Жуков называл Манагарова кавалеристом потому, что тот всю свою жизнь служил в коннице и лишь недавно был выдвинут на пост командующего общевойсковой армией.

Конева поместили на ночлег в соседней с домом командарма хате. Он долго не мог заснуть, думал о завтрашнем дне. Первое его летнее наступление с далеко идущими целями – Белгород, Харьков, Днепр... Конечно, он накопил немалый опыт с начала войны. Но то, памятное наступление под Москвой проходило зимой, в очень сложных условиях, по существу без танков, при недостатке крупнокалиберной артиллерии. Приходилось штурмовать каждое село, чуть ли не каждый дом, превращенные в крепости. Помнил он это наступление всегда. Потом были другие наступательные операции – и на Калининском и на Западном фронтах. Однако они не всегда проходили успешно. Немцы прочно, намертво держали оборону на московском направлении и не перебрасывали отсюда войска на другие участки советско-германского фронта даже тогда, когда там были остро необходимы резервы. Даже под Сталинград.

Теперь предстояло не только взломать сильную, глубоко эшелонированную оборону, но и брать штурмом крупные областные города и такой важнейший промышленный центр страны, узел железных и шоссейных дорог, как Харьков. А затем – прыжок вглубь Украины, к Днепру.

Развертывалась маневренная война гигантского масштаба.

Правый сосед – Воронежский фронт Ватутина. Самый молодой из командующих фронтами Ватутин всю свою военную жизнь проработал в штабах. Конев познакомился с ним перед войной в Генштабе. Высокообразованный генерал, окончивший две академии, сравнительно недавно был выдвинут со штабной на командную работу, но уже успел проявить себя. Ватутин один из тех, кто сумел окружить сталинградскую группировку Паулюса, провести мощное зимнее наступление. Правда, на заключительном этапе наступления ему пришлось испытать горечь неудачи и отвести войска от подступов к Днепру – Манштейн нанес сильный контрудар. Тогда были сданы Харьков и Белгород.

Недавно, в июле, фронт Ватутина испытал сильный натиск германской «Цитадели». Оборону он вел умело, но натиск противника – все того же Манштейна – был столь силен, что Ставке пришлось взять у Степного фронта общевойсковую армию Жадова и танковую армию Ротмистрова. После Прохоровского сражения «Цитадель» рухнула.

Слева – Юго-Западный фронт. Конев был меньше знаком с командующим этим; фронтом Малиновским. Их жизненные дороги почти не пересекались. Впрочем, он знал, что Малиновский был военным советником во время гражданской войны в Испании, потом преподавал в академии. Войну начал командиром стрелкового корпуса на юге, быстро пошел вверх: армия, фронт, удачное зимнее наступление в первый год войны в районе Изюма и Барвенкова. Но потом, весной сорок второго, Южный фронт Малиновского потерпел сокрушительное поражение – его войска после сдачи Ростова покатились к предгорьям Кавказа. Он был снят, назначен с понижением. Но в декабре 2-я гвардейская армия Малиновского преградила на степной речке Мышкова путь танкам Гота, пытавшегося прорваться к зажатому в котел Паулюсу и выручить его. Затем Малиновский снова на прежней должности командующего фронтом вел бои в Донбассе. Теперь Юго-Западный фронт должен преодолеть немецкую оборону на реке Миус и вместе со Степным фронтом Конева развивать наступление в сторону Днепра.

Но по сведениям, недавно полученным Коневым, начавшееся наступление по преодолению того, что гитлеровское командование называло «Миус-фронт», проходит не столь успешно, как бы хотелось.

Словом, соседи – бывалые, много испытавшие, как, впрочем, и все, кто командует ныне фронтами и армиями. Знали и громкие победы, и горькие неудачи. Война – строгая, суровая школа, где экзамены сдают каждый день, без пауз.

Координировать действия фронтов в предстоящей Белгородско-Харьковской операции должен маршал Жуков.

Конев познакомился с Жуковым еще в тридцать четвертом году в Смоленске на совещании у командующего Белорусским военным округом командарма 1 ранга Иеронима Петровича Уборевича.

Конев тогда командовал стрелковой дивизией в небольшом белорусском городке Речица, а недалеко – в Слуцке кавалерийской дивизией командовал Жуков. Они часто встречались – дивизии были в округе на хорошем счету. Уборевич не раз в приказах отмечал их успехи. Обе дивизии участвовали в знаменитых маневрах 1936 года – крупнейших маневрах предвоенных лет. Несколько позже их обоих перевели в Минск. Жуков стал командиром кавалерийского корпуса, а Конев – стрелковой дивизии, укомплектованной по штатам военного времени, основной, «парадной» дивизии округа, а позже командиром корпуса.

Но случилось непонятное, необъяснимое. Аресты вихрем прошли по армейским рядам – не стало большинства командиров корпусов и дивизий, руководящих работников окружного штаба. Их вдруг объявили заговорщиками, троцкистами, приспешниками фашизма.

Троцкист? Но Конев еще в двадцать четвертом году на партийном активе Московского военного округа слышал выступление Уборевича, в котором тот резко критиковал Троцкого. Можно сказать, что пятнадцать лет военной службы с тех, далеких дальневосточных времен и до последних Белорусских маневров тридцать шестого года он проходил школу Уборевича. Что же случилось? Запутался в связях? Это было так не похоже на командарма. Оклеветан? Да, очевидно, другое просто не помещалось в голове. Ведь именно в Белорусском округе служили на разных должностях в двадцатые и тридцатые годы командиры, имена которых теперь широко известны – и Жуков, и Рокоссовский, и многие другие военачальники, ныне проводящие крупнейшие стратегические операции. Значит, хорошая была школа!

