ИСКУССТВО МАНЕВРА

Крупные хлопья снега облепляли корпуса танков, с ночи занявших исходные позиции для атаки, засыпали окопы пехотинцев и артиллерийские батареи.

Маршал Конев добрался до наблюдательного пункта уже в темноте. Вошел в небольшой дом – фольварк, расположенный на опушке рощи. Узел связи и средства управления были оборудованы рядом в хорошо замаскированных блиндажах. Маршал уже бывал в этом фольварке и знал, что из окна второго этажа просматривается передний край и отсюда можно наблюдать начало новой наступательной операции.

Завтра, 12 января сорок пятого года, на рассвете с Сандомирского плацдарма за Вислой начнется наступление общевойсковых и танковых армий.

С конца августа войска фронта находились на плацдарме. Им пришлось выдержать здесь немало испытаний – германское командование никак не могло смириться с тем, что Красная Армия имеет плацдарм, нацеленный вглубь Польши, в Силезский промышленный район, в сердце Германии. Много раз противник пытался сбросить войска фронта с плацдарма. Бои шли упорные, ожесточенные, «тигры» и новейшие, сверхтяжелые «королевские тигры» атаковали нашу оборону. Только в самом конце минувшего года противник прекратил бесплодные атаки на несокрушимом плацдарме.

Войска фронта начали подготовку к новому прыжку на запад.

Весь плацдарм был изрыт окопами, блиндажами, ходами сообщения – одних траншей полторы тысячи километров, одиннадцать тысяч артиллерийских и минометных позиций. А через Вислу уже не одна переправа, как в начальный период боев, а тринадцать крепких мостов, способных выдержать и танки, и тяжелые грузовики, и мощные артиллерийские системы.

Хорошо потрудились военные инженеры!

На завтра все снимется с места. Окопы и траншеи опустеют. Весь фронтовой механизм придет в движение.

Мощная артиллерийская подготовка должна сокрушить всю тактическую зону вражеской обороны и дать возможность танковым и механизированным корпусам войти без помех в прорыв.

Конечно, не первый раз Конев готовится к наступлению. И артподготовки на его фронтовом веку случались разные. Иной раз казалось, что артиллерия вспахала всю вражескую оборону, а когда начиналась атака пехоты, траншеи и блиндажи вдруг оживали и огневой заслон преграждал путь вперед, заставляя пехоту залечь. Бывало, что оборону допрорывали вместе с пехотой танки и самоходные орудия, неся немалые потери.

Маршал хорошо помнил операции, в которых вражеская оборона оказывалась неприступной даже тогда, когда думалось, все предусмотрено для ее преодоления. Особенно запомнилась декабрьская операция сорок второго года на Западном фронте. Тогда Ставка задумала удар двух фронтов с целью окружить ржевскую группировку противника, все еще угрожавшую столице. На участке Западного фронта, которым командовал Конев, сосредоточили немалые силы артиллерии. Только что сформированный механизированный корпус готовился войти в прорыв, чтобы соединиться с наступающими частями соседей. В назначенное время началась артподготовка, продолжавшаяся почти час. Создалось впечатление, что оборона разрушена. Но когда пехотинцы пошли в атаку, огневые точки противника вдруг ожили. Пехота залегла. Еще рывок, уже с поддержкой танков. Но пехота снова залегла. А над танками – змейки пламени и черный дым. Конев понял: оборона не подавлена. Неудача. Механизированный корпус так и не смог войти в прорыв.

Почему же так случилось? Конев и приехавший на этот участок фронта как представитель Ставки Жуков анализировали причину неудачи. Не была обеспечена внезапность удара. Немцы точно знали о начале наступления и приняли соответствующие контрмеры. Сказались прорехи в разведке: огневые точки выявлены не полностью. А, главное, неверно выбран участок прорыва. Противник располагался на высотах, а наступающие в низине. Горький урок, полученный тогда, Конев хорошо усвоил.

Сейчас маршал знал, что все будет по-иному. Каждая цель, будь то орудие или миномет, разведаны, сфотографированы с самолетов, нанесены на бланккарты – копии топографических карт с более подробным воспроизведением местности и целей. Цели будут уничтожены, сметены артиллерийским огнем – ив этом был уверен маршал. Артиллеристы со всей тщательностью готовили артиллерийское наступление. Танкисты тренировались в стрельбе с ходу не по мишеням, а по трофейным танкам. Учились и пехотинцы. Командиры всех степеней ползали по переднему краю, изучая рельеф местности и систему вражеской обороны. Ползал и маршал. Теперь он твердо знал, что весь труд окупится сторицей.

