НАЧАЛО ПУТИ

Вологодская губерния. Здесь издревле жили русские люди. Пахали землю, разводили скот, рубили лес, сплавляли его по полноводным рекам. Отсюда шли землепроходцы на Восток, в этих местах не проходили полчища Батыя и это наложило свой отпечаток на характер людей – молчаливых, сильных, волевых.

В деревне Лодейно, что на большаке, ведущем из хлебных районов Вятчины на Север, к Великому Устюгу и Архангельску, в крестьянской семье Коневых в декабре 1897 года родился мальчик, названный при крещении Иваном. Он рано осиротел – умерла мать. Познал крестьянский труд. Отец, чтобы прокормить семью, в поле работал лишь летом, а зимой – на лесозаготовках и сплаве. Ему помогал сын. Раньше своих сверстников Ваня пошел в школу. Здесь, как и во многих российских селах, нашелся добрый, просвещенный человек, учитель, который помог мальчику в вологодской глуши полюбить книгу, учение.

У Вани Конева была хорошая память, и по окончании школы он получил похвальный лист и в подарок томик Гоголя. А потом земская школа: туда надо было шагать зимой, по снегу, в мороз почти десять верст. Но отец устроил сына при школе в приют, а когда Ване исполнилось шестнадцать лет, повез его в Архангельск, к брату, работавшему на лесной бирже. Работу в порту грамотного непьющего парня заметили хозяева и прочили ему хорошее по их понятиям будущее. Кем бы он стал, не случись тот поворот, который преобразил судьбу страны, народа, кто знает?

Жизнь заставила пройти другую школу. Во время первой мировой войны, Февральской революции Конев был солдатом, а потом унтер-офицером в Москве, в дивизионе тяжелой артиллерии резерва главного командования.

Фейерверкер Иван Конев, как и другие солдаты московского гарнизона, принимал участие в демонстрации рабочих, митингах, слушал ораторов – большевиков, меньшевиков, эсеров. А потом был путь с эшелоном на Юго-Западный фронт, где в Карпатах шло наступление, предпринятое Временным правительством Керенского.

И, наконец, Октябрь.

В конце своей большой жизни Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев писал: «Наше поколение, к которому я принадлежу, в молодости встретило революцию и было увлечено идеями Ленина, идеями большевистской партии, я бы даже сказал, заражено, именно заражено идеями Октябрьской революции, с которой мы навсегда связали свою жизнь. Я был унтер-офицером русской армии, когда свершилась революция. Мы, солдаты, поняли, что она свергает все старое, враждебное народу и открывает нам новую свободную жизнь, и мы пошли в бой за Октябрьскую революцию. Когда я вернулся на родину после демобилизации из старой царской армии в декабре 1917 года в свое родное село, в наших краях в это время еще существовал старый строй и старые земские управы. Вместе с солдатами, вернувшимися из армии и также большевистски настроенными, мы взялись за организацию солдатской власти в своей волости».

В уездном городе Никольске Ивана Конева приняли в большевистскую партию, и он быстро сумел показать способности умного, умелого организатора, прекрасного оратора и оказался в центре революционных событий Северного края. Никольские большевики провели уездную конференцию, которая избрала Ивана Конева председателем партийного комитета. А потом, когда молодая республика Советов стала создавать Красную Армию, его назначили военным комиссаром Никольского уезда.

Летом восемнадцатого года Ивана Конева, председателя Никольского уездного партийного комитета и военкома, избрали делегатом на V Всероссийский съезд Советов. Вместе с ним в Москву поехал еще один представитель Никольска – уездный агроном, член партии эсеров.

В роскошном золоченом зале Большого театра, украшенном красными полотнищами, где делегат Конев, конечно, был впервые, кипели страсти. Лидер левых эсеров Мария Спиридонова в своей темпераментной речи клеймила большевиков, обвиняла Ленина в измене революции, требовала ликвидировать Брестский мир с Германией и продразверстку в деревне. Молодой посланец Вологодчины сразу окунулся в бурю политической борьбы.

И. С. Конев так вспоминал эту бурную дискуссию: «Ленин сидел в президиуме совершенно спокойно. Иногда улыбался, покачивая головой в тех местах ее речи, когда Спиридонова произносила по его адресу особо оскорбительные эпитеты. Ленин начал свое выступление очень спокойно и очень просто, совершенно не повышая голоса, выдвинувшись несколько вперед. Он вскрыл существо выступления лидера эсеров с ее призывом начать войну против немцев. Это был главный вопрос спора между большевиками и левыми эсерами».

