этого бесноватого! Он роет яму для нас... Пусть. Когда роешь
другим, она становится достаточно глубокой, чтобы стать мо
гилой для тебя самого.
Последние слова иезуита подействовали как чудотворный
бальзам. Старик ободрился и, насколько позволяли лета и
кираса, расправил плечи.
— Вы что же... были с ним на короткой ноге, генерал?
— Короче некуда... —Лицо монаха исказилось. —Своей
хромотой я обязан ему. Пуля Диего де Уэльвы сидит в моей
кости.
— Он такой серьезный противник?
Не спеша, подчеркивая свою хромоту, монах прошел к сто
лу и сел в кресло напротив вице-короля.
— Больше, чем вы думаете, ваша светлость... Но, начиная с
Адама, совершенных людей нет. —Монтуа опять улыбнулся.
В линии зубов, мелких, часто посаженных, было что-то уве
ренное, хищное.
— У него есть пороки? —Глаза Кальехи заблестели.
— Всего один. Он честен. А я люблю иметь дело
с
благо
родными... они наивны, как дети.
Герцог с сомнением покачал головой.
— Не думаю. В нем редкое сочетание благородства и хит
рости.
Монах, щелкнув четками, вздохнул:
— Если смотреть правде в лицо, у нас незавидное положе
ние, ваша светлость. Но оно может стать еще хуже, когда этот
кадисский выкормыш возвратится в Мадрид. Уверен, там не
очень одобрят ваши методы. Я знаю, у этого ретивого жереб
ца могущественные покровители.
Вице-король раскурил сигару.
— Вы столь озабочены моими делами, ваше высокопреос
вященство. —Он скрежетнул зубами. —С чего бы это?
Монтуа не ответил. Он замкнулся в себе, и только длин
ные пальцы продолжали бесконечную игру с четками.
— Надеюсь, вы не забыли, герцог, нас с вами... —иезуит
предостерегающе заглянул в глаза Кальехи, —связывает не
что большее, чем дружба. Только благодаря Ордену Иисуса
вы стали тем, кто вы есть сейчас. И братство возлагает на вас
большие надежды. —Он холодными пальцами коснулся ру
ки своего собеседника.
282
