В последней половине октября приступили мы к опи
санию нашего дела. Для того были нам даны бумага и чер
нила. Кумаджеро хотел, чтоб мы сперва написали на собст
венных листах сами за себя и за матросов наших, так ска
зать, послужные наши списки, то есть где и когда мы роди
лись, имя отца, матери, сколько лет в службе и пр. Мы
удовлетворили его требованию; но когда это было кончено,
он хотел, чтоб мы на тех же листах продолжали писать вся
кий вздор, о котором они нас спрашивали. Таких пустых ве
щей мы писать не хотели, сказав, что нашего века не доста
нет описать все безделицы, о которых японцы нас рас
спрашивали.
Японцы сначала сердились и увещевали нас, чтоб мы не
отговаривались делать то, что может послужить нам в пользу.
Однако ж мы настаивали на своем, и они согласились, чтобы
мы не писали ничего, к нашему делу не принадлежащего. Де
ло же наше должно быть описано с отбытия нашего из Пе
тербурга: зачем пошли, где плавали и зимовали, как увиде
лись с японцами и пр. Притом они сказали нам, что все про
чее может быть описано коротко, но о сношениях наших с
японцами надлежит писать как можно подробнее и вразуми
тельнее, не выпуская самомалейшего происшествия, а при
том в описании нашем нужно упомянуть о Резанове и Хвос
тове все то, что мы словесно сообщили японцам.
Мы на это согласились и условились с Кумаджеро таким
образом, что в небытность его у нас в тюрьме мы станем пи
сать, а когда он придет, то, взяв Алексея в нашу клетку, будем
переводить написанное на японский язык, а он нас просил
копию для перевода писать так, чтобы между каждыми двумя
строками можно было поместить еще две и более.
Условясь таким образам, принялись мы за дело. Нам хоте
лось сперва писать начерно, чтобы иметь у себя копию; но,
опасаясь, чтобы караульные наши этого не заметили и после
не отобрали у нас наших бумаг, мы делали это весьма скрытно
и с величайшим трудом. Хлебников садился обыкновенно под
ле решетки в большом своем халате, спиною к японцам, ставил
[ 3°6 ]