Первое заседание съезда окончилось. А утром делегаты узнали, что левые эсеры убили немецкого посла Мирбаха, подняли мятеж, блокировали Кремль, захватили почтамт и разослали по всей стране телеграмму о том, что советская власть низложена, и отныне власть принадлежит левым эсерам.

Делегатов-большевиков собрали в здании напротив Большого театра, в Городской думе. А сам Большой театр и Кремль охраняла цепь латышских стрелков.

В этой критической обстановке молодого вологодского делегата-большевика назначили командиром рабочего отряда Рогожско-Симоновского района и поручили охранять Каланчевскую площадь, где расположено три вокзала. Конев воспринял это поручение со всей ответственностью: получил оружие, разделил отряд на группы человек по десять-пятнадцать, назначил старших, организовал охрану.

Мятеж был ликвидирован, и Конев смог снова быть в зале Большого театра.

Именно на V съезде Советов была принята первая Конституция Советской России и решение о создании регулярной Красной Армии.

Вернулся в Никольск Иван Конев более уверенным в себе.

Много дел у уездного военкома – и призыв в молодую Красную Армию, и борьба с бандитизмом, и разъяснительная работа среди крестьян. Но Иван Конев рвался на фронт, хотелось испытать себя в настоящих боях за революцию. Губернский военком постоянно охлаждал его пыл.

– Здесь тоже фронт, Иван. Надо укреплять советскую власть. Работай!

И он работал, вступал в схватки с бандитами, беседовал с крестьянами. Однако решения своего уйти на фронт не оставил, поехал в Ярославль и обратился лично к командующему округом Михаилу Васильевичу Фрунзе.

И вот уездная газета «Плуг и молот» сообщила: «Из города Никольска отправился на фронт добровольцем один из лучших, честных, всей душой преданных революции – организатор ячейки коммунистов, военком, дорогой товарищ Конев И. С.»

Так закончился еще один этап жизненной школы и начался следующий, самый главный – боевая служба в Красной Армии, с которой он навсегда связал свою судьбу.

На фронт Конев, однако, попал не сразу. В Костроме местный ревком остановил эшелон с добровольцами, едущими в действующую армию, и сформировал из них отряд для борьбы с бандитизмом. Коневу поручили командовать отрядом.

Потом, уже в прифронтовой зоне, попал в запасной полк. Здесь Конева избрали секретарем парторганизации, но он по-прежнему упорно рвался в действующую армию, писал рапорты. Наконец, его вызвали в Вятку.

– Хочешь на фронт? – спросил начальник политотдела армии.

– Конечно. Не век же мне маршевые роты формировать.

– Молодой ты парень, но партийный опыт у тебя есть. Пойдешь комиссаром полка или комиссаром бронепоезда.

– Я бы хотел на бронепоезд.

– Приходи завтра за мандатом, сегодня приказ будет подписан. Но учти, бронепоезд сформирован из уральских рабочих и балтийских моряков. Рабочие раньше в армии не служили, военного дела не знают, но люди ответственные и дисциплинированные. Моряки уже повоевали, но дисциплиной себя не стесняют. К рабочим-добровольцам относятся высокомерно. Командира, он из прежних морских офицеров, игнорируют. Так что ты должен сплотить коллектив.

– Постараюсь.

Новую службу Конев начал в Перми. Разыскал, на вокзальных путях бронепоезд № 102. У бронепоезда толпилась команда – часть в черных морских бушлатах, другая – в гражданской одежде.

Конев представился:

– Я ваш новый комиссар. Из крестьян Вологодской губернии, служил в старой армии в артиллерии, фейервёркер. Вы все старше меня по возрасту и опытнее Но раз меня поставили на этот пост, я буду делать все как положено.

– Мы и не таких видели, комиссар, – сказал высокий, плотный моряк, сплевывая цигарку...

В тридцатые годы в Москве, когда Конев учился а академии имени Фрунзе, в Камерном театре шел спектакль по пьесе Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». Конев смотрел пьесу, где блестяще играла женщину-комиссара знаменитая актриса Алиса Коонен, и вспоминал лето девятнадцатого года. Он тогда попал в ситуацию, в чем-то схожую с происходящей на сцене. Правда, на его бронепоезде не было анархистского вожака, но анархистские настроения были. Работать над сплочением экипажа пришлось много. Пришлось и ломать лед недоверия к командиру бронепоезда Иванову.

