Предисловие

Глава 1. Корни
Глава 2. Выбор пути
Глава 3. Пора надежд и свершений
Глава 4. Признание
Глава 5. Истоки творчества
Глава 6. Лад
Глава 7. Хроника крестьянских бед
Глава 8. Единомышленники
Глава 9. Горький вкус власти
Глава 10. Зов Мельпомены
Глава 11. Городские проблемы
Глава 12. Белов - публицист
Глава 13. В поисках истины

Основные даты жизни
и творчества В.И. Белова

Список правительственных наград, почетных званий и литературных премий В.И. Белова

Фото

Глава 4

ПРИЗНАНИЕ

В начале 1966 года, в первом номере журнала «Север» начинает печататься ставшая краеугольным камнем писательского мастерства, повесть «Привычное дело». Повесть была написана Беловым в Тимонихе за очень короткий срок. Ее замысел давно бередил ум писателя. После «Деревни Бердяйки» сам Бог велел написать нечто подобное, и он написал, не ожидая, что произведенное на свет малое детище вызовет такую бурную многолетнюю дискуссию среди читателей и более чем благосклонную реакцию критики.
Забегая вперед, отметим, что повесть имела потрясающий успех. Она неоднократно издавалась отдельными главами и целиком в сборниках в России на протяжении более двадцати лет. Кроме этого, повесть издается на молдавском, узбекском, армянском, украинском, эстонском, литовском, финском, немецком, болгарском, шведском, французском, датском, чешском, китайском, японском и других языках. Она обсуждается в журналах, на литературных вечерах и встречах, конференциях, в кулуарах и просто в разговорах простых читателей прямо на улице.
Многие знают и слышали о триумфальном шествии повести по стране и за рубежом, но о том, с каким трудом она пробивала себе дорогу, как вначале появилась в печати, известно лишь очень узкому кругу лиц.
Редактор журнала «Север» Д.Гусаров рассказал об этом в своих воспоминаниях только в 1996 году.
Повесть ему необычайно понравилась, но, как опытный в издательских делах человек, он сразу же предупредил автора, что вряд ли она гладко пройдет через цензурные рогатки, уж больно все в ней открыто, а состояние колхозного строя показано с такой откровенной прямотой и прозрачностью, что это точно не понравится партийным руководителям высшего звена. Ведь было принято считать, что благодаря усилиям партии и советского правительства колхозы стали жить хорошо, а плохо жили колхозники из-за своей мужицкой лени и засилья кулачества. Оказывается, это далеко не так, очень далеко от истины, фактического положения дел на селе.
Редактор будто в воду смотрел. Опасения Гусарова подтвердились почти полностью. К каким только ухищрениям не пришлось прибегать, чтобы все же напечатать, «уберечь и обезопасить это чудесное произведение под строгим оком цензуры».
Белов был вынужден перевести время действия из 60-х годов на более ранние - 50-е. Затем убрал две главы. Одну полностью (о пошехонцах) и одну - частично. По просьбе редакции автор также дописал одну положительную сцену, характеризующую Ивана Африкановича. В финале повести сделали хитрый реверанс: «Конец первой части», хотя никакой второй части не было и не предполагалось писать. Это позволяло в случае чего заверить «товарищей сверху», что во второй части о колхозах и колхозниках будет написано только хорошее, в духе построения социализма и коммунизма на селе.
Все эти перестраховочные мероприятия, «ходы конем», однако не возымели должного воздействия на тех, кто «командовал литературой». Повесть вызвала шум и волнение. В адрес автора и его произведения прозвучала в Москве резкая критика, подправленная «партийным чутьем» и цензурными соображениями. Председатель Госкомиздата СССР Н.Михайлов разнес ее в пух и прах, пытаясь доказать, что повесть идейно порочна и антипартийна. На очередном Пленуме ОК КПСС тогдашний министр культуры Л.Колмовский дублирует Михайлова почти по всем позициям. Благо еще, что десять лет назад рухнул в стране культ личности вождя и сам он почил на костях своих жертв, иначе не миновать бы провинциальному писателю Белову, дерзнувшему критиковать партийную линию и покусившемуся на авторитет партии (к тому же коммунисту), карающего меча «закона».
Кое-кто повернул нос по ветру, как флюгер, почувствовав, откуда ветер дует. Кто-то пришел в восторг и хлопал в ладоши в своем кабинете, предчувствуя заварушку. Потом неожиданно в рупоре КПСС - газете «Правда» 3 марта 1967 года появилась статья критика Феликса Кузнецова, который расценил повесть «Привычное дело» как «новое значительное явление советской литературы. Я давно не читал, - писал он, - такой прозрачной и точной по языку, такой народной по духу, такой неторопливо могучей прозы». И тут, как говорил незабвенный О.Бендер, лед тронулся, критическую трубу будто прорвало, эмоции критики вырвались на простор. Хлынул поток хвалебных откликов, статей, рецензий и т.д., и т.п.
Вот так начиналось это триумфальное шествие. Так приходилось Белову тогда, и много позднее, доказывать свое право на занятие достойного места в советской литературе.
Вологодский поэт, бывший секретарь писательской организации области А.Романов, ставший настоящим другом и соратником Белова, так вспоминал события, касавшиеся истории создания повести. В 1965 году Белов однажды ему говорит: «Поеду к себе в Тимониху, надо написать повесть, пусть меня не беспокоят». Через месяц принес рукопись. «Читал я - и слов у меня не было: то слезы наворачивались на глаза, то смех облегчал душу, то горькая боль саднила сердце. Сразу стало ясно: «Привычное дело» - корневая вещь, у нее долгая жизнь».
В том же году А.Яшин написал Романову письмо, в котором содержались такие слова: «Васю Белова слушайте и даже слушайтесь (простите меня за откровенные поучения). Помните: это очень большой талант, большой писатель и умница. Это редкий человек и никакая дурь ему в голову никогда не ударит. Он - сила. Дорожите дружбой с ним, не пренебрегайте его советами, даже молчаливыми... С ним вы не собьетесь с пути правды и подлинного искусства. Верьте мне в этом, Саша! И бойтесь карьеристов, дельцов от литературы, чиновников...».