Снег не прекращался, и крупные белые хлопья облепляли одиноко стоящий дом и могучие деревья, придавая им сказочный вид.

В гостиной с зашторенными окнами ярко горела лампочка, питаемая танковым аккумулятором. За большим столом, устланным картами, сидели командующий, член военного совета фронта Крайнюков и начальник штаба Соколовский.

– Снег-то не перестает, – с тревогой сказал Крайнюков, – и видимости сегодня не было. Как будет завтра?

– Метеорологи хорошей погоды не обещают. Но будем действовать по плану, – ответил маршал и спросил Соколовского: – Новостей нет?

– Нет, все идет по графику. Связь работает нормально. Из Москвы не звонили.

– Отдыхайте пока. Я тоже отдохну.

Конев поднялся на второй этаж, сбросил шинель и, не снимая кителя и сапог, прилег на диван.

– Если засну, в четыре меня разбудишь, – сказал он ординарцу.

Он заснул сразу, но проснулся сам, посмотрел на часы – три тридцать. Завтракать не стал, только выпил стакан чая.

Снегопад за ночь не утих, стало несколько холоднее, к пяти часам спала лишь чернота ночи, но еще не рассвело, сквозь пелену снега нельзя было что-либо разглядеть. Значит, стрелять и наступать придется почти вслепую. Что ж, это серьезный экзамен для артиллеристов и для пехоты, но они, наверняка, его выдержат. Конечно, лучше дождаться ясной погоды, тем более, что наступать придется без авиации. Собственно, к первоначальному сроку наступления, 20 января, метеорологи и обещали такую погоду. Но позвонил исполняющий обязанности начальника Генерального штаба Антонов и сообщил, что в связи с тяжелым положением на западном театре – контрнаступлением гитлеровцев в Арденнах англо-американское командование попросило ускорить наступательные операции советских войск. Новый срок – 12 января.

Конев дал согласие начать наступление в этот день. Конечно, восемь суток ему очень нужны, но командующий фронтом понимал, что значило для союзников ускорение движения советских фронтов, как это может облегчить их положение.

Маршал вышел на улицу. Без пяти минут пять. Сейчас будет нанесен короткий, но сильный удар по первой линии обороны. Это еще не артиллерийское наступление, а только начало. Опыт подсказывал, что всегда надо отходить от шаблона, к которому приспособился противник, путать его карты. Обычно проводится разведка боем силами нескольких стрелковых батальонов и изучаются ее результаты, а потом, чаще всего на следующий день, организуется артиллерийская подготовка и наступление. Противник к этому привык и обычно отводил свои части с передней линии. В результате артподготовка не достигала той цели, на которую рассчитывали.

Но сегодня должно быть все по-другому. После удара артиллерии вперед пойдут передовые батальоны, во главе которых стоят опытные, хорошо подготовленные командиры. Если противник покинет свои позиции, то они займут их. А затем будет нанесен мощный артиллерийский удар на всю глубину.

Ровно в пять ноль-ноль лес и поле содрогнулись от артиллерийского грома. Удар был короткий, но мощный: стреляли орудия всех калибров, серую утреннюю дымку и пелену снега прорезали огненные стрелы «катюш».

Батальоны пошли в атаку. Конев не видел поля боя, в линзах стереотрубы клубилась снежная вьюга. Но через полчаса он уже получил известие, что батальоны заняли первую траншею и залегли на подступах ко второй. Немцы приняли этот пятнадцатиминутный удар за артподготовку и не покинули позиций. Значит, замысел удался.

И вот теперь пришло время настоящей артиллерийской подготовки, вернее, артиллерийского наступления. Час сорок семь минут над вражеской обороной бушевал огненный, все уничтожающий смерч.

Конев хорошо помнил каждую артиллерийскую подготовку, которую ему доводилось проводить. Но, пожалуй, такая мощная и продолжительная и, самое главное, такая результативная была впервые.

Все, что было тщательно спланировано и во время артподготовки, и во время прорыва вражеской обороны, и тогда, когда в прорыв вошли танки, выполнялось точно, час в час, без сбоев и накладок, которые так часты в сложном искусстве боя. Под мощный артиллерийский удар, а затем под удар пехоты и танков попали не только войска первой и второй полос обороны, но и резервы. Управление и связь в войсках противника нарушились. Оборона была прорвана в первый же день на всю глубину – до двадцати километров.

Через два часа после начала артподготовки в огромные ворота, пробитые артиллерией и пехотой, вошли танковые армии Рыбалко и Лелюшенко. Они с ходу сбили брошенные им навстречу резервы и устремились вперед. Темп наступления был велик. Армии разрушали вражеские оборонительные узлы, захватывали перекрестки дорог, оставляя в тылу разрозненные и разбитые гитлеровские части. Двинулись и общевойсковые армии.