На всю жизнь Конев запомнил бои на Транссибирской магистрали, по которой шел бронепоезд № 102, названный экипажем «Грозный», помогая пехоте и коннице отбивать города от белогвардейских войск. И бой за Новониколаевск, где бронепоезду пришлось вступить в артиллерийскую дуэль с мощными батареями белых, которую тогда выиграл «Грозный». И Омск, столицу Колчака, где довелось после боя прокладывать железнодорожный путь прямо по льду, через широкий Иртыш. Это было первое форсирование крупной водной преграды в военной биографии Конева.

Помнил и другие бои на магистрали, от Камы до Амура. Именно тогда он с особой силой ощутил масштабы страны, величие ее природы...

Наступлением на Омск руководил командующий 5-й армией Михаил Тухачевский. После освобождения города Конев присутствовал «в купеческом клубе на совещании, которое проводил легендарный командарм.

За Иркутском в штабной вагон бронепоезда вошел чернобородый человек в распахнутом полушубке, из-под папахи вились почти до плеч черные волосы. Его сопровождали два молодых крестьянина, перепоясанные пулеметными лентами.

– Здравствуй, комиссар. Нестор Карандарашвили, – представился чернобородый.

Так познакомился комиссар Иван Конев со знаменитым сибирским партизаном. Он немало слышал о нем, знал, что это был видный деятель анархистской партии, а теперь возглавляет крупный конный партизанский отряд.

– Ну что же, будем воевать вместе, – сказал Конев. – Садись. Знакомься с нашим командиром, командирами бронеплощадок. Давай согласуем действия на завтра.

Почти месяц они воевали вместе. Бронепоезд поддерживал партизан, а партизаны обеспечивали путь вперед, не давая противнику повредить полотно и взорвать мосты.

Но боевые задачи менялись, и соратникам по борьбе пришлось расстаться. На прощание Карандарашвили обнял Конева.

– Будь здоров, комиссар. Ты хороший, крепкий парень. Доброго тебе пути.

Конев знал, что партизанский вожак не очень-то жалует комиссаров, поэтому эта похвала дорого стоила...

В сражениях на магистрали молодой комиссар проявил незаурядные организаторские способности. Его заметили руководители 5-й армии, освободившей Сибирь от белых армий и интервентов. Конева назначили комиссаром бригады, развертываемой в дивизию. Обычно на такой пост назначали большевиков с дореволюционным стажем, людей опытных, известных. А тут двадцатитрехлетний парень должен обеспечивать боевые действия большого соединения!

Экипаж бронепоезда он сумел спаять, сделать крепким боевым организмом. Теперь перед ним стояли задачи совсем иных масштабов: надо по существу заново создать полнокровную дивизию. Красноармейцы, повоевавшие в Сибири, убывали на запад для участия в боях с белополяками. Дивизия пополнялась сибирскими партизанами и бывшими колчаковцами, перешедшими на сторону Красной Армии. Опираясь на опыт командиров и комиссаров, уже прошедших фронтовую школу, Коневу удалось многое сделать для сплочения нового соединения.

Весной двадцать первого года комиссара дивизии Конева большевики 5-й армии избрали делегатом на X съезд партии. Высокая честь и большое доверие. Он навсегда запомнил почти месячный путь по Транссибирской магистрали (но теперь уже с востока на запад), еще не оправившуюся от разрухи Москву, бурлящий Свердловский зал Кремля, где проходила съездовская дискуссия. Второй раз Конев видел Владимира Ильича Ленина, слушал его речь о ликвидации продразверстки, о новой экономической политике.

Когда Конев вернулся в Читу, его ждала новая, еще более ответственная работа.

Командующим народно-революционной армией и военным министром Дальневосточной республики назначался герой гражданской войны Василий Константинович Блюхер, а он, Конев, комиссаром штаба этой армии.

Многому научился Иван Конев и у Блюхера, и у сменившего его Иеронима Петровича Уборевича. Оба они были, настоящими опытными командармами, но, конечно, отличались друг от друга. У Блюхера преобладало волевое начало: он не имел серьезной военной подготовки, но был смел, решителен. Уборевич, бывший офицер, собранный, сосредоточенный, требовательный, обладал большими познаниями в военном искусстве.

