терпели кораблекрушение, и будем просить, чтоб нас отвезли в
Пекин, а оттуда негрудно будет, с позволения китайского прави
тельства, приехать в Кяхту. Вот и в России, в своем отечестве!
Но такие приятные, утешительные мечтания мгновенно
исчезали. Так, японцы вас развяжут, говорил нам здравый
рассудок, но это будет в четырех стенах, за железными запо
рами —вот вам и Татарский берег, вот и Кяхта, и отечество
ваше.
Мысль сия повергала нас в ужаснейшее отчаяние. Тогда
уже и одной искры надежды не оставалось. Я неоднократно
говорил: если б кораблекрушение, бедствие, случившееся на
море, или другой необходимый случай вверг меня в руки к
японцам, то я нимало не роптал бы на судьбу свою, и все не-
счастия самого ужасного плена переносил бы равнодушно.
Но я сам отдался им добровольно. От чистого сердца и от
желания им добра поехал я к ним в крепость, как друг их, а
теперь что они с нами делают? Я менее мучился бы, если б
был причиной только моего собственного несчастия; но еще
семь человек из моих подчиненных также от меня страдают.
Товарищи мои старались меня успокоить.
13 июля, на рассвете, остановились мы подле одного
небольшого селения завтракать. Жители со всего селения
собрались на берег смотреть нас; из числа их один, видом
почтенный старик, просил позволения у наших конвойных
попотчевать нас завтраком и саке, на что они и согласились.
Старик во все время стоял подле наших лодок и смотрел,
чтоб нас хорошо кормили. Выражение его лица показывало,
что он жалел о нас непритворно.
После завтрака опять потянули наши лодки вдоль берега
далее. День был прекрасный, тихий; мрачность вся исчезла,
и горизонт сделался совершенно чист. Все соседственные
горы и берега были весьма ясно видны, в том числе Ку
насири и берега, образующие ужасную для нас гавань, мы
очень хорошо могли отличить, но «Дианы» нашей не вида
ли. Я, с моей стороны, и не желал ее увидеть: зрелище это,
если только можно, еще увеличило бы нашу грусть.
[ 244 ]