Рядом, севернее, двигались войска 1-го Белорусского фронта, которыми командовал теперь маршал Жуков. Сталин решил, что в конце войны, когда победа близка, ему не следует делить с кем-либо славу верховного руководства войсками. Он назначил Жукова командующим фронтом вместо Рокоссовского – тот был перемещен на 2-й Белорусский фронт. Несколько позже и начальник Генштаба маршал Василевский также стал командующим фронтом. Координировал действия фронтов теперь Сталин сам.

Но во главе фронтов и армий ныне стояли опытные, закаленные, искусные полководцы, которые умели самостоятельно, творчески решать самые сложные задачи. И наступление от Вислы, через Польшу к Одеру, Кракову, в Силезский промышленный район развивалось мощно и стремительно.

Наступательная операция 1-го Украинского фронта проходила успешно, все звенья многосложного механизма работали слаженно...

Но всего три месяца назад Коневу довелось руководить операцией, которая развивалась совсем иначе, трудно, очень трудно. В сентябре минувшего года пришло известие, что в Словакии вспыхнуло национальное народное восстание. Повстанцы обратились к Советскому правительству с просьбой о помощи. Чехословацкое правительство в эмиграции присоединилось к этой просьбе.

Левый фланг 1-го Украинского фронта находился сравнительно близко от чехословацкой границы, но упирался в Восточные Бескиды, отроги Карпатских гор. Конев полагал, что в этом направлении ему не следует наступать. Прогрызать Карпаты в стратегическом отношении нецелесообразно, гораздо лучше обойти их с северо-запада и с юга. Он готовился к наступлению Сандомирского плацдарма, захваченного летом за Вислой, вглубь Польши, на Краков, в Силезию.

Но все случилось по-иному. Ставка решила поручить Коневу Карпатско-Дуклинскую операцию. Цель – пробиться через Карпаты в район восстания. Ставка, конечно, понимала, что это очень трудная задача. В Карпатах давно оборудованы мощные оборонительные рубежи. Да район восстания и его столица Банска-Бистрица расположены далеко от нынешней линии фронта. Но от восставших пришло известие, что две дивизии армии марионеточного правительства Словакии готовы перейти на сторону Красной Армии и они захватят перевалы, что облегчит Красной Армии преодоление отрогов Карпат.

Наступательная операция началась. Она проводилась силами левофланговой армии генерала Москаленко и Чехословацкого армейского корпуса. Подключалась к операции также армия генерала Гречко соседнего 4-го Украинского фронта.

Дивизии и поддерживающие их танковые и кавалерийские части после артподготовки двинулись через Восточные Бескиды.

Наступление шло медленно. Горный район сильно укреплен. Карпаты обороняла мощная группировка немецких и венгерских войск. К тому же словацким дивизиям, на которые рассчитывали повстанцы, не удалось занять перевалы. Гитлеровское командование раскрыло этот замысел и начало разоружать словацкую армию.

Обстановка усложнилась. Больше месяца шли упорные, кровопролитные бои в горах.

Конев привык к маневру, а тут приходилось пробиваться через каждый перевал, да опыта горной войны войска не имели. И все-таки они придвигались вперёд. В этих боях рука об руку с советскими бойцами шли воины Чехословацкого корпуса генерала Свободы, мужественного командира, настоящего патриота. Повстанцы получали через «воздушный мост» оружие, боеприпасы, к ним перебрасывались партизанские отряды, чехословацкие авиадесантники.

К концу октября армия Москаленко и корпус Свободы захватили Дуклинский перевал и вошли на территорию Чехословакии. Это было знаменательное событие. Но район восстания к тому времени был уже захвачен гитлеровцами. Отряды героических повстанцев ушли в горы и там продолжали партизанскую борьбу.

Карпатско-Дуклинская операция была трудна, кровопролитна и не привела к намеченным результатам, но она вошла в историю как яркий пример мужества, боевого товарищества.

Конев всегда помнил эти полные драматизма дни и ночи наступления через Карпаты по раскисшим от дождей горным тропам; помнил, как лошади, выбиваясь из сил, тащили орудия через перевалы, машина или тягач здесь пройти не могли; помнил, как тяжко приходилось танкистам в горной войне, за каждым поворотом их подстерегала опасность. Помнил мужество пехотинцев, штурмующих огневые позиции и доты в скалах.