В штабе, где Конев теперь был комиссаром, служило много бывших царских офицеров, перешедших в Красную Армию, их тогда называли военспецы. Особенно нравился ему бывший полковник генерального штаба русской армии Андриан Андрианович Шкорин – всегда подтянутый, точный, блестяще знающий военное дело. Часто они вечерами сидели вместе, и старый полковник помогал молодому комиссару разбираться в вопросах тактики и топографии.

– Первый раз вижу комиссара, который так увлечен тонкостями военного дела, – как-то сказал Шкорин.

И это действительно было так. Конев стремился к знаниям, он не уважал командиров и комиссаров, выходцев из пролетарских слоев, которые не хотели учиться, считая, что «классовое чутье» и пролетарское происхождение им все заменят.

Во время боев за освобождение Владивостока и всего Приморья Конев, был уже комиссаром корпуса.

Отгремела гражданская война. Страна переходила к мирному строительству. Сокращалась и численность Красной Армии – из пяти миллионов оставалось пятьсот тысяч бойцов. В кадрах сохранялись только лучшие командиры и комиссары.

Конева назначили комиссаром дивизии в Нижнем Новгороде. Он окончательно решил, что навсегда останется в Красной Армии. Но теперь появилась цель стать командиром, тем более, что в Красной Армии вводилось единоначалие, и Конев был готов пойти на более низкую, но обязательно командную должность. Поэтому он с удовлетворением воспринял направление на курсы усовершенствования высшего начальствующего состава. Занимался увлеченно. Преподавателями были профессора – крупные военные специалисты. Лекции по тактике читал профессор Верховский, бывший генерал и военный министр при правительстве Керенского. Секреты стратегии раскрывал профессор Свечин – крупнейший военный теоретик, генерал царской армии, служивший в первую мировую войну в Ставке царя Николая II. Конев учился в группе профессора Лигнау. Профессору понравился пытливый, настойчивый ученик, он охотно разбирал с ним стратегические операции первой мировой войны, помогал освоиться с вопросами тактики.

Как-то вечером в библиотеке один из слушателей курсов с усмешкой сказал Коневу:

– Что ты, Иван, жилы рвешь, глаза портишь? Чему тебя могут научить эти белогвардейцы? Мы таких в гражданскую били в хвост и гриву.

– А ты с кем воевал?

– С Деникиным, с Махно воевал. Мы, буденовцы, знаешь, как их гоняли.

– А ты думаешь, что и в будущей войне будешь с махновцами воевать? Нет, брат, нам придется иметь дело с современной армией, с танками, авиацией. Тут шашкой не помашешь. Вон как в польской войне вам, конникам, крепко досталось...

Вернулся Конев в Нижний Новгород, в ту же дивизию, где совсем недавно был комиссаром, на должность командира полка, и не считал себя ущемленным, хотя оказался в подчинении у командира дивизии, с которым недавно был в равных правах.

Командовал полком пять лет и досконально изучил все тонкости воинской службы. Ему говорили друзья:

– Ты такие должности занимал. Шутка ли – комиссар штаба армии, комиссар корпуса, а теперь полком командуешь.

Он отшучивался и упорно продолжал учиться и учить подчиненных. Часто в кругу товарищей замечал:

– Я – человек поля, страстно люблю учения. Отношусь к ним с вдохновением.

В личном деле Ивана Степановича Конева сохранилась аттестация за 1928 год: «Инициативный, энергичный и решительный командир полка. Требователен и настойчив, пользуется деловым авторитетом у подчиненных. Рекомендуется на должность командира дивизии».

Командующий Московским военным округом Иероним Петрович Уборевич заметил его командирские данные еще на Дальнем Востоке и теперь поддерживал командира полка, а в 1931 году уже другой командующий округом, тоже герой гражданской войны Август Иванович Корк выдвинул Конева на должность командира и комиссара дивизии. Когда беседовал в штабе округа перед назначением, сказал:

– Желаю успеха. Но вам следовало бы продолжить учебу, через год поступайте в академию имени Фрунзе.