Ю.Селезнев отметил, что ни одно произведение Белова не вызвало столько откликов и споров, как «Привычное дело». Одни обвиняли автора в «культе патриархальных начал жизни, другие видят в Иване Африкановиче чуть ли не идеальное воплощение национального духа». Сам же Селезнев считал, что Иван Африканович - народный тип.
Чем же эта повесть так полюбилась читателям? Чем она их покорила? Что в ней было такого особенного, необычного, не сказанного ранее другими писателями? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно взять в руки повесть и начать чтение. А начитается она так:
«Парме-ен? Это где у меня Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз. Дурачок ты, Парменко! Молчит у меня Парменко. Вот, ну-ко мы домой пойдем. Хошь домой-то? Пармен, ты, Пармен...».
Пармен - это конь. Говорю для тех, кто еще не читал повесть Белова и, может быть, даже не слышал о нем. Для тех, кто на вопрос: «Знаете ли вы Шекспира?», отвечают: «Да, кажется, был такой немецкий композитор или может быть французский художник...». К сожалению, есть такие «экземпляры» в рядах нашей молодежи, в том числе жители Вологодской области, которые не знают живущего рядом знаменитого писателя Белова. Удивляться нечему! Сейчас произведения классиков изучают в сокращенных вариантах, прослушивают с дисков. Чтение вытесняется компьютерами и сотовыми телефонами.
Мы же продолжаем читать.
«Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича? Ждал, скажи. А Иван Африканович что делал? А я, Парменко, маленько выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: «Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай, говорит, вторительную. Все мы, Пармен, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай».
Дальнейшая дружеская беседа с конем проходит в том же духе.
«Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. «Давай,- говорит, - Иван Африканович, на спор, не я буду, грит, если с хлебом все вино из блюда не выхлебаю». Я говорю: «Какой ты, Мишка, шельма! Ну кто вино с хлебом ложкой хлебает? Ведь это, говорю, не шти какие-либо, не суп с курой, чтобы его, вино-то ложкой, как тюрю хлебать...». И что бы ты, Парменушко сказал, ежели этот пес, этот Мишка всю эту крошенину ложкой выхлебал? Хлебает, да крякает, хлебает, да крякает. Выхлебал дьявол, да еще и ложку досуха облизал».
Продолжая разговор с мерином, Иван Африканович садится на груженые дровни и трогается в путь.
«Да, брат Парменко. Вот оно как дело-то у нас с Мишкой получилось. Ведь налелекались. Налелекались».
Конь скоро тащил возок, поворачивая уши назад, внимательно слушая хозяина, не пропуская ни слова.
Мишка остался с расчетом приударить за районными девчатами, да, видать, дали они ему от ворот поворот. Ночью уж нагнал он товарища, вспрыгнул на дровни. Выпили они для сугреву еще бутылку белой, закусили пряниками и, словно не расставались, продолжили беседу. Иван Африканович присоветовал Мишке сосватать Нюшку, деревенскую доярку. Тот живо клюнул на удочку.
- Ты про какую Нюшку говорил? Про сосновскую?
- Ну! - обрадовался Иван Африканович. - Вот уж девка, и красивая, и работница. А ноги возьми, что вырублены...
- С бельмом!
- Чего?
- С бельмом, говорю, эта Нюшка.
- Ну и что? Тебе-то что это бельмо? Это бельмо и видно-то, только ежели глядеть спереди, а сбоку да ежели с левого, дак никакого и бельма не видно.
Решили, не откладывая дела в долгий ящик, ехать к Нюшке свататься. Мать Нюшки, несмотря на позднее время, впустила гостей в избу, поставила самовар, достала бутылку, принесла пирог, все чин-чинарем. Сваты объявили о своих намерениях. Мать согласилась отдать за Мишку дочь: - «Хоть сейчас и вези!». Тут и дочка явилась с работы. Сразу уразумела, что к чему.
«Чего?» - Нюшка в навозных сапогах и в пропахшей силосом фуфайке встала посреди избы и, прищурившись, поглядела на сватов. Потом бросилась за перегородку, проворно выскочила оттуда с ухватом:
«Неси, леший! Чтоб духу вашего не было, пьянчужки несчастные! Неси, леший, пока глаза-то не выколола! Неси вас, леший, откуда пришли!».
Сваты резво ретировались. Невеста им помогла, подтолкнув так, что оба очутились на полу за дверями. Вытолкала их на улицу и закрыла двери.
«Хм! Вот ведь... Бес, а не девка. В ухо плюнуть, да заморозить. Пармен? А где у меня Пармен?».
Пармен в это время по причине того, что хозяин забыл его привязать, один топал по дороге к дому.
Ну, разве можно остановиться, начав читать эту повесть?! Я лично, перечитывая ее в который раз, бегал зачитывать отрывки жене, которая в это время смотрела по телевизору интересный фильм. Ей тоже очень нравилось, но так как уши работали на два фронта, приходилось эту затею оставлять до окончания кино.
И это только начало повести, так сказать, цветочки «беловского языка»! Ягодки - впереди. На путях героев повести встречались ягодки и сладкие, и горькие, такие, что хоть в петлю лезь. Как на большом экране вдруг возникала деревня среди бескрайнего леса и снежной белизны. Вот катится на санях мужичонка, мирно разговаривая с мерином. В избе ждет своего мужа Африкановича жена Катерина. А он, советуясь с Парменом, под хорошим хмельком, выключающем память, вспоминает, сколько же у него детей? То ли восемь, то ли десять? Ежели, правда, считать еще одного, который в животе, то, пожалуй, девять будет...
Рассказ об этой семейной паре, ее достоинствах и недостатках, а также о других деревенских жителях - чуть позже. Пока же посмотрим, что говорят поднаторевшие в таких делах ученые критики, число которых, пожалуй, не меньше, чем самих писателей. Поистине, легко быть стратегом, наблюдая бой со стороны. А до этого передадим первую реакцию на повесть секретаря-машинистки редакции журнала «Север», где была напечатана повесть.
Рукопись поступила в редакцию почтой. Фамилия Белов еще не была на слуху. Знали только, что он писал стихи, небольшие рассказы, закончил Литинститут. Секретарь Галя Иванова первой прочла повесть. Когда она закончила читать, все сотрудники редакции стали удивленно на нее смотреть. Она плакала сначала тихо, стесняясь, потом просто заревела в голос.