Мысленно разбирая эту операцию, он не мог себя и своих подчиненных упрекнуть в крупных просчетах. Тем более он не мог ни в чем упрекнуть чехословацких воинов, они дрались беззаветно храбро и делали все, что было в их силах. Но как профессиональный военачальник, он, конечно, не мог быть удовлетворен итогами этой операции...

Сейчас, в январе сорок пятого, наступление развивалось без помех. Маневр проводился искусно. Главные силы 4-й танковой армии и 17-й полевой армии противника были разгромлены уже в первые дни наступления, тяжелый урон понесли и неприятельские резервы.

Генерал вермахта Фридрих Меллентин писал, что между Вислой и Одером Красная Армия наступала с «невиданной стремительностью». Советское командование, считал он, «полностью овладело техникой организации наступления огромных механизированных армий. Невозможно описать всего, что произошло между Вислой, и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времен гибели Римской империи».

И верно. Две танковые армии 1-го Белорусского фронта маршала Жукова и две танковые армии 1-го Украинского фронта маршала Конева, выйдя на оперативный простор, рвали в клочья, в прах вражеские войска, обходили и охватывали города и целые районы, стремительно шли вперед. Крупные германские части, оказавшись в тылу наших войск, брели по лесам вне шоссейных дорог, желая вырваться из стальных клещей.

Но следом шли общевойсковые армии и подчищали то, что не успели или не смогли сделать танкисты, штурмом брали города, окончательно громили вражеские дивизии, не давая им возможности отсечь оторвавшиеся от пехоты, нередко более чем на пятьдесят и даже сто километров, танковые корпуса. Танкисты обходили и города, превращенные в крепости, и стремительно шли к Одеру и Нейсе. Темп их наступления доходил до восьмидесяти километров в сутки.

Когда авангарды танковой армии Рыбалко, глубоко охватывая Краков с северо-запада, подошли к старинному польскому городу Ченстохову, Конев решил, что ему надлежит быть именно там. Добрался на самолете до командного пункта Рыбалко. Командарм вел переговоры с командирами танковых бригад, ведущими бой.

– С кем, Павел Семенович, сейчас на связи? – спросил Конев.

– С бригадой полковника Драгунского. Он уже в Ченстохове.

– Скажи ему, чтобы был там поосторожнее. Это для поляков святое место.

– Знаю. Я дал указание на этот счет перед операцией.

– Да ты, наверное, бывал в Ченстохове и Кракове.

– Бывал и видел Ясногурский монастырь и матку боску Ченстоховску. Дворцы и костелы Кракова тоже видел. Приходилось.

Конев знал, что Павел Семенович Рыбалко перед войной работал военным атташе советского посольства в Польше и, конечно, глубоко изучал страну. Сохранить в целости этот древний монастырь с иконой божьей матери, которую поляки считают святой и чудодейственной, командующий фронтом и командующий танковой армией считали очень важным делом.

Конев накануне операции специально помечал на карте те польские города, которые представляют особую историческую ценность. Изучал и Силезский промышленный район с его шахтами, заводами, рудниками, где тоже придется вести бои. Соответствующим образом ориентировал штаб и политуправление фронта.

Ченстохов был освобожден, как убедился командующий, без серьезных разрушений. Танковые корпуса и стрелковые дивизии невиданными темпами двигались к Одеру, в направлении к мощному опорному пункту вражеской обороны городу-крепости Бреслау.

Многие немецкие части остались, в тылу, они бредут по лесным дорогам и нередко выходят на тылы наступающих войск, создавая неприятные ситуации.

На окраинах Ченстохова маршал с небольшой группой штабных офицеров задержался на сутки. Танковая армия Рыбалко ушла вперед. В деревне, где расположился фронтовой командный пункт, оставался ремонтный батальон, медсанбат да несколько поврежденных танков.

Маршал вел переговоры по рации с командармом Гордовым, когда к нему подошел явно встревоженный порученец генерал Воробьев.

– Что там случилось? – спросил маршал.

– На нас из тыла выходят немцы.

– Какие немцы? Откуда они здесь взялись?

– Прямо из лесного района сюда двигаются части разбитого танкового корпуса.

Конев нахмурился, отложил микрофон и спокойно сказал:

– Свяжитесь с Корчагиным. Дайте ему координаты. Пусть идет сюда форсированным маршем. По тревоге.

Корчагин – командир механизированного корпуса, который Конев держал в резерве, не пуская в дело до времени. Корпус двигался от рубежа к рубежу следом за наступающими войсками. И вот это время пришло.

Маршал не сомневался, что танки и артиллерия механизированного корпуса с ходу сомнут эти заблудившиеся, разбитые, но все же еще боеспособные части. Так и случилось. К вечеру генерал Корчагин доложил, что остатки танкового корпуса противника остановлены и окончательно разбиты, взято много пленных и техники.