Конев часто с болью в сердце думал об этом. Но всегда вспоминал слова из романа Александра: Фадеева «Разгром»: «Нужно было жить и исполнять свои обязанности».

Да, надо выполнять свои обязанности в этой неизмеримо трудной войне, когда противник силен, искусен и во главе его групп армий, танковых, пехотных корпусов и дивизий опытнейшие высокоподготовленные военачальники. Ведь никто из тех, кто возглавляет сейчас наши фронты, специально не готовился в мирное время к этой роли. Их выдвинула сама война – страшная, кровопролитная, требующая напряжения всех сил, отдачи всего себя. И это понял Конев с того самого жаркого дня под Витебском, когда прибыл на фронт. Он понял, что должен брать на себя тяжелую ношу ответственности за все, что происходит на фронте. Война отсеивала с руководящих постов командиров, выдвинутых после страшного тридцать седьмого, которые оказались неспособными самостоятельно решать боевые задачи, ждали указаний сверху.

Война выдвигала на руководящие посты в армии тех, кто, пройдя через неудачи, ошибки, Поражения, обретал силу, уверенность, полководческую зрелость.

Но Конев, который также испытал и горечь неудач, и трагизм неверных решений, понимал, что успокаиваться сейчас, когда приобретен немалый опыт, нельзя. Надо продолжать учиться, анализировать каждый поступок, каждое решение в этом великом и трудном противоборстве.

...В шестом часу Конев был уже на ногах. Адъютант сообщил ему, что Манагаров еще ночью уехал на свой наблюдательный пункт. Жуков тоже встал и собирается ехать к Ватутину.

– К вам я, если позволят дела, приеду завтра, когда, надеюсь, главная полоса обороны будет прорвана, – сказал он, прощаясь с Коневым. – Но обязательно буду сразу после взятия Белгорода.

На наблюдательном пункте Манагарова было оживленно. Командарм давал поручения офицерам связи, переговаривался по телефону с командирами дивизий, изготовившихся к атаке. Здесь же были представители воздушной армии и мехкорпуса. Командующий артиллерией фронта генерал Фомин из расположенного рядом блиндажа разговаривал по телефону с командирами артиллерийских соединений.

Когда прибыл Конев, все как бы замерло – наступали самые ответственные минуты.

Было уже светло – солнце поднималось над горизонтом, на голубом небе – ни тучки.

Конев посмотрел на часы и, обращаясь к Фомину, сказал:

– Пора.

Не первый раз командующий фронтом слышал начало артподготовки, но всегда испытывал волнение – сумеет ли артиллерия подавить огневые точки противника и дать возможность пехоте преодолеть вражескую оборону? Ведь бывало, и он сам испытал это, когда после мощной артподготовки фронт так и не удавалось прорвать. Такая неудача всегда больно отдавалась в сердце. Но здесь, он считал, все должно получиться как надо.

Рев артиллерийских систем, огненные трассы «катюш», короткие залпы полевой артиллерии – все это сливалось в один мощный гул. Казалось, что сотрясается сам воздух и колеблется земля. В стереотрубу отчетливо видно, как вдруг завеса земли вздыбилась над вражеским передадим краем и как стала двигаться все дальше и дальше.

Хорошо слышался и артиллерийский гул справа – это Воронежский фронт вел артподготовку.

Казалось, что ничто не могло уцелеть от этой лавы огня. Но Конев по опыту знал, что даже самая мощная и удачная артиллерийская подготовка не может подавить все без исключения огневые позиции врага – германский вермахт хорошо обучен, в полосе обороны имелись многочисленные ходы сообщения, по которым можно было маневрировать не только людьми, но орудиями и минометами. Меловые горы могли использоваться для сохранения резервов, танков и штурмовых орудий, готовых перейти в контратаку против наступающей нашей пехоты.

Когда двинулись вперед батальоны стрелковых дивизий с танками непосредственной поддержки пехоты, они все-таки встретили огневое сопротивление, хотя, конечно, основные узлы обороны противника были перемолоты артиллерийским огнем. Конев приказал генералу Фомину вновь произвести огневой налет по второй позиции главной полосы обороны противника, а командующему воздушной армией генералу Горюнову – поднять бомбардировочную и штурмовую авиацию и обрушить ее на вторую полосу обороны и танковые колонны, которые, наверняка, немецкое командование бросит против наших наступающих войск.

К полудню Манагаров доложил, что главная восьмикилометровая полоса обороны прорвана полностью. Несколько позже Шумилов и Крюченкин сообщили по телефону, что и они сумели преодолеть вражеские позиции.

Шумилову пришлось при этом форсировать водную преграду – Северский Донец и ликвидировать вражеский плацдарм.

К вечеру совместными усилиями артиллерии, танков и пехоты была взята и вторая оборонительная полоса. Позвонил Жуков, справился, как идут дела. Остался доволен, сказал, что и Ватутин прорвал фронт противника и ввел в прорыв 1-ю и 5-ю танковые армии.

Около двенадцати часов ночи в наблюдательный пункт Конева приехал начальник штаба фронта генерал Захаров. Он привез проект боевого донесения в Ставку и рассказал о действиях соседей.

Командующий прочитал донесение, сделал несколько поправок и подписал.

– Белгород мы наверняка возьмем послезавтра. Если будут справляться из Генштаба, это можно им сказать. А вас, Матвей Васильевич, я попрошу заняться Харьковской операцией. Пятого к вечеру я приеду в штаб, и мы поработаем вместе. Я буду завтра с утра у Шумилова и Крюченкина.