«Мы с полным правом можем назвать «Привычное дело» одной из наших лучших публикаций за всю 60-летнюю историю существования журнала», - констатирует редакция «Севера». Нужно признать, что это довольно смелое и откровенное признание, даже как бы унижающее других авторов. Но слов из песни не выбросишь. Что было, то было.
Ф.Абрамов так откликнулся на повесть Белова:
«Привычное дело» приняли все: и либералы, и консерваторы, и лирики, и физики, и даже те, кто терпеть не мог деревню ни в литературе, ни в жизни».
Доктор филологических наук В.Крылов утверждает, что данная повесть Белова - не рядовое произведение новейшей русской литературы. В советской прозе 60-х годов не было ничего равного ей по новизне и глубине видения народной жизни, по эпической полноте ее изображения, по языку. Само название повести привлекает внимание не только емким смысловым подтекстом, но и своей формой.
Еще более экспрессивно высказалась в связи с публикацией повести кандидат филологических наук Н.Крылова. Она считает, что повесть должна быть внесена в золотой фонд русской словесности. Потому что содержит в себе смелый, точный и выстраданный диагноз российской национальной болезни, имя которой - непреодоленный комплекс рабства. Обличительный пафос произведения очевиден. В подтексте повести открывается геноцид, ставший «привычным делом». В этом смысле, заключает критик, имя Белова должно занять место среди имен Пушкина, Грибоедова, Гоголя, Л.Толстого, Чехова, Горького, Платонова, Бакунина, Солженицына, Шолохова и других известных писателей, показавших наготу России во всей ее красе.
Повести посвящены сотни критических статей, высвечивающих ее во всех плоскостях. Естественно, были и отрицательные мнения, но они оставались в явном меньшинстве.
Друг В.Белова, писатель, критик В.Бондаренко, анализируя различные, иногда прямо противоположные мнения о повести, делает такой вывод:
«Мы не хотим признавать, что Иван Африканович жил, как и вся страна, - за чертой милосердия».
В энциклопедии литературных героев (Русская литература XX века. Книга 1. Москва. 1998) главные герои повести характеризуются так.
Иван Африканович Дрынов - колхозник, бывший фронтовик, орденоносец. Живет трудно - в семье девять детей, а заработки колхозные мизерные. Правда, он ловит рыбу, сдает пушнину. Главная черта - любовь к жене Катерине. Для Ивана Африкановича жена, семья, дети, работа, сама деревенская жизнь - не просто форма существования, но и смысл, и красота жизни. Главный недостаток -неравнодушие к спиртному, от которого все неприятности.
Катерина - работает на ферме. Ее рабочий день начинается в три часа ночи. В работе безотказна. Мужа любит, жалеет, прощает ему пьянки и чудачества. Последних детей рожает, несмотря на запреты врачей. Вскоре она умирает.
Здесь кратко отражены основные черты характера супругов Дрыновых, которые наиболее выпукло бросаются в глаза при «общении» с героями.
Однако за житейской простотой, прозой крестьянской жизни, обнаруживается настоящая глубина души русского человека в истинном значении этих слов. Северный русский народ прямодушен, а точнее чистосердечен, в принципе не корыстен, не злобив, милостив; жизнь его протекает на фоне природы и воедино слита с ней. Живя «за чертой милосердия», крестьяне продолжают работать, любить, страдать, радоваться каждому прожитому дню.
Летом 1966 года, в Тотьме, после окончания литературного вечера в Доме культуры, Белов попросил В.Елесина высказать свое мнение о «Привычном деле». Тот, еще будучи журналистом и начинающим писателем, очень точно подметил, что «подобной книги о деревне еще не было, что даже классики-дворяне, с каким бы сочувствием они не относились к мужику, показывали его со стороны, описывали как бы снаружи, а он впервые выразил думы и чаяния крестьянина изнутри, с точки зрения самого мужика».
Сюжет повести незамысловат. Развитие его идет вроде бы без особой динамики, без особых эффектов и завлекающих читателей приемов, как в детективных опусах. Это в целом характерно для прозы Белова. Но главное ее достоинство состоит в том, что повесть - это сама жизнь, неторопливая, перетекающая из века в век деревенская действительность с каждодневной работой от зари до зари и воспитанием детей.
Изображение этой жизни в повести настолько реалистично, зримо, душевно, что невозможно остаться безучастным к судьбам героев, невозможно не заплакать, читая последние заключительные слова исповеди оставшегося без любимой жены Африкановича. Он сидит на могиле и рассказывает жене о своем житье-бытье:
«Ты уж, Катерина, не обижайся... Не бывал, не проведал тебя, все то это, то другое. Вот рябинки тебе принес. Так, бывало, любила осенями рябину-то рвать, и не пью тепериче, постарел, дак и неохота стало. Ты, бывало, ругала меня... Ребята все живы, здоровы. Да. Вот, девка, вишь, как все обернулось-то... Я ведь дурак был, худо я тебя берег, сама знаешь... Вот один теперь... Худо мне без тебя, вздоху нет, Катя. Уж так худо, думал, за тобой следом... А вот оклемался... А твой голос помню. И всю тебя, Катерина, так помню, что... Да. Ты, значит, за ребят не думай ничего. Поднимутся. Вот уж самый младший, Ванюшка-то, слова говорит... Такой парень толковый и глазами весь в тебя... Это, буду к тебе ходить-то, а ты меня и жди иногда... Ты, Катя где есть-то? Милая, светлая моя... Мне-то чего... Ну что тепериче... вон рябины тебе принес... Катя, голубушка...».
Вот она настоящая земная любовь! Прочитав эти слова, кто в нее не поверит? Был, правда, по молодости у Ивана грешок, изменил он своей Катерине с Дашкой Путанкой. Простила ему жена невольную пьяную связь и никогда не вспоминала об этом, не укоряла, не обижалась, хотя в глубине души, может, где-то и шевелился червячок брезгливости, ревности и обиды. Про Дашку она думала: «Дура ты дура, Путанка, да ведь у тебя бы было два раза по семеро и все в родную мать, кабы не аборты... Полдела так-то, трех мужиков извела, не прижился около тебя ни один, а ты все хвостом вертишь, вся измоталась, как пустая мочалка».