Ну что ж, здесь все в порядке. Надо думать о Кракове. С севера и запада город охватывают танковые корпуса Рыбалко, а с юга и востока – общевойсковые армии. Скоро они сойдутся в городе. Но Конев совсем не хотел, чтобы они втянулись в бои на улицах, как это все-таки произошло во Львове. Нет, такого допустить нельзя. А как избежать уличных сражений, ведь противник не собирается так просто отдавать вторую столицу Польши? Маневр и только маневр. Опыт Львовско-Сандомирской операции научил планировать и неуклонно проводить глубокие танковые рейды, охваты флангов и тылов противника. Командующие танковыми армиями, командиры танковых и механизированных корпусов действуют самостоятельно и инициативно. И он сам теперь мог сказать, что не только прошел на войне серьезную школу маневра на поле боя, но и выдержал трудные экзамены по стратегии и оперативному искусству.

Генерал Франц Гальдер, бывший с 1938 по сентябрь 1942 года начальником генштаба сухопутных войск вермахта, писал в своих мемуарах: «Исторически небезынтересно исследовать, как русское военное руководство, потерпевшее крушение со своим принципом жесткой обороны в 1941 году, развивалось до гибкого оперативного руководства и провело под командованием своих маршалов ряд операций, которые по немецким масштабам заслуживают высокой оценки, в то время, как немецкое командование под влиянием полководца Гитлера отказалось от оперативного искусства и закончило его бедной по идее жесткой обороной, в конечном итоге, приведшей к полному поражению».

Эта школа далась не просто, но теперь советские полководцы вполне овладели сложным искусством маневренной войны, когда надо скоординировать по времени и месту массы пехоты, танков, артиллерии, авиации, искусством, которого так не хватало нашему высшему командованию в начале войны. Сталин тогда ориентировал командующих на жесткую оборону каждого рубежа. Он остерегался маневра, не понимал и не хотел понимать, что своевременный отход нередко важнее жесткой обороны, ведущей к окружению целых армий.

«Под конец войны, – вспоминал Г. К. Жуков, – точнее, после битвы на Курской дуге, Сталин в целом неплохо разбирался в военных вопросах». Это же отмечал и И. С. Конев, хотя считал, что знания в оперативном искусстве у Сталина были поверхностными. Но в то же время полководцы высоко оценивали его роль в организации работы тыла и, особенно, в создании и подготовке резервов, налаживании военной промышленности, обеспечении войск вооружением – эти вопросы Сталин знал.

Краков был освобожден в результате искусного и глубокого маневра танковых и общевойсковых армий. Гитлеровское командование вынуждено было в срочном порядке вывести войска из всего краковского района по единственному юго-западному пути, который был еще свободен. Осознав свою полную изоляцию, страшась окружения, противник бросился в этот проход и уже позже, на открытом месте, как говорят военные, в поле, был разгромлен. Как опытный дирижер оркестра, руководил маршал боевыми действиями войск под Краковом. И добился желаемого. Древнейший и прекрасный город, где каждый дом – сама история, взяли невредимым, хотя он был заминирован и приготовлен к уничтожению.

Стоит отметить, что сегодня, к сожалению, не все помнят этот подвиг...

Тогда, зимой сорок пятого, маршал Конев не имел возможности долго оставаться в Кракове, но он на машине проехал по городу и убедился, что древний Вавель, дворец польских королей, и прекрасные костелы на рыночной площади – целы. На площади, где должен был пройти митинг, посвященный освобождению города, сколачивали трибуну.

Конев не мог принять участия в этом митинге, спешил туда, где развертывался маневр танковых армий, захватывающих в клещи Силезский промышленный район.

Машины маршала двинулись по Бреславскому шоссе к командному пункту генерала Жадова.

За городом маршал сделал короткую остановку, вышел из машины, закурил, размялся. Совсем рядом, вздымая снег, резко остановилась машина. Маршал недовольно посмотрел на обляпанную грязью «эмку».

Из машины выскочил высокий, смуглолицый подполковник в распахнутой шинели.

– Разрешите обратиться, товарищ маршал. Корреспондент «Красной звезды» Симонов. Извините, что я вас догнал.

– Спасибо, что не задавил... Впрочем, рад познакомиться. Но на нашем фронте вы, по-моему, еще не бывали.

– Бывал, но с вами, товарищ маршал, не встречался. Может быть, робел.

– Ну, вы, по-моему, не из робких. К сожалению, сейчас я очень занят и не смогу уделить вам времени. Можно встретиться позже, в Силезии. Остановился я здесь случайно, еду в войска. Наступление идет в высоких темпах.