Ночью бои продолжались.

На рассвете, поспав в блиндаже лишь несколько часов, командующий фронтом снова сел в машину.

– Едем к Шумилову, – сказал он адъютанту.

«Виллис» командующего, машина с рацией и другой «виллис» с охраной тронулись по полевой дороге. Справа слышались артиллерийские залпы, громкие хлопки танковых пушек, пулеметные очереди, хотя чувствовалось, что бой идет уже довольно далёко. С ревом, на малой высоте проносились штурмовики-«илы».

На наблюдательном пункте у Шумилова, расположенном в роще, прижавшейся к меловому пригорку, кипела работа. Командующий спокойно, не повышая голоса, разговаривал по телефону. Увидев Конева, он положил трубку и, не торопясь, вышел навстречу.

Конев знал, что этот полнеющий, неторопливый генерал хорошо знает свое дело, его не нужно подталкивать, он и так сделает все необходимое.

Шумилов показал командующему на карте, куда продвинулись его полки, где встретили наиболее сильное сопротивление. Сообщил, что через Северский Донец наведено несколько переправ и снабжение наступающих войск идет нормально. Докладывал он обстоятельно. Конев, выслушав доклад, сказал:

– Вам надо постараться обойти Белгород с востока и помочь Крюченкину – он будет штурмовать город в лоб. Манагаров с механизированным корпусом Соломатина должны отрезать пути в город с юго-запада.

– Мы уже начали обходить городской обвод. Думаю, что частью сил мы сможем вести бой в самом городе.

Крюченкина на наблюдательном пункте Конев не застал – тот был в боевых порядках дивизий. Бывший конник, он привык видеть перед глазами поле боя. Конев и сам любил бывать в войсках, чтобы чувствовать пульс боя, но это хорошо только тогда, когда не упускаешь из внимания всю картину сражения, а не только то, что видишь своими глазами.

Конев попросил начальники штаба найти по телефону или по рации командарма. Тот соединялся поочередно со всеми дивизиями, но Крюченкина не нашел. Конев, молча, стоял рядом, и по лицу можно было понять, что он сердится.

Подождав минут пятнадцать и просмотрев карту, на которой была обозначена обстановка на данный час, Конев сказал:

– Ладно. Со связью у вас неважно. Когда разыщите командарма, скажите, чтобы нашел меня. Я буду с пятнадцати ноль-ноль у Манагарова.

Машины двинулись в сторону бывшего переднего края. Они ехали через поле, по танковому следу, машины бросало на выбоинах.

– Могут быть мины, – сказал адъютант.

– Мин быть не должно, – строго ответил командующий. – Здесь прошли пехота и танки.

Но впереди на пути лежала перевернутая искореженная машина. Было ясно, что она подорвалась на мине. Конев нахмурился.

Повсюду видны результаты артподготовки и ожесточенного боя – развороченные окопы, разбитые дзоты, орудия. На пригорке расположилась группа пленных в потрепанных, запыленных мундирах, с бинтами на голове, руках. Солдат, охранявший пленных, сидел на снарядном ящике и раскуривал самокрутку. Вдалеке похоронная команда собирала трупы погибших, складывая их на повозки.

Тяжкие следы боя.

В небольшой роще они остановились. Здесь курилась кухня, и раскинулись зеленые шатры медсанбата. Раненых было мало. Видно, их уже успели эвакуировать в тыл. Но поодаль на траве сидели две девушки в белых халатах и группка легкораненых – все в бинтах.

Конев выскочил из машины и подошел к солдатам, те сразу встали, одернули гимнастерки.

– Из какой дивизии?

– Восемьдесят девятая гвардейская, товарищ генерал, – ответил рослый старшина с перевязанной головой.

Командующий вынул из кармана коробку папирос «Казбек» и протянул ее солдатам, спросив у девушек-санинструкторов:

– Им можно курить?

– Можно, товарищ генерал, – весело ответили девушки.

Конев тоже закурил.

– Тяжело пришлось?

– Да нет, товарищ генерал, – ответил все тот же старшина, – бывает и тяжелее. Здесь артиллеристы хорошо поработали, расчистили нам путь.

– А где же вас ранило?

– Два штурмовых орудия вышли как раз вот из этой рощи и стали бить осколочными. Но наши танкисты их усмирили. Вон они на дороге обгорелые стоят.

– Вы давно на войне?

– По-разному, – сказал старшина, – я – кадровый, со Смоленска. А ребята (он кивнул на солдат, стоящих рядом) молодые, это их первый бой...

– А что же у тебя наград нет? Ты кем был?

– Помкомвзвода. А награды? Да вроде представляли меня, и не раз, но то в госпиталь попадешь, а то в другую часть переведут...

– Соломахин, – сказал Конев, обращаясь к адъютанту, – запиши фамилию старшины и передай в отдел кадров. – Затем, повернувшись к солдатам, добавил: – Желаю вам, ребята, скорейшего выздоровления.

Проехав еще километров шесть, в немецком полуразрушенном блиндаже они нашли командира дивизии полковника Серюгина. Он четко доложил обстановку, показал на карте, куда прошли его батальоны, где встретили танки противника.

– Ночью подойдем к окраинам города, – уверенно сказал комдив.

– Если так, хорошо. Представьте к наградам всех, кто отличился в штурме главной полосы обороны.

– Слушаюсь, товарищ командующий.

– Ну, желаю успеха. Надеюсь поздравить вас со взятием Белгорода.

Ровно к трем часам дня вернулись к Манагарову.

Командарм доложил, что движение идет успешно. Механизированный корпус Соломатина вошел в прорыв я отрезает, как это и было предусмотрено планом операции, пути отхода немцев из Белгорода на юго-запад.