Конев послушался совета. И вот он в классе старинного особняка на Кропоткинской улице, где тогда размещалась академия. Учился с азартом. Допоздна засиживался в библиотеках. Участвовал в дискуссиях по вопросам стратегии и тактики, которые широко практиковались в академии. И в общежитии на Усачевской улице, что у Новодевичьего монастыря, сидел ночами над конспектами, прикрыв газетой лампу, чтобы не мешать жене и детям, – они спали в этой же комнате. С карандашом в руке штудировал статьи В. Триандафилова – заместителя начальника штаба РККА, крупнейшего военного теоретика того времени. О них много спорили в военных кругах. В этих работах выдвигалась идея «глубокого боя», рассматривающая проблемы наступления и предусматривающая взаимодействие пехоты, артиллерии, танков и авиации. С увлечением изучал и работы Тухачевского, Корка, Уборевича, Шапошникова. Читал и книги о коннице – тогда много писали о рейдах Буденного, Гая, Примакова, но, по правде сказать, Коневу уже тогда не казался этот род войск перспективным. Может быть, на него подействовали лекции профессора Лигнау, с увлечением рассказывающего о боевом применении пехоты в первой мировой войне и о взаимодействии родов войск. Бывший полковник царской армии Токаревский, его Конев хорошо знал по Дальнему Востоку, замечательно вел курс артиллерии, раскрывая ее значение в наступлении и обороне. Увлекательно вел, как тогда говорили слушатели академии, самый неинтересный предмет – инженерное дело профессор Карбышев. В академии Конева привлек и молодой род войск – танки. В дивизии, которой он командовал в Нижнем Новгороде, танков не было, но были танкетки. Они часто выходили из строя, подводил мотор. Некоторые командиры смеялись над танкетками, называя их механическими игрушками. Но комдив не смеялся, хотя тоже считал этот вид техники несовершенным. Просто полагал, что нужны не танкетки, а настоящие танки. В Красной Армии в ту пору было немало энтузиастов танковых войск, они горячо спорили с приверженцами кавалерии. И уже в 1932 году в Московском военном округе, где Конев тогда служил, был создан механизированный корпус. А через четыре года в Белоруссии на маневрах его дивизия участвовала в форсировании реки при поддержке танковой бригады.

Академию окончил с отличием. Ему предложили остаться на преподавательской работе. Начальник академии Борис Михайлович Шапошников и профессора заметили упорство, знания и безусловные военные данные молодого комдива, его умение хорошо излагать свои мысли на бумаге и устно. Предложение лестное, но Конев стремился в войска. Он считал, что теперь, после академии, сможет лучше выполнять свои обязанности, квалифицированнее учить войска. По заявке Уборевича, который теперь командовал крупнейшим в Красной Армии Белорусским военным округом, его назначили комдивом 37-й стрелковой дивизии, дислоцированной в небольшом белорусском городке Речица, что на Днепре.

Полевые учения, стрельбы, командирская подготовка. Конев проходил здесь под руководством командарма Уборевича еще одну школу, которая потом, в годы великой войны, отзовется в стратегических операциях гигантского масштаба.

Как-то во время маневров Коневу поручили создать рубеж обороны вдоль Днепра. За короткий срок его дивизия построила несколько оборонительных полос, разветвленные ходы сообщения, установила минные поля, организовала противотанковый район. Командующий округом решил показать этот рубеж начальнику Генштаба Красной Армии маршалу Егорову, который сопровождал начальника генштаба французской армии генерала Гамелена. Важные гости остались весьма удовлетворены действиями комдива.

Размышляя о прошлом, Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев вспоминал: «Мне долгое врем; пришлось командовать полком и дивизией, находясь под началом Иеронима Петровича Уборевича. Из всех своих учителей я с наибольшей благодарностью вспоминаю именно его. Он сыграл в моем росте, как и в росте других моих сослуживцев, большую роль. Уборевич был человеком с незаурядным военным дарованием, в его лице наша армия понесла самую тяжелую потерю, ибо этот человек мог успешно командовать фронтом, и вообще быть на одной из ведущих ролей в армии во время войны».

Сталинский террор, гибель маршалов Тухачевского, Егорова, Блюхера, командармов Уборевича, Якира, Корка, Эйдемана, а вслед за ними всех командующих округами, командиров и комиссаров подавляющего большинства корпусов и дивизий ослабили Красную Армию. И это не мог не почувствовать каждый, кто служил в ее кадрах.

В это страшное время Конев находился в Монголии, командуя корпусом. Ареста ждал каждый, ждал и он. Все это угнетало душу.

Через год, когда Конев уже вернулся на Родину и был назначен командующим 2-й Краснознаменной Дальневосточной армией, ему довелось быть на совещании у Ворошилова. Нарком формулировал: «Весь 1937 и 1938 годы мы должны были беспощадно чистить свои ряды, безжалостно отсекая зараженные части организма до живого, здорового мяса, очищаясь от мерзостной предательской гнили. Достаточно сказать, что за все время мы вычистили больше четырех десятков тысяч человек. Это цифра выразительная. Но именно потому, что мы так безжалостно расправлялись, мы можем теперь с уверенностью сказать, что наши ряды крепки, и что РККА сейчас имеет свой до конца преданный и честный командный и политический состав».