По трагичности финала повести ее можно сравнить с рассказом «Весна», о котором мы уже говорили.
Нет, Иван Африканович не выдумка, как полагают некоторые критики. Такой персонаж существовал в действительности, и у него был деревенский прототип, хотя это и собирательный образ. Жизненность его не вызывает сомнений, разумеется, это не фотография, не голый документализм, а настоящий художественный образ, тип. Таких мужиков в деревнях было много. И, разумеется, он не идеал. Более того, по существу все беды Катерины происходили «благодаря» мужниным проделкам. Он и на стороне гульнул, и выпить не дурак, и зачастую попадает в разные неблагоприятные ситуации. Чего там говорить, жена даже зарабатывала больше его в два раза, а то и в три. И заболела Катерина от непомерной тяжести, от постоянной изнуряющей работы дома, на ферме, на сенокосе. Когда Катерину в очередной раз увезли в роддом, мужа рядом не оказалось. Несмотря на запрет жены, он поехал на заработки в Мурманск. Когда же вернулся без денег, без гостинцев, голодный, холодный, грязный, Катерины уже не было на белом свете.
Больше симпатий с житейской точки зрения вызывает Катерина. Это почти образец жены. Она терпеливо переносит все тяготы жизни, прощает мужу его бесконечные похождения, водится с детьми практически одна, иногда за двоих работает на ферме. Любовь Катерины к Ивану удивительно проста и, можно сказать, прозаична, но это и есть самая настоящая, самоотверженная любовь, неподдельное, неистребимое чувство, пронесенное ею до последней минуты жизни на земле и переданное с материнским молоком детям. Нетрудно поэтому предположить, что дети всегда любили и будут любить и вспоминать свою мать, рассказывать о ней своим детям - ее внукам.
Несмотря на многие отрицательные черты личности Ивана Африкановича, образ его воспринимается читателем с самого начала как положительный. Его душевные качества настолько рельефны, что заслоняют собой обычные мужские слабости. Это фронтовик, депутат сельсовета, труженик до мозга костей, добрый, как дитя, юморной, крепкий, жилистый и, наконец, любящий свою жену человек. Уход жены для него оборачивается страшной невосполнимой потерей, утратой интереса к жизни. Он так и говорит Евстолье: «Мне все равно не жить тепериче...». И вовсе не потому, что осталась орава детей, а потому, что прикипел он душой и сердцем к своей Кате.
Африканыч не только не может забить корову Рогулю, которую пришлось от нужды пустить на мясо, он петуху не в состоянии отрубить голову - жалко. Он подбирает замерзшего в снегу воробья и отогревает его в кармане фуфайки. Со своим другом Парменом Иван вообще обращается на равных. Мерин для него даже больше, чем друг. Пармен первейший помощник в хозяйстве, единственный, незаменимый, безотказный.
Приговорочка Ивана Африкановича «дело привычное» характеризует его как человека бывалого, привычного ко всему, много повидавшего и испытавшего в жизни, не пеняющего при этом на судьбу. Правда, вставляет он ее не всегда к делу, иногда просто по привычке. Но именно это присловье как бы помогает ему в различных жизненных ситуациях, помогает философски относиться к критическим моментам.
Отношение самого Белова к героям этого произведения также было неоднозначным. Но нарисовал он Ивана Дрынова с любовью, нежностью, с глубоким проникновением в его внутренний мир, не забывая при этом отметить дурные стороны характера, ибо не бывает людей, идеальных во всех отношениях. Трудно бывает поверить иному писателю, увидевшему и показавшему в своем персонаже только отрицательные или только положительные черты, за исключением тех случаев, когда на эти черты специально акцентируется внимание, чтобы создать социальный тип чаще нарицательного плана. Достаточно вспомнить Тартюфа, Отелло.
Как-то на встрече со студентами и преподавателями МГУ Белов заявил, что вовсе не считает Ивана Африкановича единственным выразителем русского национального характера.
Иностранная критика отнеслась к повести «Привычное дело» в основном благожелательно. Марго Фрэнк (США) писала, что Белов, не скрывая слабостей своего героя, «наделяет его такой моральной стойкостью и силой, что его слабости кажутся второстепенными».
В предисловии к повести, изданной на французском языке в 1969 году, об Иване Африкановиче было сказано, что «это ничем не выдающийся колхозный возчик, но поэт и философ, сам того не ведающий». Насчет поэта, конечно, сильно сказано, а вот с тем, что касается философской жилки, вполне можно согласиться.
Прекрасную способность Белова пользоваться разговорным языком «не ради декоративного украшательства» отметил французский критик А.Берелович.
Преподаватель русской истории Эссекского университета, англичанин Джеффри Хоскинг обстоятельно изучил творчество Белова. Он опередил русских исследователей в плане стилистического анализа языка «Привычного дела» и обратил внимание на несколько способов (типов) повествования, используемых автором. Эти способы, по его мнению, и делают повесть необычной, притягательной для читателей любой страны.
Белов встречался с Джеффри у него на родине в Колчестере, где провел два дня. Во время выступления русского писателя в университете студенты задавали очень много вопросов. Василий Иванович отвечал на них обстоятельно, ничего не скрывая из своей биографии и писательской работы. Английскому преподавателю понравились простота, бесхитростность Белова, соответствие между его словами и делами. Хоскинг пожелал узнать, какие материалы использовал Белов для написания своих произведений. Белов ответил лаконично: «Все это живет во мне». Англичанин восторженно заявил, что «проза Белова - одна из вершин современной мировой литературы», имея прежде всего в виду «Привычное дело».
Грешно было бы обойти вниманием прекрасные пейзажные зарисовки повести, отражающие крестьянский мир во всей его первозданной красе.
«Давно отбулькало шумное водополье: стояли белые ночи. Последние весенние дни, будто завороженные, недоуменно затихали над деревьями. Все гасила и зажигала зеленая тишина...
Белая ночь ушла вместе с голубыми сумерками, багряная заря подпалила треть горизонта и вся деревня замерла, готовясь к пробуждению».
Такие замечательные картины в повести встречаются довольно часто.
А вот как восприняли повесть рядовые читатели.