Видно было, что командарм хорошо ориентируется; в обстановке и точно знает, где в данный момент находятся его полки, как конкретно идут у них дела, какие потери несут, где образовалась заминка или пауза, кому надо оказать помощь армейской артиллерией или авиацией. Словом, командарм воюет так, как и надо воевать на третьем году войны – умело, четко, по-современному.

Нашелся и Крюченкин. Он позвонил и сообщил, что задержался в 305-й стрелковой дивизии, которую контратаковала большая группа танков. Был в полках. Атака отбита. Дивизия продвигается в город.

Конев не стал его упрекать за то, что начальник штаба не имел связи со своим командующим, хотя и не считал это нормальным.

Конев долго рассматривал карту, а потом, обратившись к Манагарову, сказал:

– Я думаю, что вам не следует втягиваться в уличные бои. Белгород возьмут Крюченкин и Шумилов. Надо всеми силами армии вместе с мехкорпусом Соломатина ударить на юго-запад и на юг. Так будут достигнуты две цели – перерезаны все белгородские коммуникации и нанесен рассекающий удар, позволяющий нам разъединить группу армий «Кемпф» и 4-ю танковую армию Гота. У Соломатина, как видно, наметился успех. Он сможет в ближайшее время перерезать дорогу у станции Микояновка. У соседей тоже все идет по плану – танковые армии Катукова и Ротмистрова вошли в прорыв и быстро продвигаются. Таким образом, мы сможем не только взять Белгород, но и обеспечить себе хорошие предпосылки для штурма Харькова. Как смотришь на это, командарм?

– Я думаю, это будет правильно.

– Значит, решено. Отдавай соответствующие распоряжения.

В оставшееся до вечера время командующий фронтом занимался с начальником тыла генералом Воструховым. Здесь тоже дел было немало – и эшелоны с горючим, боеприпасами, продовольствием, и подготовка к предстоящим боям на Украине.

Командующий в заключение беседы строго предупредил:

– Лично проследите за нормальным питанием бойцов в наступлении.

Из армии Шумилова приехал член военного совета фронта генерал Сусайков. Он стал оживленно рассказывать, как хорошо воюют бойцы пополнения, молодые солдаты.

Поздно вечером они вместе поехали в штаб. Здесь теперь были дела, связанные с предстоящей Харьковской операцией. То, что завтра Белгород будет освобожден, они не сомневались.

Рано утром Крюченкин доложил, что три его дивизии ворвались в город и ведут бои на улицах. Затем позвонил Шумилов. Ему удался маневр – обход Белгорода с востока и юго-востока. Немцы поспешно покидают город, опасаясь попасть в окружение, в котел.

Механизированный корпус Соломатина, отбивая контратаки вражеских танков, продвигался к станции Микояновка.

Вскоре Конев смог доложить в Ставку, что Белгород полностью очищен от противника. Наспех позавтракав, позвал адъютанта:

– Едем в Белгород.

Город разрушен полностью. Ему досталось еще в зимних боях. Многие здания, отступая, взорвали немцы, были разрушения и при нынешнем штурме. Из подвалов выходили люди, но очень мало, буквально единицы – большей частью женщины и дети, закутанные в теплые платки, в фуфайках, хотя на улице было тепло. Почти всех жителей угнали немцы. Некоторые сами ушли в села, спасаясь от голода.

Солдаты, усталые, пропыленные, толпились у полевых кухонь, только что прибывших в освобожденный город. По улицам двигались танки, тягачи с пушками, грузовики, конные повозки.

На площади у большого полуразрушенного здания городского Совета Конев увидел поджарую фигуру Крюченкина, а рядом плотного Шумилова в окружении офицеров.

Вышел из машины, поздравил командармов.

– Но это для нас только начало – впереди Харьков.

– Да, дело серьезное, – спокойно ответил Шумилов.

Крюченкин пригласил Конева и Шумилова к себе пообедать. Он разместился поблизости, в полуразрушенной школе.

Но обедать Коневу здесь не пришлось. На мотоцикле подъехал штабной офицер и сообщил, что звонили с армейского командного пункта 7-й гвардейской и просили передать командующему фронтом, что заместитель начальника Генштаба генерал Антонов просит соединиться с ним по телефону правительственной связи.

Конев простился с Крюченкиным и вместе с Шумиловым поехал на его командный пункт, расположенный в просторном немецком блиндаже километрах в пяти от города.

– Конев у аппарата.

– Здравствуйте, Иван Степанович, – связь работала хорошо, и голос Антонова звучал в трубке отчетливо. – Поздравляю вас с успехом. Мне поручено передать вам, что сегодня будет обнародован приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении Орла и Белгорода и произведен салют в честь этой победы.

– Спасибо за поздравление. Но я не понял, о каком салюте идет речь.

– Вечером в Москве будет артиллерийский салют из ста двадцати четырех орудий и фейерверк. Еще раз поздравляю.

Конев положил трубку и сказал Шумилову:

– Вот, Михаил Петрович, большая новость. В Москве будет салют в нашу честь. Это, знаешь, в старину, в суворовские времена, так отмечали победы.

– Да, я читал про эту традицию. Думаю, что для москвичей, да и для всей страны, это будет радостное событие. Не так там много радостей. Но и для нас, конечно, почетно.

Утром фронтовую газету «Суворовский натиск», армейские и дивизионные газеты с приказом Верховного Главнокомандующего об освобождении Орла и Белгорода и о салюте в Москве читали во всех ротах и батареях.

Наступление продолжалось.

