мать, что они нашим письмом торгуют, рассылая оное на
продажу, как вещь, достойную кабинетов редкостей*.
Скучнее всего нам было писать для чиновников, потому
что они всегда хотели знать, что мы им писали, а получив от
нас перевод, тотчас ходили к Хлебникову, чтобы и он
перевел то же. Они сличали переводы и усматривали, правду
ли мы говорим, а когда он что для них писал, то они к нам
после приносили для поверки перевода. Таким образом
однажды я причинил большой страх и хлопоты Хлебникову.
Один из чиновников просил меня, в третий уже раз, напи
сать ему что-нибудь по-русски. Я в досаде написал сле
дующее: «Если здесь будут когда-либо русские не пленные,
но вооруженные, то они должны знать, что семерых из их
соотечественников японцы захватили обманом и коварст
вом, посадили в настоящую тюрьму и содержали, как пре
ступников, без всякой причины. Несчастные просят зем
ляков своих отомстить вероломному сему народу достой
ным образом». И подписал свой чин и имя, а когда японец
спросил, что это такое, то я сказал ему: «Русская песня. Бе
реги ее до того, как в другой раз здесь будут русские, и по
кажи им». Он понес ее для перевода Хлебникову, который
не знал, что ему делать, но после попал на ту же мысль, что
это очень мудреная песня и перевести ее трудно; тем и от
делался.
25 августа пришел к нам второй начальник Отахи-Коеки.
Он прихаживал редко и всегда с чем-нибудь необыкно
венным; с ним была большая свита. Остановясь в коридоре
перед моею каморкою, велел он подле решетки постлать
рогожки. Смотрю, что будет. Наконец, велел что-то нести, и
‘ Японцы большие охотники до редкостей: первая их страсть собирать
какие-нибудь необыкновенные вещицы. При нас не было ни одного
солдата, который бы не показал нам чего-нибудь почитаемого им ред
костью; у некоторых хранились в нескольких бумагах складные матрос
ские ножи, полученные ими от Лаксманова экипажа; другие берегли
медные деньги наши или пуговки; иной хранил какую-нибудь бездель
ную ракушку или камешек и т. п.
[
272
]
