— Входи!
Бронзовая ручка в виде изогнутого тритона опустилась,
дверь подалась, и в проеме показалось смуглое от загара лицо
Шульца.
— Мое почтение. Можно? — хриплым баском с порога
обронил немец.
— Конечно, старина. Тем паче, что ты уже вошел.
— Так звали —нет?
Преображенский, не поднимаясь с кресла, воззрился на се
дого, с просмоленной косичкой на затертом воротнике шки
пера и кивнул головой.
В этом обрусевшем немце таилось нечто непреклонное и ос
трое, как черное железо заточенного интрепеля1. Близко он ни
с кем не сходился, да по совести сказать, вообще чурался кого
бы то ни было. Вековал бобылем на окраине за крепостным ва
лом в по-немецки вылизанном, аккуратном домишке. Несмот
ря на то, что шкиперу уже стукнуло пятьдесят с гаком, вряд ли
кто на берегу иль море мог угадать его истинные лета. Моряк
он был хоть куда с головы до пят: среднего роста, до зависти
крепок и жилист. Он и теперь хаживал в дальние, чертом летал
по вантам и без устали пыхал трубкой, как камчадальский вул
кан. Словом, на жизнь не скулил, в ноги никому не кланялся.
Его сухое, нетипично плоское для немца лицо было точно
гравировано сетью белых царапин и шрамов.
Серые, что вода Рейна, широко расставленные глаза лежа
ли выпукло, как на блюде, своим резким льдистым блеском
вышибая невольную знобливость у собеседника.
Откуда взялся Шульц в Охотске —никто толком не ведал.
Прежняя его жизнь уходила в загадочную глубину прошлого,
поэтому наушничали разное, помимо родства с нечистым,
шептали и такое: дескать, «чухонец-бука апосля чаепития в
усердии великом куски сахару считат!»
«Да мало ли что взболтнут! —заключал сам себе Андрей
Сергеевич. —Пришлого люда в Охотске хоть пруд пруди —
поди разберись!.. У нас ведь тут как водится: каждый недово
лен всеми и все недовольны друг другом. Ай, да ну все... Сам
черт ногу сломит! Главное —Шульц лихой моряк, туго знаю
щий штурманское дело».
1Холодное оружие вроде топора, употреблявшееся при абордаже.
156