После взятия Белгорода сопротивление противника не ослабло, а, наоборот, усилилось. Германское командование понимало, что если русских не задержать на оборонительных рубежах перед Харьковом, они не только освободят вторую столицу Украины, но им откроется путь к Днепру.

Из Запорожья, где располагался еще с зимы штаб группы армий «Юг», в район Харькова специальным поездом выехал командующий генерал-фельдмаршал Манштейн. Ожидался приезд на фронт личного представителя фюрера, начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Цейтцлера. Гитлеровское командование особенно обеспокоено тем обстоятельством, что советские подвижные войска сумели рассечь германский фронт, ударить встык между танковой армией генерала Гота и оперативной группой генерала Кемпфа.

Образовался разрыв, который с каждым днем увеличивался. Причем группа «Кемпф» после потери Белгорода оказалась в весьма тяжелом положении. Она с трудом избежала окружения, понесла серьезные потери и теперь откатывалась к Харькову.

Поезд – паровоз, три пассажирских вагона, вагон с узлом связи, три платформы с зенитными пушками, две платформы с легковыми машинами и товарный вагон – медленно проследовал мимо станции и, стуча колесами на стрелке, стал сворачивать на запасный путь. Поезд остановился около длинного пакгауза, в тени деревьев, почти прижавшихся к железнодорожному полотну, и солдаты в черных комбинезонах расчехлили зенитки. Дверь товарного вагона с грохотом раскрылась, и на землю один за другим стали спрыгивать солдаты. Они выстроились вдоль состава, взяв автоматы на изготовку

Раскрылась дверь салон-вагона, и со ступенек проворно соскочил офицер в полевом кителе с погонами обер-лейтенанта. Он ловко подставил под последнюю лесенку маленькую скамеечку и помог сойти на землю – платформы здесь не было – пожилому военному в кожаном пальто и генеральской фуражке..

Командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн вышел из вагона, оглядел застывших по стойке «смирно» солдат охраны и негромко спросил обер-лейтенанта, встретили ли генерал-полковника Цейтцлера. Тот ответил, что самолет Цейтцлера благополучно приземлился и генерал-полковник уже едет сюда, его встретили, охрана обеспечена.

Манштейн кивнул и не спеша зашагал вдоль вагонов, разминая ноги и расправляя спину, побаливавшую с утра.

К железнодорожному полотну подъехала большая серая машина «хорьх» с брезентовым верхом и резко остановилась. Из машины легко выпрыгнул низенький полнеющий генерал и направился навстречу Манштейну.

Они поздоровались и поднялись в вагон.

Приезд сюда, в район Харькова, в самый разгар русского наступления начальника генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Цейтцлера совсем не обрадовал командующего группой армий «Юг». До встреч и бесед ли с представителем фюрера, когда сегодня утром пришло сообщение, что советские дивизии захватили Белгород, а танковые корпуса противника уже перерезали шоссе и железную дорогу Харьков – Полтава и движутся на юго-запад. Да и вообще Манштейн недолюбливал Цейтцлера, эту «шаровую молнию», как его прозвали в генштабе, и не только за кругленькую фигуру, а прежде всего за жесткую требовательность и оперативность, когда речь шла о подготовке личных докладов фюреру. Генерал-фельдмаршал полагал, что должность начальника генерального штаба в этот критический период должен был занять он, Манштейн, впрочем, эту точку зрения поддерживали и многие другие генералы. Только он, герой Крыма, человек, который прошлой зимой, командуя группой армий «Дон», после сталинградской катастрофы сумел в какой-то мере стабилизировать фронт и даже вновь захватить Харьков и Белгород, способен возглавлять генштаб вермахта. Фюрер, недовольный тем, что Манштейн так и не смог в декабре деблокировать окруженную трехсоттридцатитысячную группировку Паулюса, весной, после взятия Харькова сменил гнев на милость и наградил его «дубовыми листьями» к Рыцарскому кресту, полученному еще за поход во Францию. Фюрер поручил ему командовать мощной группой армий «Юг», которая должна была летом перейти в наступление и сокрушить весь южный и юго-западный фас Курской дуги и вместе с северной группой генерал-полковника Моделя, соединившись с ней в районе Курска, окружить и уничтожить советские войска во всем этом огромном районе. То есть осуществить операцию «Цитадель», в. разработке которой участвовал и Цейтцлер. Манштейн был уверен, что добьется победы в третьем летнем наступлении.

Однако «тигры», «фердинанды», «пантеры», на которые так уповал фюрер, да и он, Манштейн, не смогли создать перелома. А после Прохоровского танкового сражения русские не только восстановили свою оборону, но и смогли перейти в решительное контрнаступление, рассекая подчиненные ему, Манштейну, войска – группу армий «Кемпф» и 4-ю танковую армию генерала Гота. Не удался предусмотренный генштабом контрудар.

Так что совсем не вовремя приехал посланец фюрера.

Фельдмаршал и генерал-полковник вошли в просторный салон и сели на мягкий плюшевый диван у полированного стола. Цейтцлер осмотрел обшитые красным деревом стены вагона с изящными бронзовыми плафонами и заметил, не без скрытой иронии, что здесь весьма удобно. Генерал-фельдмаршал спокойно ответил, что поезд помогает ему быстро перемещаться в нужный пункт и руководить сражением, а вагон этот, захваченный в Крыму, из числа тех, что принадлежали императорской фамилии, и в нем действительно удобно работать.

Подали кофе.

