И тут Палыч увидел, как Мамон, не помня себя от ярости,
хряснул по роже приятеля. Послышался хруст зубов, а затем
глухой стук.
Пырька, отлетев от удара, шмякнулся о стену и медленно
сполз шматком грязи на пол. Кистень выпал и, гремя железной
гирькой, закатился под шкап. Губы заблестели от крови. Но
это еще шибче взъярило Мамона Сбив шапку, он принялся та
скать Пырьку за лохмы, бросил себе под ноги и топтал до тех
пор, покуда Гаркуша едва оттащил облитого кровью дружка.
Бородатый, серый, как холст, испуганно зыркал карими глаза
ми в сторону набычившегося Мамона и скулил:
— Уймись! Озверел, чо ли? Своих забижать... Пырька-то,
поди, не чужак? Тикать надо! Повяжуть!
Пырька, сплюнув черный сгусток, тяжело поднялся. Окро
вавленный, он часто, по-собачьи, потряхивал головой, будто
хотел сбросить что-то с волос, и вытирал кровищу полой сво
его армяка. Дыхание с присвистом вырывалось из разбитого
рта сквозь раскрошенные передние зубы. Мамон даже не удо
стоил его взглядом.
— А ты что, борода многогрешная? Тоже, гляжу, не уй
мешься?
— Да боязно мне, Мамоня... Культяпый бы под щукин
ским батогом не треснул. Наехали ведь на него в карманов-
ской корчме, ой, чую, наехали... Тады хана всем...
Вожак чиркнул слюной под ноги:
— А тебе, Гаркуша, не в падлу бы и пронюхать, чой там и
как. А то, ишь, привык яйца на краденом сундуке катать.
А Культяпый, не ссы, рот давно говяжьей жилкой зашил. Знает,
наперсток безногий, ежели откроет зевло, я ему зараз гляделки
медными пятаками закрою. Вот, знашь, небось, «сику» мою? —
Мамон ласково, как дитя, огладил толстыми пальцами лезвие
морского тесака. —Так вот, я ее об его потроха заточу... ежели
чо. Давай, пускай петуха Велено так... —мрачно прогудел Ры
жий. Его оловянные глаза, точно вилы, приперли Гаркушу.
— Ты... ты... что, спятил, Мамон?! Окстись! Вся ж улица
пыхнет. Глянь, избы-то впритык, как горох в стручке... —роб
ко пролепетал бородатый.
— Язык заторцуй! Тебе-то чо за беда? Али мошну где за
мазал поблизости? —Глаза главаря сузились, словно проре
занные осокой.
153