Да, бодрые слова. Нарком с нескрываемым удовлетворением говорил, что теперь Красная Армия стала еще сильнее и способна выполнить любые задачи.

Но Конев, ознакомившись с вверенными ему войсками, явственно видел, что ряды совсем не крепки, дивизии и полки ослаблены, ими командуют люди, не имеющие знаний, опыта, выдвинутые поспешно.

Конечно, и он, Конев, тоже оказался в кабинете, который совсем недавно занимал Василий Константинович Блюхер. Правда, маршала в Хабаровске уже давно не было. Во время боев у озера Хасан Сталин и Ворошилов обвинили его в слабом руководстве операциями и отозвали в Москву, заменив комкором Штерном, только что приехавшим из Испании. Потом Блюхера арестовали, и он погиб в застенках, а в самый канун войны был арестован и расстрелян Штерн, командующий тогда ПВО страны.

Масштаб этих чудовищных репрессий Конев по-настоящему ощутил через двенадцать лет, когда возглавлял суд над Берией. О преступлениях Сталина и его подручного – изверга и садиста – узнавали в ходе судебного расследования. И то, о чем Конев мог тогда, в конце тридцатых, лишь догадываться, теперь возникало как непреложный факт.

В личном сейфе Берии среди других доносов был обнаружен и донос на Конева, направленный одним из командиров еще в ноябре сорок первого. Он ставил под сомнение решения командующего Калининским фронтом и спешил «проинформировать» об этом всесильного Лаврентия Павловича. Почему Берия хранил этот донос столько лет? Очевидно, полагал, что может пригодиться.

В трудную, трагическую пору руководил Конев ОКДВА. Сам он тогда еще не имел навыков работы такого масштаба, да и войска явно ослаблены, опытных кадров мало, дисциплина в полках и батальонах не на высоте. Правда, у него все же был опыт больший, чем у многих из тех, кого выдвинули тогда на высокие должности. Конев прошел все ступени армейской службы, и каждая, как он сам не раз говорил, его учила. Учился он и теперь, в это трудное время, постигая сложности работы окружного масштаба.

Выступая в прениях на совещании высшего командного состава Красной Армии в декабре 1940 года, Конев заявил:

– Я считаю совершенно недопустимым при всей той нужде в кадрах, какая имеет место, чтобы на должности командиров дивизий назначались люди, никогда не командовавшие полком.

С этим заявлением, наверное, было согласно большинство участников совещания. Да и нарком Тимошенко, сменивший Ворошилова, конечно, понимал, что во главе дивизий должны быть хорошо подготовленные командиры. Но где их взять? Недавно закончившаяся финская война показала, что Красная Армия не готова к операциям крупного масштаба. И в то же время эта война, и особенно боевые действия на Халхин-Голе выдвинули командиров, способных вырасти в крупных военачальников. Но нужно время, чтобы они набрались опыта, окрепли. А будет ли оно, это время?

Самого Конева перебрасывали с одного округа на другой. Всего за два года он возглавлял войска и в Приамурье, и в Забайкалье, и на Северном Кавказе. Эти лихорадочные переброски тоже свидетельствовал» о кадровом голоде.

Округ – это будущий фронт. А мог ли генерал-лейтенант Конев сказать тогда, что он уже готов занять этот пост?

Новый нарком Тимошенко в отличие от Ворошилова энергично занимался войсками – посещал гарнизоны, проводил учения, усиленно перевооружал армию. Он начал восстанавливать механизированные корпуса, которые в тридцать восьмом году распустил Ворошилов, оставив лишь танковые бригады для непосредственной поддержки пехоты и кавалерии. А между тем в Красной Армии существовали механизированные корпуса с начала тридцатых годов, когда такого рода соединений не было ни в одной армии мира. Тухачевский и Уборевич считали, что будущая война будет войной моторов. Так и произошло: теперь танковые дивизии и корпуса германского вермахта оказались той ударной силой, которая сокрушила Польшу и Францию.

Тимошенко внес предложение в правительство создать к 1942 году тридцать механизированных корпусов почти с тысячей танков каждый. Но справится ли с этой задачей промышленность? И главное – хватит ли времени?

Нет, времени не хватало. Страшное, огненное лето сорок первого опалило Родину.