Цейтцлер, отпив немного, сказал, что с обстановкой на фронте его уже ознакомил в пути офицер штаба и он весьма огорчен тем, что сдан Белгород и нависла угроза над Харьковом. Манштейн не стал успокаивать начальника генерального штаба: положение действительно серьезное. Между группой генерала Кемпфа, находящейся в районе Харькова, и 4-й танковой армией генерала Гота – разрыв, в который устремились советские танковые и механизированные корпуса. Но, заметил Цейтцлер, фюрер считает сдачу Харькова невозможной, иначе путь Советам к Краснограду, Полтаве, Днепру будет открыт.

Манштейн нахмурился, ничего не ответил и после паузы предложил генерал-полковнику вместе съездить к генералу Кемпфу.

– Нет, нет, господин фельдмаршал, – заторопился Цейтцлер, – вопрос о Кемпфе уже решен, фюрер приказал заменить его другим командующим и переименовать названные группы – теперь это будет восьмая армия.

Фельдмаршал пожал плечами и сказал, что он не видит возможности сейчас резко изменить обстановку в районе боевых действий, если ему не разрешат сдать Донбасс и перебросить сюда освободившиеся там дивизии. Часть сил он уже перебросил оттуда под Харьков. У русских между Воронежским и Юго-Западным фронтами действует новое оперативное объединение – Степной фронт и действует весьма энергично.

– Кто им командует? – спросил Цейтцлер.

– Генерал Конев.

– Он командовал Калининским и Западным фронтами.

– Да, это опытный генерал.

Манштейн вынул из кожаного бювара несколько листов бумаги с данными о противнике и протянул их генерал-полковнику. Потом добавил, что русское командование весьма энергично руководит наступлением. Танковые и механизированные корпуса, которые имеются в распоряжении командующего Воронежским фронтом Ватутина и командующего Степным фронтом Конева, сумели глубоким маневром обеспечить взятие пехотой Белгорода и теперь угрожают всей группе «Кемпф» оперативным окружением в районе Харькова.

Пришел адъютант и что-то тихо сказал фельдмаршалу, тот кивнул и, обращаясь к генерал-полковнику, сказал, что поезд должен уйти с этой станции, здесь небезопасно. Цейтцлер ответил, что он, собственно, выполнил поручение фюрера и хотел бы до темноты улететь в ставку.

Они допили кофе, и Цейтцлер, чтобы как-то смягчить неуместность своего визита, ознакомил фельдмаршала с положением дел на других участках советско-германского фронта. Он сказал при этом, что его весьма беспокоит и продвижение Центрального советского фронта генерала Рокоссовского, который в ближайшие недели, очевидно, войдет в пределы Украины, в Приднепровье севернее Киева. Двинулся и русский Западный фронт. Словом, положение тяжелое. И, очевидно, резюмировал начальник генерального штаба, не придется больше наступать.

Манштейн извинился, сказав, что должен отлучиться на узел связи для получения донесений командующих армиями и корпусами.

Конечно, пятидесятишестилетний фельдмаршал чувствовал себя неважно – неприятен был разговор с Цейтцлером, ибо знал, что все до самой мелочи будет передано фюреру. Манштейн всегда считал, что Гитлер высоко его ценит, да, собственно, с фюрером была связана вся карьера фельдмаршала. Он был сын, внук и правнук прусских генералов и гордился своей принадлежностью к военной касте. Но настоящую карьеру Манштейн сделал после того, как в Германии восторжествовал фашистский режим. В первую мировую войну он служил в штабах на Западном и Восточном фронтах, в период Веймарской республики занимал скромные должности в рейхсвере, зато при Гитлере сразу взмыл вверх: руководящая должность в генштабе, начальник штаба группы армий во время захвата Польши и Франции, командир танкового корпуса в сорок первом году, когда его танки прошли через Прибалтику, правда, потом были остановлены в районе озера Ильмень. Снова рывок вверх – командование армией в Крыму и под Ленинградом. И наконец, высшая фронтовая должность в рейхе командующего группами армий «Дон» и «Юг». Но еще зимой прошлого года со всей очевидностью понял, что агрессивная война, одним из творцов которой он был, окончательно проиграна.

Манштейн всегда помнил охватившие его чувства, когда танковый корпус, которым командовал, прорвался через советскую границу и устремился вглубь Прибалтики, – тогда он восторгался политическим и военным гением фюрера. Не так уж давно это было, но теперь не его гренадеры, а советские армии, корпуса, дивизии последовательно и целеустремленно ведут наступление.

Начальник генштаба Цейтцлер и командующий группой армий «Юг» Манштейн довольно холодно попрощались у ступенек вагона.

– Что я могу передать фюреру?

– Вы же видели, что здесь происходит, и знаете обстановку, – раздраженно ответил фельдмаршал.

– Да, конечно.

Цейтцлер быстро сел в свой «хорьх», и машина, а за ней и бронетранспортер с охраной понеслись, вздымая пыль, в сторону полевого аэродрома.

В Журнале боевых действий начальник штаба группы армий «Юг» записал: «3 августа началось наступление противника; сначала на фронте 4-й танковой армии и на участке группы Кемпфа западнее Белгорода. Противнику удалось осуществить прорыв на стыке обеих армий и значительно расширить его по глубине и ширине в последующие дни, 4-я танковая армия была оттеснена на запад, группа Кемпфа – на юг, по направлению к Харькову. Уже 8 августа брешь между обеими армиями достигала в районе северо-западнее Харькова 55 км. Путь на Полтаву и далее к Днепру был для противника, видимо, открыт».

Шестого августа в Корочу прибыл Жуков. В просторном классе школы он, Конев, Захаров, Сусайков и Костылев сидели уже больше трех часов, обсуждая предстоящую операцию. В комнате накурено, чай в стаканах остыл. Наконец, обсуждение вылилось в строгие и точные строки донесения в Ставку.