– Я не буду вас обременять расспросами, товарищ маршал. Но у меня есть просьба.

– Слушаю вас.

– Разрешите мне сегодня сопровождать вас. Приставать не буду, просто буду ездить. Куда вы, туда и я.

– Утомитесь. До ночи придется быть на колесах.

– Я привык.

– Раз так, не возражаю.

В этот день Константин Симонов побывал и у танкистов, и у пехотинцев Гордова и Жадова, слышал, как разговаривает маршал с командующими, как уточняет по карте движение войск, как отчитывает тыловиков за несвоевременный подвоз снарядов. И, верный своей фронтовой привычке, все записывал в блокнот – и нужное и ненужное, и важное и второстепенное. Это был для журналиста интересный и поучительный день, который помогал ему понять, как работает командующий фронтом. Потом это отразилось в его книгах.

Но в тот день они так и не поговорили как следует – только бегло, между делом. И обедали у Жадова тоже на скорую руку.

После войны Константин Михайлович Симонов не раз встречался с маршалом. Более того, в шестидесятые годы они подружились, подолгу сидели в квартире у Симонова, вместе отдыхали, бывали на рыбалке. Писатель помогал маршалу в работе над мемуарами. А маршал с предельной откровенностью рассказывал писателю о войне – о ее трагических и героических днях и ночах. И о многом другом – об арестах тридцать седьмого года, о Сталине, о работе Ставки и фронтовых штабов.

А генерал Жадов, у которого зимой сорок пятого они останавливались и вместе обедали, стал тестем Константина Михайловича.

И еще одно немаловажное обстоятельство.

В конце пятидесятых годов отношения между Жуковым и Коневым по ряду причин несколько осложнились. Константин Симонов сделал все, чтобы маршалы вновь сблизились. В 1967 году Жуков пришел в день семидесятилетия в квартиру Конева и тепло поздравил своего старого боевого товарища...

А в январе последнего года войны и фронт Жукова, и фронт Конева стремительно шли на запад. Шли рядом. Один фронт освободил Варшаву, другой – Краков. Наступление велось искусно, и под ударом оказывались жизненные центры фашистского рейха.

Это не могло не обеспокоить Гитлера и его генштаб.

Бомбежки в этот зимний вечер в Берлине не было, поэтому Гитлер проводил совещание не в бункере, а в своем кабинете в имперской канцелярии. Известия с фронта шли скверные: вся линия обороны по Висле и западнее реки рухнула. Русские танковые армады вышли на оперативный простор, перерезая коммуникации. Маневр резервами невозможен. Фюрер уповал на Гиммлера, направив его на восточный фронт, но оказалось, что рейхспалач ничего не смыслит в военном деле. Русское наступление продолжалось с нарастающей силой. Фронт Жукова и фронт Конева приблизились к Одеру и вышли на коммуникации, ведущие в Берлин.

...На совещании присутствовали только Геринг и новый начальник генерального штаба генерал-полковник Гейнц Гудериан, который так успешно начинал восточный поход, но не оправдал доверие Гитлера под Москвой, не сумел взять большевистскую столицу и был отозван из действующей армии, а затем отправлен на покой. Позже Гитлер назначил его инспектором бронетанковых войск, но и здесь произошла осечка: новые танки и самоходные установки – «тигры», «пантеры», «фердинанды», которые, по заверению Гудериана, должны были создать перелом на фронте, не смогли выполнить своей миссии. Операция «Цитадель» на Курской дуге провалилась. После военных неудач в 1944 году и «генеральского заговора» Гитлер решил снова выдвинуть Гудериана, назначив начальником генерального штаба вместо Цейтцлера.

В кабинете фюрера Гудериан докладывал обстановку на фронте.

На большом столе были разложены карты. Гитлер наклонился над ними. Геринг сидел. Гудериан стоял, распрямив по-военному плечи, и говорил об опаснейшем прорыве советских танковых армий, прошедших через всю Польшу.

В углу за небольшими столиками сидели два стенографиста и записывали все, о чем говорилось в кабинете. Это был приказ Гитлера – будущие историки должны получить точный документ его «стратегического гения». Но вот уже два года шло одно поражение за другим, однако стенограммы велись по-прежнему. Правда, их теперь никто не читал.

Сначала Гитлер сказал, что хотел бы получить ясную картину положения противника в целом, предположительные направления его ударов и районы развертывания. От этого, сказал он, зависят наши контрмеры.

Потом Гудериан доложил о наступлении 1-й и 2-й танковых армий фронта Жукова.

Затем он перешел к сообщению о прорыве танковых армий фронта Конева в Силезии.

