меня послали, не было, и время не позволило взять. Я не имел
с собою ни полушки денег, ни куска хлеба; не знал, с кем, куда
и зачем еду, ибо не сказано мне было ни одного слова, кроме
сего: «Ступай, ступай скорее».
Плавание наше продолжалось восемь часов с лишком. Во
все это время холодный осенний ветер дул в меня, обмо
ченного с ног до головы так, что не осталось на мне ни од
ной сухой нитки.
Мы приехали в город часу в третьем пополуночи. Я вышел
из лодки, как сонный, почти без памяти. Матросы мои приве
ли меня в какой-то дом; подали огня, разбудили хозяина. Он
вышел ко мне и стал со мною говорить; но я не мог отвечать
ни слова: язык мой не ворочался и был деревянный. Хозяин
велел подать мне рюмку вина; я выпил. Он начинает опять со
мною говорить, но, видя, что я ничего не отвечаю, оставляет
меня одного и уходит. Я не знаю сам, что делаю, иду вон из
горницы, схожу с низкого крыльца и, отойдя сажен двадцать,
останавливаюсь. Память возвращается ко мне, и я, думая, ку
да я иду, осматриваюсь кругом, а в темноте ничего не вижу.
Хочу идти назад, но не могу вспомнить, с которой стороны я
пришел на это место. В этом недоумении прихожу я в отчая
ние: ноги мои подкашиваются подо мною, я невольно сажусь
на землю и теряю совершенно всякое понятие и память.
По долгом некоем забытьи, с отменной легкостью и свобо
дою чувств, открываю глаза: вижу свет, вижу, что я в какой-то
избушке лежу раздетый на соломенной постели, между двумя
какими-то незнакомыми мне человеками, которые подле ме
ня крепко спят. Протираю глаза, не верю сам себе; думаю, что
это мне видится во сне. Но между тем чувствую в себе новые
силы, новую бодрость, свежесть и веселие.
Напоследок хозяева мои просыпаются, и я узнаю от них,
что они те самые матросы, которые привезли меня на лодке
(ибо я до сего времени лиц их не видал за темнотой). Они,
возвращаясь домой из того дома, куда меня проводили, неча
янно наткнулись на меня, сидящего согнувшись на улице, и,
видя, что я в беспамятстве, подняли меня, отвели, или, луч[863 ]