В редакцию журнала «Север» в апреле 1967 года поступило письмо из Москвы от Н.Гусева. Он просил передать Белову большую благодарность за повесть. «От нее невозможно было оторваться. Жизненная правда, трагизм и скромность автора, боль его сердца - все это с огромной силой передается читателю, волнует до слез». Далее читатель сообщает, что журнал «Север» в Москве не найти, даже в Ленинской библиотеке. Ему пришлось долго ждать своей очереди.
Сравнивая талант Белова с талантом Шолохова в молодые годы, автор письма признался, что герои повести Белова запоминаются ярче, кажутся много симпатичнее и жизненнее.
Другое письмо в этот же журнал от земляка А.Лазурина из Сокольского района было совершенно противоположного содержания, из которого так и хлещет безудержная злость, прямо какая-то патологическая ненависть к писателю.
«Повесть показалась какой-то черной птицей при ясном свете дня. Она зловеще силится вызвать тени прошлого и, мешая события с настоящим временем 60-х годов, хочет кого-то то ли напугать, то ли озлобить или хоть насколько удастся испортить людям настроение.
В этом весь автор с его протестующей бородкой, внешне богобоязненным лицом, но злыми на весь белый свет глубоко посаженными глазками-буравчиками, отхвативший 60% площади журнала, а остальным 20-ти авторам остатки.
Спрашивается, для кого же написана эта длинная, пьяная тирада от начала до конца. Для наших врагов за границей это настоящая находка... Вот смотрите в журналах пишут к чему приводит колхоз, человек износился преждевременно и умер, оставляя семью, а другой готов сунуться в петлю.
Для нас, пожилых людей, повесть ничего не дает. Даже раздражение вызывает... Белов изо всех сил пыжится по каким-то его личным причинам плюнуть в лицо истории и сказать нам старшему поколению вот вы какие круглые дураки...
Пагубная сила повести заключается в том, что в ней много правды, но какой правды - самой низкой, не дающей ничего ни уму, ни сердцу. Правдой со смаком приправленной завуалированной ложью...
Опустошить душу читателя, вселить в нее нытье, неуверенность, растравить ядом мнимой правды и все. Это не больше не меньше идеологическая диверсия в умы людей через страницы советского журнала...».* [Сохранена орфография автора письма]
Такая вот идеологическая отрыжка от «народного» читателя, явно свидетельствующая о зашоренности сознания людей вследствие длительной партийной санации умов. Подобное очернение светлых образов крестьян встречалось неоднократно и потом, когда вышли в свет беловские романы о подлинной, а не вымышленной крестьянской жизни.
В наши дни непреходящая художественная ценность повести не утратила своей свежести как хорошая картина, как старинная икона в бронзовой оправе. Ее с интересом изучают школьники, студенты, пишут по ней замечательные доклады, статьи, курсовые и дипломные работы.
Белов показал своих героев отнюдь не рабами, не бессмысленными роботами-машинами, а живыми совестливыми людьми, терпеливо переносившими все тяготы жизни. Они многого и не требовали. Были бы дом, хлеб да дружная семья. Нам, нынешним, надо учиться жить у крестьян, выживать в труднейших условиях. Повесть ненавязчиво, без особой критической подкладки говорит о том, что народ, особенно городские жители, интеллигенция, в долгу перед крестьянством, в долгу, все еще не оплаченном.
Идет третье тысячелетие. Россия же до сих пор не повернулась лицом к аграриям, несмотря на вопиющие факты несправедливого устройства крестьянской жизни. Поднятые когда-то огромными усилиями миллионы гектар целинных земель наполовину, а то и больше заброшены, запущены, не обрабатываются, не дают урожая. А и собранный урожай в связи с засильем импортных продуктов невозможно крестьянам реализовать по мало-мальски сносным ценам. Химические удобрения вывозятся в Китай. Собранное зерно негде хранить. Принятый Закон «О Земле» работает не на сельское хозяйство, а как будто во вред ему. Коммерсантам и прочим гражданам, получившим сверхдоходы за счет одураченного народа, разрешено покупать не только самые лучшие и красивые земельные участки, но и озера, водоемы, участки леса. И теперь эти «коммерсанты» (а в их числе и крупные чиновники, и бывшие, и действующие министры) огораживают высокими заборами свои владения, пускают по периметру собак, устанавливают на воротах видеокамеры, дабы никто не покусился на их земельную собственность, на «жирный кусок», оторванный у государства, никто не гулял по «их» лесу, траве, не купался в «их» реке.
К сожалению, все это мы уже проходили. Только нынешние «графы» и «князья» получили все это не по наследству, не от своих родственников или царя, а в результате «перестройки», то бишь передела собственности, недальновидной, порочной политики российского правительства.
Материальная и техническая база сельского хозяйства настолько хромает, что вряд ли прочно встанет на ноги в ближайшие годы, несмотря на многочисленные финансовые «вливания». Затянувшаяся на долгие годы болезнь не вылечивается разовыми уколами.
Северные деревни продолжают умирать медленной смертью. Это тоже «привычное» для государства дело, а точнее безделье, еще точнее - явное пренебрежение к земле-кормилице, отвращение к навозу, ибо не ведают горожане, как тяжело достается хлеб. Они лишь сетуют на постоянное повышение цен, хотя, в общем-то, цены накручивают не крестьяне, не производители, а перекупщики, переработчики и новые хозяева - монополисты на энергетические источники.
Это еще что! А как у нас в стране практически частные лица, всякие закрытые общества, концерны и вообще Бог знает, кто и что бессовестно продают природные богатства?! Нефть, газ продаются как собственное сырье. Энергетические деятели получают баснословные дивиденды, которые переводятся в заграничные банки и превращаются в валюту. Откуда у российских граждан, отнюдь не министров, вдруг появляются доходы на уровне американских миллиардеров?! Да это деньги народные, российские! И российские же законы позволяют грабить народ почти безнаказанно. На этом фоне от рук преступников ежегодно гибнет около 100000 человек. 10000 человек ежегодно заражаются СПИДом. Кое-что о рождаемости. У Ивана Африкановича было девять детей. И вообще крестьянские семьи были, как правило, многодетными. А сейчас с одним ребенком не знают, как сладить. Вот и сокращается население России ежегодно более чем на полмиллиона!
