Он тихо лежал и отрешенно смотрел на обугленные ветви,
за которыми тянулись чернявые космы дыма. В голове была
удивительная пустота, и жизнь вокруг тоже казалась пустой
и никчемной. «Господи, ведь решительно ничего не было
прежде, до сего дня», —Андрей устало закрыл глаза, болез
ненно остро чувствуя тяжелый горячий воздух вечера и ще
котливые струйки пота, сбегающие из-под мышек под спину,
липкие, клейкие...
Он ощутил прильнувший к телу пакет, отбитый у огня; и
подумалось ему, тепло подумалось, что не пакет это вовсе грел
его грудь, а горячая и мягкая рука самого Государя, который
склонился над ним, светло улыбаясь, и как бы молвил: «...Ая и
не сомневался в вас, Андрей Сергеевич. Молодцом —не опозо
рили фамилию батюшки своего. Благодарю за службу». И от
мысли такой нечто большое и сладостное растекалось по телу,
наполняя спокойствием и благодатью. Остальное же ему виде
лось мышиной возней, не заслуживающей никакого внимания.
Чувство достойно выполненного долга покрывало все.
— A-а, вот ты где, антихрист проклятуш-ший! Разлегся?!
Транди тя в корпетку! —неожиданно взорвался сбоку от него
визгливый, скрипучий голос. Он резанул по нервам, будто
пила по зубам.
Преображенский покренил голову. В сажени от телеги,
опершись на клюку, стояла жилистая старуха. Ее узкие, как
две пиявки, губы беззвучно шевелились. Сгорбленная старо
стью, она была ряжена в плешь истертую черную плюшевую
двубортку, которая делала ее еще безобразнее.
— Эх ты, заворуй бясстыжий! Сглазу на тя нетути! По ми
ру людей божьих пустил, ирод ты окаянный. В очи-то гля
деть как будешь?
— Не гнуси, ведьма! —огрызнулся Андрей Сергеевич. На
его зардевшихся щеках скакнули желваки. —Опомнись, ста
рая! Кого ж это я по миру пустил?
— Когось? Ужли не знаешь, иуда? Черт заезжий! Купече
скую! Всю подчистую в два края... Головешки токмо и есть,
вишь, полыхает-то как?
Старуха начинала бесить. Он собрался уже послать ее куда
подальше, но что-то заставило его промолчать.
— Пожар... пожар из-за моего дома? —осилившись, про
шептали его губы, лицо побледнело.
168
