Ревел адский огнь в черных дырах сатанинских, и бес
пощадно, с дыхом железным, вращалось и вращалось Все
ленское колесо.
Но в библиотечной тиши чудилась бесконечная недвиж
ность, чудилось, что все давным-давно свершилось и про
шло, что ничего никогда уже не будет и быть не может даже
после конца света. И совсем уж глупо мечталось о собствен
ных ненаписанных книгах, которые, подобно “Архипела
гу Гулагу” , тоже будут запретны. И хотелось в меру пост
радать незнамо за что... В страдальчестве великая, после
дняя любовь грезилась...
Но иные содумники юных лет страдали без утайки, гор
дились и дорожили своим открытым страдальчеством. Но
не желали понять и признать, что не стоят выеденного яйца
их натужные страсти, что время кровавого страдальчества
принадлежит другим. Но личные пустые страсти упорно
множились на несущественные общественные, нули мно
жились на нули, мороча сознание иллюзией больших чи
сел, путая все здравые выкладки и расчеты. И несуществу
ющее путалось с существующим. О, сколь многое пута
лось!.. И по сию пору путается — и в ногах, и в мозгах, и в
незримой пустоте паучьей.
А библиотека Литинститута была замечательной, по
клон ей благодарный. Но вот книг Владимира Набокова в
ней, увы!, не было. А без Набокова, как и без Шолохова,
нельзя представить отечественную словесность 20-го века.
Оно, конечно, можно — и даже вполне возможно. Ведь
обходятся иные наши борзописцы без “Тихого Дона” и без
“Других берегов”, да еще их творцов постыдно хают. И
ничего — не обеднели духовно и утробно, и честно числят
ся в литературоведах, критиках, а Солженицын аж в про
роках. И даже чего-то там сочиняют и учат-поучают в том
ЛЕВ КОТЮКОВ
81