На такие размышления наводит чтение повести Белова «Привычное дело» в наши дни.
Обещанного продолжения повести не было. Вместо него появилась другая, которую можно условно считать второй частью «Привычного дела», хотя там фигурируют другие герои. Это повесть «Плотницкие рассказы».
В этом произведении крестьянская жизнь изображена с не меньшим искусством и живостью, теплотой и проницательностью. Здесь опять герои как бы сходили со страниц книги и вживую разговаривали с читателями.
Вновь читателей поражает исконно русская речь с настоем северных вологодских диалектов.
Рассказчик Зорин решил во время отпуска, зимой, отремонтировать деревенскую баню. Попросить помощи в этом деле решил у соседа - старика Олеши Смолина. В избе звонко залаяла собачка. И как только открылась дверь, читатель с головой погружается в глубины этой самой вологодской речи.
«Иди к водяному! Ишь, фулиганка, налетела на человека, -говорит жена Олеши. На вопрос гостя, дома ли хозяин, старуха отвечает:
- А куцы ему, гнилому, идти: вон на печь утянулся. Говорит, что насморка в носу завелась.
- Сама ты насморка, - послышался голос Олеши, - да и завелась не тепере. - Самовар-то поставила? Не чует ни шиша...».
Наружность соседа Белов описывает с легкой иронией.
«Нос торчал у Смолина не прямо, а в правую сторону, без всякой симметрии, разделяя два синих, словно апрельская капель, глаза. Седая и черная щетина густо утыкала подбородок. Так и хотелось увидеть в Олешином ухе тяжелую серьгу, а на голове бандитскую шляпу либо платок, повязанный по-флибустьерски».
За «рюмкой чая» Смолин поведал Зорину о своей жизни.
«Она у меня вся, как расхожая Библия: каждому на свой лад». Да и сам Олеша «как пьяная баба: не знает, в какую сторону комлем лежит». И родился он, как Христос, в телячьем хлеву. А вот как приобщали Олешу к религии: «Помню, великим постом привели меня первый раз к попу. На исповедь... Я, значит, и предстал в своем детском виде пред попом. Он меня спрашивает: «А что, отрок, как зовут-то тебя?» - «Олешка», - говорю. «Раб, говорит, - божий, кто тебя так непристойно глаголеть выучил? Не Олешка, бесовского звука слово, а говори: наречен Алексеем». - «Теперь скажи, отрок Алексей, какие ты молитвы знаешь?» Я и ляпнул: «Сину, да небесину». - «Вижу, - поп говорит, - глуп ты, сын мой, яко лесной пень. Хорошо, коли по младости возраста». Я, конечно, молчу, только носом швыркаю. А он мне: «Скажи, чадо, грешил перед Богом? Морковку в чужом огороде не дергал ли? Горошку не воровал ли?» - «Нет, батюшка, не дергал».
- «И каменья в птичек небесных не палил?» - «Не палил, батюшка».
Что мне было говорить, ежели я и правда по воробьям не палил и в чужих огородах шастать у меня моды не было.
Ну, а батюшка взял меня за ухо, сдавил, как клещами, и давай выворачивать ухо-то. А сам ласково эдак, тихо приговаривает: «Не ври, чадо, перед Господом Богом, не простит Господь неправды и тайности, не ври, не ври, не ври...».
Я из церкви-то с ревом: ухо как в огне горит, да всего обиднее, что зря. А тут еще матка добавила, схватила ивовый прут, спустила с меня портки и давай стегать. Прямиком на морозе. Стегает, да приговаривает: «Говорено было, говори: грешен! Говорено было, говори: грешен!».
Вторая, не менее примечательная в деревне личность, второй главный герой новой повести - Авенир Козонков, — «сухожильный старик с бойкими глазами; волосы тоже какие-то бойкие, торчали из-под бойкой же шапки, руки у него были белые и с тонкими, совсем не крестьянскими пальчиками».
Олеша - обычный сельский мужик, труженик, хороший плотник, острый на язык. Врать не привык, за что не раз имел неприятности, а то и за чужие грехи расплачивался.
Авенир - можно сказать, полная противоположность односельчанину Олеше. Он хитер, любит ездить на чужом горбу, не прочь прихватить то, что худо лежит, но при этом выйдет сухим из воды. Козонков может при случае свести личные счеты. Короче, это антиподы. Собственно, поведение их - как концы магнита, как два полюса электричества. Встретившись, они обязательно разругаются в пух и прах. Дело иногда до драки доходит. А через некоторое время, как ни в чем не бывало, ведут мирные разговоры.
Вот об этих баталиях и других эпизодах деревенской жизни рассказывает автор.
«Плотницкие рассказы», опубликованные через два года после «Привычного дела», были приняты читателями и критикой не менее восторженно. Повесть также неоднократно издавалась в России и за рубежом. По обеим повестям были сняты художественные фильмы.
В перерывах между повестями Белов пишет замечательные рассказы, которые публикуются по отдельности и в сборниках.
Писательский талант Белова набирал силу. Он становится известным. Его произведения получают всеобщее признание. «Неповторим путь одного из наших лучших прозаиков Василия Белова, - скажет позднее критик А.Клитко. - Но, конечно, не в тематическом отношении, не с точки зрения того, о чем или о ком повествует автор «Привычного дела». Белов примечателен, в первую очередь, своим доверием к живой жизни, способностью видеть и изображать человека в его целостности, в богатстве реальных жизненных связей, нравственной устойчивости. Отсюда, вероятно, и тяга писателя к пластике, к вещественности и плотности слова».
В Вологду из Перми приезжает Виктор Астафьев. Как говорил сам Астафьев, приезд его был связан с тем, что он захотел жить рядом с писателями, более близкими по мировоззрению. Критика начинает поговаривать о «вологодской школе», из которой уже вышли Яшин, Викулов, Дементьев, в недрах которой творил Белов и начинал набирать силу Рубцов.
Еще в институте Белов познакомился с Шукшиным. Это подвигло его к написанию киносценария. Так, в 1967 году появляется почти законченный вариант комедийной киноповести «Целуются зори». Шукшин одобрил сценарий, кое-что подсказал, как профессионал в этой области. В 1973 году киноповесть была опубликована в ноябрьском номере журнала «Аврора». В 1977 году на XI Национальном фестивале юмора и сатиры, который проводился в Габрово (Болгария) в рамках Международного конкурса на лучшее юмористическое произведение, В.И.Белов получил премию и медаль «Хитрый Петр». В 1978 году по повести был снят фильм.
