сжита со света; справедливость — в бегах, вера осталась в
Иерусалиме... И...»
— Довольно!
Мичман смолк. Все посмотрели на помрачневшего капита
на. Преображенский угрюмо глядел под ноги, точно чувство
вал за собой какую-то вину.
— Это что ж получается, господин Мостовой: по мнению
вашего друга, Россия скроена из грязи, пудры и галунов?
Мракобесия, черт возьми? Всяк вор и мерзавец? Кто может,
тот грабит; кто не смеет, тот крадет? Веры нет, а каждый ру
сак —плут иль дурак?! Так, что ли?
Гришенька испуганно опустил глаза, весь задор вышел,
дрожащие пальцы сложили письмо.
— С такими-то речами не долго и до Сибири, —вставил
Захаров, вздохнул и зажурчал хересом.
— Но позвольте, ваше высокоблагородие, —в голосе Мос
тового слышалась дрожь, —это... это же просто слухи... —По
следние слова сорвались как бы в шутку, но серьезность их
вдруг поразила его.
— Лишь ваша зеленосгь, господин Мостовой, залог проще
ния. Прошу усвоить раз и навсегда —я не потерплю, чтобы
фрондировали и фразисго жужжали в адрес Его Величества!
— Но, господа, я же-с только...
— Господин мичман, —ледяным голосом оборвал капи
тан. —Извольте не забываться.
— А я и не забываюсь! —вспылил Гришенька, щеки его
превратились в два пылающих снегиря, подбородок труси
ло. —Если кто здесь и забывается, так это вы. Я всего лишь
прочитал вам... хотел повеселить...
— Молчать! Я приказываю вам сдать шпагу и ступать под
арест!
— Господа! Да вы с ума сошли! Господин капитан!
— Андрей Сергеевич! —Каширин, лизнув пересохшие гу
бы, вскочил со стула. В замешательстве оказались и осталь
ные, лишь Шульц зевал и спокойно слушал, словно речь шла
о шкурах морского зверя. И когда горячечный взгляд мичма
на стукнулся о сиреневый лед глаз чухонца, тот лишь ух
мыльнулся, показав пару желтых клыков, точно сказал: «Ну
что, допрыгался, велиар? Рвать бы ноздри таким гугнивым
бабам, как ты, да не напасешься щипцов!»
500