– Развернулись очень напряженные бои, – докладывал Гудериан. – Трудная обстановка сложилась в центре промышленной области. Вклинившись с юга и с севера, противник взял в клещи Мисловну и продвинулся в район Катовиц. В Катовицах идут бои. С юга в город проникли танки противника. И далее к северу противник атаковал наши позиции весьма крупными силами, во многих местах ему удалось продвинуться. Генерал-полковник Шернер решил снять с пассивных участков фронта ряд батальонов, чтобы остановить прорвавшегося противника.

Гитлер подошел к карте и спросил:

– Где главная область добычи угля?

В разговор вмешался Геринг и начал показывать основные силезские угольные районы.

Гудериан дождался, когда рейхсмаршал закончит свои рассуждения о силезском угле, и продолжил доклад:

– Русские здесь атакуют силами третьей гвардейской танковой армии. Все ее корпуса настойчиво пробиваются к югу, чтобы охватить промышленную область, с запада.

Гитлер еще раз взглянул на карту и молча вышел в комнату отдыха.

Совещание закончилось.

А в это время маршал Конев как раз и направлялся в 3-ю гвардейскую танковую армию генерала Рыбалко, которая обходила с севера Силезский промышленный район.

Маршал, как всегда в дороге, размышлял о ходе операции. Карта как живая, со всеми ее топографическими обозначениями и условными знаками возникала в памяти. Да, Силезский промышленный район – крупный орешек, его ширина семьдесят и длина сто километров. Здесь почти нет свободного пространства – шахты, заводы, склады, железобетонные строения, массивные дома. По существу, это даже не район, не область, а единый город, или конгломерат городов. Причем шахты и заводы целы, разрушений от бомбежек почти нет, наша авиация этот район не бомбила, американцы сюда не залетали. Сейчас весь Силезский промышленный район охватили наши общевойсковые и танковые армии с трех сторон. Штаб фронта разработал эту операцию как операцию на окружение. И конечно, эффектно замкнуть клещи. Ведь окружение есть высшая форма оперативного искусства, его венец. Так Конева учили в академии, так не раз было и на практике. Через сутки танки Рыбалко сомкнут клещи, и в котле окажется сто тысяч гитлеровцев. Это гораздо больше, чем в Корсунь-Шевченковской операции. Мы окружим гитлеровцев, рассуждал маршал, половина будет уничтожена, половина попадет в плен. Конечно, победа, и немалая. Но ведь есть и минусы у этого замысла. Противник засядет в соединенных друг с другом городках, в этих железобетонных и каменных строениях и будет отчаянно сопротивляться. Начнутся упорные, кровопролитные бои. Крупные потери неизбежны. Да и весь Силезский район превратится в развалины.

«Нелегко было мне, военному профессионалу, воспитанному в духе стремления при всех случаях окружать противника, выходить на его пути сообщения, – вспоминал маршал в своих «Записках командующего фронтом», – не выпускать из кольца, громить, – вдруг вместо всего этого пойти вопреки сложившейся доктрине, твердо установившимся взглядам... На моих плечах лежала в данном случае большая ответственность, и я, не будучи от природы человеком нерешительным, все же, не скрою, долго колебался и все взвешивал, как поступить».

И он решил, что надо остановить танковые корпуса Рыбалко, готовые сомкнуть кольцо, переориентировать всю танковую армию на выполнение совсем иной задачи. Но недостаточно лишь оставить коридор для отхода. Необходимо заставить противника воспользоваться им как единственным средством спасения. Значит, надо показать нашу решимость уничтожить вражеские войска, одновременно тесня их на юго-запад.

На командном пункте Рыбалко маршал сразу сказал, что задача танковой армии меняется.

– Но чтобы выполнять ваш приказ, мне надо вновь поворачивать армию, – ответил генерал.

Чувствовалось, что он сильно переутомлен и без особого восторга воспринимает новую задачу.

– Ничего, Павел Семенович, вам не привыкать. Ваша армия только что совершила блестящий поворот. Давайте сделаем еще один. Кстати, у вас целый корпус еще не развернут, идет во втором эшелоне. Давайте его сразу и выведем на ратиборское направление, а два корпуса застопорим, тем более что связь по радио у вас со всеми корпусами, насколько я понимаю, отличная.

– Да, это, пожалуй, возможно, – осторожно заметил Рыбалко.

– Связь у вас хорошая, я не ошибаюсь? Со всеми есть связь?

– Да, связь есть со всеми. Радио работает безотказно.

Конев улыбнулся.

– Так и передайте сейчас же приказ этим двум корпусам «Стоп», а тому корпусу «Вперед на Ратибор».