В основе кинокомедии - приключения трех деревенских мушкетеров в городе, как они попадают в разные комические ситуации. Утром на машине выехали из деревни Николай Иванович в двубортном костюме с галстуком, в сапогах и кепке, Лешка, «тоже в костюме, но в соломенной шляпе и в ботинках» и старик Егорович в картузе, сапогах, брюках хэбэ, в темно-синей рубахе и шерстяном пиджаке. Ехали в гости к зятю Егорыча - Станиславу. В гостинцы взяли кадушку с солеными рыжиками. Адрес зятя Егорович выучил на память, да еще на всякий случай положил в картуз конверт с письмом. Едва успели на пароход. Утром, когда вышли с парохода, оказалось, что у Егорыча фуражку подменили. А в ней и адрес остался. Адрес-то он вроде помнил, а вот фамилию зятя забыл. Да и адрес в уме старика сохранился не полностью, только дом и квартира, а название улицы запамятовал, на «сы» начинается.
В справочном бюро зятя не обнаружили. В гостиницу друзей не приняли. Бочка с рыжиками была оставлена в камере хранения без квитанции, так как «сырой» багаж не хотели принимать. Лешка попал в медвытрезвитель. Воробьевы Николай Иванович и Егор Егорович ночевали в подворотне, прямо на асфальте. Дальнейшие события развивались по всем законам юмористического жанра.
Постоянно слушая, изучая вологодский говор, Белов неизменно находил в нем неистребимый юмор, афористичность поговорок и присловий, меткие словечки, оригинальные самобытные диалектизмы, легко вписывающиеся в речь героев произведений. Так появились на свет «Бухтины вологодские завиральные в шести темах». Причем записаны они автором вполне достоверно со слов знакомого печника Кузьмы Ивановича Барахвостова, колхозного пенсионера, в присутствии его жены Виринеи и без нее.
Этот Барахвостов, надо сказать, почище деда Щукаря будет, а по части художественного вранья далеко его переплюнет.
Поначалу Кузьма охотно рассказывает о том, как он родился.
«Дело было в шестнадцатом году. Начал я тогда задумываться, родиться мне или погодить? Думал, думал, не знаю, что и делать. Девять месяцев ждал, пока не родили. С одной стороны ладно, что и родился. Эта забота у меня отпала. А с другой... Вижу, на белом свете дым коромыслом, ничего не поймешь...».
И было у Барахвостова в жизни много всяких приключений. В детстве по деревьям да по огородам чужим ползал. Подрос, жениться захотел. Женился. Не успел пожить, отец и говорит:
- Гони свою бабу. Иконы все выкидала, корову не доит, сидит над бумагами, рот в черниле...
Так и отвез ее обратно к родителям. Это уж потом Виринею-то сосватал. Да и с ней бывало всякое. Даже корову самому доить приходилось. А она машет хвостом, как помелом - то по носу, то по глазам, да и хвост-то не шибко чистый. Тут сват Андрей присоветовал. Ты, говорит, к хвосту-то кирпич привяжи, она и не будет им махать. Так и сделал Кузьма. Начал доить. Корова махнула хвостом с кирпичом и звезданула дояра прямо по голове, хорошо еще, хоть жив остался. Потом корова совсем обнаглела, как будто насмехаться над ним стала. «Бывало, только подойдешь, - рассказывает Кузьма, - молока полный подойник. А она, шельма, что делает? Заднюю ногу поднимет да в подойник-то и обмакнет. Еще и побулькает в молоке-то ногой-то». Пришлось продать. Купили козу. Так и из-за нее с Виринеей постоянные конфликты назревали.
Пошла у них с Виринеей на свет ребетня. Иной год и по два-три народится. В сельсовете даже записывать перестали. Пришлось взять на домашний учет.
Между делом Барахвостов вспомнил, как в юности пришлось пасти телят. «Только солнышко встанет, оне хвосты на спину, копыта в небо. Завзлятывали. Пока одного в коллектив восстановишь, другой от стада наяривает... За этим сбегаешь - тот сбился с фарватеру. Такое возьмет зло, заревишь и давай их сам разгонять».
На природе, в лесу, Барахвостов чувствовал себя привольно и замечательно. У него и тетерева к пенькам были привязаны - жирок нагуливать, и даже медведь знакомый был. Пока трезвый - муху не обидит, а как выпьет, все тормоза у Мишки отказывают.
И рыбак он отменный. Для себя он ловил так, ради баловства. А вот для народа придумал невиданный в истории способ. Река летом пересохнет, только небольшие омута и остаются. Кузьма накалит на костре большие камни да и сбросит в омут. Рыба за полчаса сварится. Сбегает в деревню, позовет народ с ложками, все хлебают да рыбака нахваливают. «Бывало, целое лето кормишь всю деревню», - без излишней скромности рассказывает Кузьма. Как тут не поверишь.
Народ Барахвостова уважал. Дело дошло до того, что бригадиром его поставили. А работнички-то ленивые, дисциплину соблюдать не хотят. Что он тогда сделал? Он всех работников перевел на начальственные должности. Что тут случилось, трудно поверить. В магазин не успевают товары завозить. Кругом идет ремонт да строительство. Больших детей отправили в институт, маленьких - в ясли. В каждой семье - сберкнижка. Коммунизм, да и только. Сверху дают приказ: выращивать кукурузу. А она не желает расти, хоть лопни. Кузьма и тут не растерялся. Велит бабам поливать эту культуру два раза парным молоком. Она и поперла, а Кузьма передовиком сельского хозяйства стал.
Много еще чего Барахвостов набухтил, да мы всего рассказывать не будем. Кому интересно, почитайте книжку, большое удовольствие получите.
Вот такой у Белова получился образ деревенского юмориста, ловкого завиральника. Был ли такой мужик на самом деле или выдумал его Василий Иванович, не так уж и важно. Главное- смешной он мужик, смекалистый и языкастый, и прожил, видать, долго. Говорят, минута смеха день жизни добавляет. Вот так-то.
