всякого турка за грудки возьмет и ярмо наденет! Да мы тоже
не в хлеву родились, голубчик, потели в ученых храмах...
Пусть знают: есть еще у русака порох в пороховницах!
Разговор шел на французском, но граф Румянцев (боль
шой охотник до русского слова) частенько переходил на род
ной язык, а когда обида душила пуще, помогал себе народны
ми восклицаниями.
— Сверх казенных денег хочу свои дать. —Старик ловко
запустил руку в ящик стола и извлек сверток.
Осоргин вспыхнул и хотел возразить, но граф опередил:
— Не возьмешь —обидишь по гроб... Держи!
— Слушаюсь, ваше сиятельство! Все будет исполнено в
срок! —звучно заверил капитан и по-военному склонил голо
ву. —Имеете что-нибудь еще приказать?
— Имею! —Румянцев плеснул звонком —ливрейный ла
кей внес хрусталь и шампанское.
Граф хлопнул об пол разлетевшийся сверкающей росой
опустошенный фужер и сырой щекой прижался к Осоргину.
— Господь с тобой, Алеша... Держись, голубчик! Держись!
Князь путался в чувствах: и горечь разлуки, и гордость за
возложенную честь, и боль за опального канцлера...
Со слезами на глазах он по-сыновьи обнял Николая Пет
ровича, точно желал влить в него, безутешного, свою моло
дость и пыл.
— Обещаю, ваше сиятельство, не пощажу своих сил, все,
что смогу!..
Глава 10
Уж было за полдень, когда князь Осоргин вышел от графа.
Перед глазами рисовались перспективы одна другой краше.
Голова была не своя, предстоящая миссия пьянила почище
старого русильонского вина.
На Англицкой набережной было на удивление тихо в тус
кло-серебристой дымке наступающих сумерек. До самого
Медного всадника будто все вымерло. Дворцы и особняки
вдоль Невы устремлялись в прозрачную даль торжественной
воздушной полосой. В серой акварели неба боролись с поры
вами ветра редкие чайки, отчаянно державшиеся черных
46