Захаров писал: «Товарищу Иванову (так в документах было принято называть Сталина. – Примеч. авт.). В связи с успешным прорывом фронта противника и развитием наступления на белгородско-харьковском направлении операцию в дальнейшем будем проводить по следующему плану:

1. 53 А с корпусом Соломатина будет наступать вдоль Белгородско-Харьковского шоссе, нанося главный удар в направлении Дергачи. Армия должна выйти на линию Ольшаны, Дергачи, сменив на этой линии части Жадова.

69 А наступает левее 53 А, передав пару лучших дивизий Манагарову, сама остается во фронтовом резерве на доукомплектовании в районе Микояновка, Черемошное, Грязное.

69 А необходимо как можно быстрее подать пополнение 20 000 человек.

7 гв. А сейчас будет наступать из района Пушкарное на Бродок и далее на Бочковка, сворачивая фронт противника с севера на юг...

2. 57 А Юго-Западного фронта желательно передать в подчинение Степного фронта...

3. Для проведения второго этапа, т. е. Харьковской операции, в состав Степного фронта необходимо передать 5 гв. танковую армию, которая выйдет в район Ольшаны, Старый Мерчик, Огульцы».

Далее в документе излагались способы достижения успеха – оборона противника дробилась на изолированные части, и создавались условия для уничтожения противника по частям. Продолжалось рассечение всей вражеской группировки. В записке давались рекомендации по действиям смежных флангов соседних фронтов. Для осуществления операции испрашивалось у Ставки двести танков, четыре полка самоходок, две инженерные бригады, девяносто истребителей, шестьдесят штурмовиков и сорок пикирующих бомбардировщиков. В заключение значилось: «Просим утверждения. Жуков, Конев, Захаров. № 64, 6.8.43».

В тот же день Жуков уехал из Корочи на Воронежский фронт.

В начале операции противник на этом направлении располагал пятнадцатью пехотными и тремя танковыми дивизиями. Когда наметился наш успех, Манштейн перебросил под Харьков лучшие танковые дивизии СС – «Рейх», «Мертвая голова», «Викинг», а также 3-ю танковую дивизию и мотодивизию «Великая Германия».

Предстояли серьезные бои.

Через два дня позвонил из Генштаба генерал Антонов и сообщил, что план операции утвержден без поправок. Сталин теперь редко вмешивался в оперативные планы фронтов, находящихся в руках высококвалифицированных руководителей.

Харьков опоясывали два оборонительных обвода. Их надо преодолеть. Сам город тоже превращен в крепость. Конечно, Конев располагал немалой артиллерийской мощью – четыре тысячи двести тридцать четыре орудия и миномета. В его распоряжении теперь была 5-я гвардейская танковая армия Ротмистрова. Танков в ней было немного, меньше чем в механизированном корпусе Соломатина, но он рассчитывал, что Ставка пополнит армию боевыми машинами.

Как выбить врага из Харькова, чтобы причинить городу наименьшие разрушения, размышлял Конев. Надо разбить его главные силы, как говорят военные, «в поле», создать угрозу окружения и выдавить противника из города. Допустить, чтобы районы этого крупнейшего центра переходили из рук в руки, значит обречь их на полное разрушение.

Командующий все эти дни находился в войсках. Приятна была встреча с Ротмистровым, прибывшим в его распоряжение. Они обсудили маршруты движения танковых корпусов и бригад 5-й гвардейской, которые должны отрезать главные коммуникации, ведущие в Харьков. Снова побывал у Манагарова и Шумилова. Вместе с командирами он изучал местность, характер вражеских укреплений, выбирал места, куда лучше всего нанести артиллерийские удары, где пройдут, танки. В переданной из Юго-Западного фронта 57-й армии генерала Гагена как будто бы возникала возможность нанести удар по харьковскому оборонительному обводу с востока. Но побывав на армейском наблюдательном пункте, Конев отказался от этой идеи. Впереди текло несколько речек, небольших, но с крутыми берегами, где наверняка у противника сильные и удобные оборонительные позиции.

С наблюдательного пункта Шумилова, расположенного на высотке, был виден весь огромный город. В непосредственной близости располагались железобетонные громады цехов знаменитого Харьковского тракторного завода, в которых когда-то родился танк Т-34. Может быть, в этом направлении удобнее всего нанести главный удар? Ведь именно сталинградцы Шумилова ближе всего подошли к городским районам. Но тогда здесь надо наносить мощный артиллерийский удар и, вводить танковую армию Ротмистрова. Нет, этого делать нельзя. Это неизбежно вызовет разрушения заводских строений, да и танкам идти по каменным завалам и разбитым улицам весьма затруднительно. Очевидно, следует поручить Шумилову организовать штурм отдельных зданий завода, а главный удар все же наносить с северо-запада, в полосе армии Манагарова. Дело не только в том, что командарм уже отличился умением маневрировать в Белгородской операции (хотя это тоже немаловажно) и обладает твердой волей, решительностью и инициативой, другие командармы фронта тоже опытные и надежные военачальники, дело в том, что именно здесь выгоднее всего наступать главными силами. На подступах к городу – лес, имеются командные высоты, откуда просматривается весь Харьков. Помимо этого танковая армия Ротмистрова и механизированный корпус Соломатина имеют возможность обеспечить наступление на Харьков с запада со стороны городка Люботина, откуда непрерывно атакуют эсэсовские танковые дивизии. Удары сильные, но наши танковые и механизированные корпуса способны во встречном бою отразить напор и помочь стрелковым дивизиям штурмом взять город.