Первая серия бухтин была опубликована в 1969 году. Продолжение последовало в 1996-м. Но это уже были не просто Бухтины, а Бухтины перестроечные, современные.
Барахвостов не очень-то хотел раскошеливаться на бухтинку, да не утерпел и опять выдал на гора свои «мыслишки» и размышления, хоть и завиральные, но больно уж ядреные, колючие, видно, достала его эта «перестройка», шибко зазудила язык. Многим «большим» людям досталось от него на орехи.
Вот, к примеру, спрашивает Кузьма друга Андрея, куда он свой ваучер вложил? Тот отвечает: «В ликероводочный комбинат». - А ты? - спрашивает Андрей. А Кузьма, оказывается, сходил с ним в отхожее место, да и то не очень удачно. Ценные же бумаги Кузьма с супругой Виринеей на стены наклеили, чтоб не дуло с улицы.
«Друг Андрей за Гайдара обиделся. За Чубайса того пуще. Устроил политинформацию: «Ты, - грит, - Барахвостов, как был контра, так и остался контрой... Тебя, - грит, - давно пора арестовать, да в самое студеное место выслать! Чубайса костишь, а сам всю жизнь плут!».
Кузьма на такую критику не обиделся. Он сам кого хошь может критикнуть. Вот, к слову сказать, почти поголовно все торговцами стали. Раньше были спекулянты, теперь - коммерсанты. Некоторые стали вместе с начальством открывать магазины и банки. Все города железными решетками покрылись: окна в решетках, двери в решетках, дачи, теплицы - все в решетках. До чего дожили, что и железа в Череповце не стало хватать. Девки и бабы, которые побогаче, стали разные пластические штучки к живому телу пришивать. Даже Виринея свихнулась, говорит: «Хочу, как у Пугачевой...».
Бабам стало курево нравится. За вино само правительство горой стоит, разные там банкеты устраивает да фуршеты. От радива и телевизора никакого спокоя не стало. «Живу в своем доме, а хуже чем на вокзале».
Бабы и девки стали носить штаны - джинсы (это портки такие американские), а парни волосья до плеч распустили. Другой раз не разберешь, где баба, где мужик, можно и в конфуз попасть.
Барахвостов даже письмо самому Ельцину написал. Мол, трактористы ездят пьяные, молодежь брак не регистрирует, младенцев совсем мало стало и т.п. Демократические газеты врут, да еще мужика матом покроют и детишкам фотографии покажут со всякими женскими и мужскими местами.
Сват посоветовал Кузьме в депутаты идти. Мол, они сами себе оклады назначают и привилегии, с деньгами будешь.
Повыступал Барахвостов на собраниях и митингах, наобещал народу три короба, его и выбрали с первой попытки.
В Думе повстречал Кузьма Горбачева, не растерялся, прямо всю матку-правду в глаза ему высказал: «Ты всю Россию по миру пустил...». А тот: «Пустил не я, а Ельцин».
Барахвостов быстро себя проявил, став в Думе выступать, как политолог какой. Даже сам Гайдар его заметил, обещал академиком сделать. А еще выдали Кузьме премию и звание Героя присвоили.
Это еще что. Он в Америку полетел на спутнике - наводить порядок. Это США устроили в России перестройку. Решил он там сделать тоже перестройку. За три месяца развалил штаты.
В общем, натворил Барахвостов дел, будучи депутатом и академиком.
Эти последние бухтины многим не понравились, особенно демократически настроенным депутатам, крупным чиновникам и некоторым товарищам в «независимой прессе». Некий господин Федякин с помощью «Независимой газеты» ополчился на вологодского писателя своей разгромной рецензией «Барахвостов в Думе».
Товарищ критик с места взял в карьер, ухватив быка за рога. Он умудрился увязать бухтины завиральные (особый, специфический жанр) с продолжением «войны с демократами». Обидно стало Федякину, что Барахвостов подцепил и «Гайдаров», и «Зюгановых», и либералов, и демократов. Походя «ценитель таланта» Белова подковырнул «Привычное дело», «Кануны» и «Год великого перелома», которые, якобы не писались, а вымучивались. Произведения Белова ассоциируются у автора только с «деревенской прозой». Замечательных поэтов Есенина, Клюева он также именует деревенщиками.
В «Бухтинах перестроечных» Барахвостов - Петрушка, утверждает Федякин. - Орет, руками размахивает, голос писклявый». Слово Белова плосковато, ходульно, но Барахвостов выручает, мелет все без разбору. «Грубовато? Так он же смерд, расшаркиваться не приучен».
Вывод автора такой: бухтины перестроечные - это не художественное произведение, а сплошная политика. (У нас сейчас вся жизнь на политике построена! - К.В.). Напрашивается встречный вопрос к автору: разве не писали о политике другие известные писатели в форме памфлета, фельетона, басни, песни и т.д.? Писали, и будут писать, пока цензура и всякие культы личности душат свободу слова и творчества.
Что тут сказать? Видно, сильно задел Белов либерально-демократическую верхушку, наступил, так сказать, на любимую мозоль. Рецензия, похоже, была «заказана». Исполнитель заказа все выполнил наспех, сумбурно, мешая в кучу г... и толокно, желая показать, что и на известного писателя можно надеть узду, облить его помоями. Но тот поступил по совету дедушки Крылова:

Завистники, на что не взглянут,
Подымут вечно лай;
А ты себе своей дорогою ступай:
Полают да отстанут.

Понятно, что Крылов имел в виду не только завистников. А Белов с помощью своего «слова» и своего героя - деревенского шута - так или иначе, сумел показать изъяны современного общества.
Любопытно отметить, что тот же Федякин к 65-летнему юбилею писателя Белова, в той же газете за 22 октября 1977 года опубликовал более благосклонную по отношению к Белову статью.
С 1962 по 1972 год Беловым было написано более пятидесяти рассказов. Популярность его все более возрастала. Он совершает зарубежные поездки, знакомится с иностранными писателями, учеными, общественными деятелями, выступает перед студентами, преподавателями, ведет переписку. Критика единодушно признает его произведения новым явлением в литературе. Но это было только начало долгого пути. Белов не останавливается на достигнутом. Он пишет романы и другие крупные произведения.

далее