Рации были и на машине маршала, и на машине командарма.

Рыбалко молча пошел к своей машине и отдал приказ.

Командный пункт располагался на высотке. Впереди были хорошо видны наши танки, двигающиеся в сторону больших бетонных строений. Чуть подальше – высокие трубы заводов.

Конев еще раз взглянул на черное с белыми снежными прогалинами поле, расстилавшееся впереди, на танки, которые сейчас будут повернуты, и, обращаясь к Рыбалко, произнес:

– До встречи, Павел Семенович. Уверен, что все будет в порядке.

Командующий фронтом уже не первый раз убеждался, что этот маленький, бритоголовый, полнеющий человек в танковом комбинезоне (вид совсем не строевой), – умнейший командир, проницательно понимающий характер и возможности танковых войск. На него можно положиться как на самого себя. Более того, это не просто подчиненный, а боевой друг, опытный, умный, справедливый, без тени угодничества. И если командующий фронтом что-то упустил, не учел, в чем-то ошибся, он знает, что ему прямо об этом скажет командарм Рыбалко.

Решение отказаться от окружения Силезского района оказалось верным. Общевойсковые армии и танковые корпуса сумели к концу января полностью очистить этот район и не допустили его разрушения.

Наступление продолжалось на огромном пятисоткилометровом фронте. Левофланговые армии вышли на Одер, форсировали его и двигались к реке Нейсе.

Город-крепость Бреслау одним ударом, однако, взять не удалось. Наступление забуксовало. Конев принял решение прекратить атаки каменных фортов и долговременных укреплений. Это приводит лишь к неоправданным потерям. Гораздо целесообразнее провести перегруппировку и замкнуть Бреслау в кольцо. Снова командарму Рыбалко пришлось поворачивать свои танковые и механизированные корпуса на сто восемьдесят градусов и наносить удар с запада на восток. Рыбалко как всегда мастерски провел маневр. В городских стенах оставался крупный гарнизон – более тридцати тысяч солдат и офицеров, много артиллерии и другой техники, но теперь они были крепко заперты.

Конев решил оставить здесь для прикрытия лишь одну армию, а все остальные силы бросить в сторону Нейсе. Еще один город-крепость на Одере – Глогау тоже был окружен. В случае, когда мощные крепости могли сковать наступательный порыв, маршал не пренебрегал классическим для военного искусства маневром на окружение, от которого он столь решительно отказался в Силезии.

Гвардейцы-танкисты достигли города Бунцлау, знаменитого тем, что там похоронено сердце Кутузова. Позже военный совет фронта принял решение создать музей в доме, где умер великий полководец. 1-й Украинский фронт наступал по тем самым дорогам и полям, где более ста лет тому назад шагали полки Кутузова и Барклая де Толли...

К концу февраля войска фронта достигли Нейсе и заняли прочную оборону вдоль берега. Но оставался опасным левый фланг фронта. Мощная неприятельская группировка фельдмаршала Шернера «Центр» могла нанести внезапный удар с юга и деблокировать Бреслау, выйти на тылы фронта, а главное – попытаться отбить Силезский промышленный район, «второй Рур», как его называли в штабах вермахта.

Так возникла Верхне-Силезская операция, где войскам фронта пришлось немало потрудиться. Здесь маршал уже не уклонялся от маневра на окружение, и ему удалось взять в кольцо большую группировку противника – пять дивизий.

Всего год назад это была бы громкая победа, а теперь, когда явственно виден конец войны, – лишь еще одна успешная операция.

Бои в Верхней Силезии продолжались чуть более двух недель и изобиловали порой весьма драматическими событиями, требующими от солдат мужества, а от командиров высокого мастерства.

В Верхне-Силезской операции танкисты встретились с новым оружием противника – фаустпатронами, ручными реактивными снарядами, способными с близкого расстояния поражать любую танковую броню. Оружие оказалось весьма опасным для наших боевых машин, и германское командование возлагало на него большие надежды.

Теперь войска фронта занимали позиции вдоль реки Нейсе и готовились к новому, последнему походу.

На Берлин!

Бои прекратились, но развернулась иная работа: пополнение поредевших в шестисоткилометровом непрерывном наступлении частей, получение новых танков и приведение в порядок тех боевых машин, что прошли столь дальний и трудный путь, подготовка артиллерии всех калибров, которой в назначенный день и час придется обеспечивать прорыв нейсенского рубежа, пополнение запасов горючего, боеприпасов, продовольствия. И конечно, отдых перед новой и, как все от солдата до генерала считали, последней боевой операцией в этой войне, названной Великой Отечественной.