Конечно, размышлял Конев, можно окружить всю стратегическую харьковскую группировку противника. Весьма привлекательная задача. Поставить этот вопрос перед Ставкой? Однако для проведения такой масштабной операции необходимо привлечь силы соседних фронтов – Воронежского и Юго-Западного. Но у Ватутина сейчас происходят тяжелые бои в районе Богодухова, где танковые дивизии Гота пытаются отбросить наши наступающие войска. Фронт Малиновского тоже продвигается медленно. Кроме того, и это понимал Конев, окружение большого города неизбежно приведет к ожесточенным уличным боям, а значит, и к огромным разрушениям, людским потерям, страданиям харьковчан.

Итак, решение найдено. Главный удар наносит Манагаров. Именно здесь Конев решил разместить и свой наблюдательный пункт. С трех сторон город охватывают армии Шумилова, Крюченкина и Гагена, прорывая его внешний оборонительный обвод и завязывая бои на улицах. Угроза окружения должна, в этом Конев уверен, побудить Манштейна в последний момент начать отвод своих войск по оставшимся неперекрытыми путями на юг. Тем более что разрыв между оперативной группой «Кемпф», переименованной теперь в 8-ю полевую армию, и танковой армией Гота, ведущей непрерывны, встречные бои с нашими танковыми силами, расширился более чем на пятьдесят километров. Две мощные вражеские группировки оказались разорванными, их взаимосвязь нарушена, что, конечно, ослабило устойчивость всей обороны. И это не может не учитывать Манштейн, принимая решение.

Бои на подступах к Харькову ожесточились. Командующий фронтом постоянно находился на наблюдательном пункте Манагарова, но держал непрерывную связь и со своим штабом, и с другими армиями. Несколько раз к нему приезжал Захаров, они вместе обсуждали планы дальнейших действий.

Тяжелые сражения развернулись в лесном массиве. Конев предложил Манагарову выдвинуть артиллерию на прямую наводку, сосредоточить танки и ночной атакой пехоты взломать оборону в лесу. При этом он добавил сил из своего резерва. К утру весь лесной район был очищен от противника, и солдаты уже ладили под огнем переправы через речку Уду и проходы через железнодорожную насыпь, устремляясь в городские районы. Танкисты Ротмистрова и Соломатина прорвались через лес к селу Полевое, отрезая противнику пути? отхода из Харькова на запад и юго-запад.

План явно удавался. Конев, которому вначале казалось, что операция развивается медленно, все более и более убеждался в верности замысла. И уже вечером 22 августа ему доложили, что гитлеровцы начали отход. Конев приказал провести ночной штурм. Надо было спешить. Отступая, гитлеровцы наверняка будут взрывать и поджигать дома. Но на рассвете наши бойцы были уже в центральном районе города и водрузили Красное знамя на знаменитом здании Госпрома – бетонном сооружении, созданном в конце двадцатых годов – гордости харьковчан. Остатки защитников города поспешно отходили по единственно возможному пути – на юг. Их подстегивал страх оказаться в огненном кольце. И огромный Харьков, понесший еще в прошлую зиму немалые разрушения, получив минимум новых тяжких ран, в 11 часов утра 23 августа был полностью освобожден.

Конев, доложив Сталину об этой победе, выехал в город. Еще пахло гарью, горели дома на окраинах, не были разобраны завалы, но жители уже выходили на улицы из своих убежищ, радостно встречали красноармейцев, обнимали и целовали их.

Гитлеровцы взорвали в городе лучшие каменные дома, угнали в Германию более ста пятидесяти тысяч харьковчан, вывезли все ценное имущество. Но Конев с радостным волнением увидел и громаду Госпрома, и прекрасный памятник Тарасу Шевченко.

До войны в Харькове был почти миллион жителей. Осталось менее двухсот тысяч. Но вторая столица Украины свободна, а значит, будет жить!

Долго задерживаться в Харькове нельзя, ждут дела. Важно без пауз наступать в направлении Днепра, воспользоваться тем, что противник ошеломлен потерей Харькова. Важно преследовать его днем и ночью. И Конев теперь уже с нового командного пункта руководил наступающими войсками.

Через несколько дней позвонил Жуков.

– Завтра в Харькове состоится митинг по поводу освобождения города, – сказал он. – Приедет Хрущев. Будь там с утра.

Это был настоящий праздник. Площадь у памятника Шевченко запружена народом. У Госпрома военные оркестры играли марши. Конев с группой генералов стоял у подножия памятника. Из подъехавшей большой черной машины вышли Хрущев и Жуков.

– Спасибо за Харьков, – сказал Хрущев, улыбаясь. – Вам надо выступить на митинге.

– Я специально не готовился...

– Но я слышал, что вы в гражданскую войну были комиссаром. Значит, митинговать приходилось.

– Приходилось.

– Ну, вот и договорились.

Они поднялись на трибуну.

Хрущев подошел к микрофону, поздравил харьковчан с освобождением от фашистского ига, а потом сказал:

– Слово имеет командующий Степным фронтом генерал Иван Степанович Конев...

Командующий говорил ясно, не запинаясь, четко формулируя каждую фразу. Когда он закончил свою речь, площадь разразилась аплодисментами. Многие женщины прикладывали платки к глазам, плакали. Да, много они пережили здесь...

А вечером в одном из уцелевших зданий пел приглашенный из Москвы Иван Семенович Козловский.

Реве та стогне Днипр широкий...

Проникновенный голос знаменитого певца, звучащий в освобожденном от фашистской нечисти городе, напоминал о том, что впереди измученная оккупацией украинская земля, Днепр.