Аманда дивилась: лошадям знати пристегивали колоколь
цы, у них под рукой были стража и оружие. Только они мог
ли позволить себе, окруженные челядью, слушать баюкаю
щий перезвон бубенцов. «Шалят разбойнички, ой, шалят!»
Пэрисон, барон и вельможа, держался стойко и гнал лоша
дей, не жалея ни денег, ни сил. На станциях он на русский ма
нер бил всех подряд по зубам —не за беспорядки, а так: чтоб
уважение иметь.
Англичанки, привыкнув, только молчали: помнили,
сколько горя хлебнули на первых порах. Ямщики, хоть убей,
доброго слова не понимали. Барон щедро рассчитывался за
свежих лошадей, совал серебро заледеневшим возницам на
чай. Те лишь кривились в презрении к заезжему басурману:
ни приподнятой шапки, ни унции пиетета. Зато струнились
и с благодарностью кланялись в пояс, когда какой-нибудь
подпоручик, спешивший на Святки в родное именьице, бил
«по мордам-с», и краше, ежели сие с кровищей иль сломан
ным зубом.
Аманда с ужасом думала всякий раз о ночлеге, когда мох
натые от инея лошади подъезжали к очередной путевой при
стани. Останавливаться приходилось в душных и грязных
клетушках, где за иконами в переднем углу вольно шуршали
неугомонные «прусаки». При тусклом огарке свечи, втридо
рога выторгованном у сонного хозяина, они всю ночь ловили
на себе проворных блох или отбивались от полчищ засевших
в матрасах вампиров.
«У меня все тело в огне, —тихо скулила Линда, теряя рас
судок, —я вся в укусах, как пятнистая форель!»
Ночной посуды здесь тоже не ведали, идти приходилось в
холодные, темные сени, где шумно дышала скотина и векова
ло гремливое ведро.
— Тут, брат, те не Европы! — Пересчитав монеты, тупо
лыбился наутро хозяин аглицкому барону. —Азия-с. Изви
няйте... Брезгуете до ветру ноги студить, извольте, ваше сте
пенство, в карман, аль в сапог помочиться, запрету на это не-
тути... Опять же оказия-с: блохи от сей незадачи разводятся,
аки мальки.
Дождавшись утра, наскоро бросив в желудок шут знает
что, зажав носы, они бежали из этого смрада в жестокий хо
лод, и снова дорога слепила снегом, и снова непереслушный
476
