По счастью, ветер сделался тише, и все больные в тот же
день свезены были на берег к тому месту, куда послана была
наша шлюпка. Бургомистр пригласил меня у него отобедать,
чему я был очень рад, потому что крепко проголодался и, не
имея денег, не имел надежды что-нибудь поесть. За столом
он много разговаривал со мной (разумеется, по-немецки) и,
казалось, меня полюбил.
После обеда был я в великом затруднении, где ночевать.
Отыскал одну маленькую гостиницу (трактир), но хозяин не
хотел меня пустить, отговариваясь, что он не принимает бо
лее никаких постояльцев; в самом же деле (как он после сам
мне признался) опасался имени русского, которое со времен
Петра Великого не переставало у них быть страшным. Нако
нец, дал мне комнату и постель.
Я ночевал спокойно и, поутру проснувшись, узнал, что
ночью ветер скрепчал так, что лодки не могли более ходить
по морю и всякое сообщение между берегом и кораблем пре
секлось. Зная, что на том месте (ибо в бытность мою на ко
рабле я оное видел), куда свезены больные, нет никакого
строения, кроме одной малой избушки, и воображая, что
они должны лежать на открытом воздухе, пришел я о них в
сожаление.
Я
захотел их увидеть. Как ни трудно казалось мне
идти туда и назад пешком (ибо место это находилось верстах
в восьми от города), однако ж я пошел. Дующий с моря бур
ный ветер, сырая погода и непротоптанная по песчаным буг
рам дорога весьма меня утомляли; а печальный вид стоящего
вдали корабля нашего и воображение, что иду туда, где
шлюпка наша погибла, наводили на меня уныние.
По приходе же моем представилось мне плачевное зрели
ще: больные, сто с лишком человек, лежали на берегу, ничем
от ветра не закрытые, без пищи, без одежды, без всякого
призрения. По свозе их с корабля ветер вдруг сделался кре
пок, так что ничего для них свезти не могли, даже и сам ле
карь не успел съехать. Они, увидя меня, все застонали и ста
ли жаловаться, что умирают от холода и голода. Второе зре
лище было еще плачевнее. Неподалеку от страдающих
[
8 6 5
]
