увидев его в Париже, а затем плотнее столкнувшись в Риме,
она отчетливо поняла, что в одном теле уживаются по мень
шей мере два человека, две личности —один Нилл Пэрисон,
которого знает свет, и другой —темный, жуткий, скрытый от
посторонних глаз.
— Вот вы как? Смело. Безрассудно. Даже очень! —Барон
не сделал ни niaiy, но в его тоне, в манере было что-то прене
брежительное, сразу напомнившее дочери Филлмора о том,
что она не вольная птица, а всего лишь сидящая в клетке ку
рица, ждущая ножа. Он стоял спиной к тихо потрескиваю
щей головнями печи, заложив руки в карманы жакета.
Мелкие карие глаза смотрели на нее изучающе и насмеш
ливо, отчего она немедленно почувствовала себя нескладной
и некрасивой. Пэрисон был далеко не Аполлон, но слыл тон
ким знатоком женских прелестей и, ведая об этом, она созна
вала, что даже на неискушенный взгляд выглядела теперь
дурно.
— А я всегда думал, что вы умнее, миледи. Вижу, вы не из
тех жеманниц, которые любят вежливые фразы. Вы предпо
читаете говорить то, что думаете?
— Надеюсь, что так.
— А вы не боитесь, что мы споткнемся на этом камне и не
поладим?
— Во всяком случае, сэр, не будете думать, что я славнень
кая дура, которая, стосковавшись в дороге по мужчине, будет
не прочь завести с вами интрижку под одеялом?
— Уж во всяком случае, не в этом платье. —Он сально хи
хикнул, изумрудная табакерка вновь заиграла тусклыми бли
ками в крупных пальцах.
Аманда попыталась еще что-то сказать хлесткое, гадкое, но
голос не повиновался. Ее трясло от отчаяния, усталости и
нервного перенапряжения. Едва чувствуя под собой ноги, она
как во сне опустилась на жесткий старый диван, сжалась в
комок, вцепившись руками за плюшевый подлокотник. Вряд
ли что-нибудь может так сломить человеческий дух, как со
знание полного краха и бессилия.
Нилл Пэрисон продолжал наблюдать, как оранжевый от
блеск огня пляшет на складках ее помятого платья. В какой-
то момент он поймал себя на мысли, что в нем закипает все
возрастающая злость и раздражение на эту непреклонную
526
