ший табак. Чай у нас был беспрестанно на очаге; сверх того,
дали нам гребенки, полотенцы и даже пологи от комаров,
которых здесь было несметное множество.
Состояние наше чрезвычайно переменилось; японцы ста
ли нам давать наши книги, дали чернильницу и бумаги. Поль
зуясь этим, вздумали мы сбирать японские слова, записывая
их русскими буквами. Наконец, хотелось нам выучиться пи
сать по-японски, и мы просили переводчика Кумаджеро напи
сать нам азбуку, но он сказал, что для этого ему нужно прежде
выпросить позволение своих начальников, а потом объявил,
что японские законы запрещают учить христиан читать и пи
сать на их языке, почему начальники на сие и не могут согла
ситься. Итак, мы должны были довольствоваться тем, что мог
ли сбирать японские слова и записывать их по-русски.
14 июля отправился из Мацмая прежний губернатор;
с ним вместе поехал Теске в должности секретаря. Он
обещался к нам писать из столицы о новостях по нашему де
лу и просил нас отвечать ему, отдавая письмо для пересылки
Кумаджеро. Решения из столицы скоро ожидать мы не
могли, ибо губернатору нужно было на один проезд туда
употребить двадцать три или двадцать пять дней. Но мы со
дня на день ожидали прибытия наших судов; боялись только,
что японцы не скажут нам о них, и мы ничего не узнаем, ког
да они придут и что сделают.
Между тем мы от скуки курили табак, перечитывали
старые свои книги, записывали и твердили японские слова,
а сверх того, вздумал я записать на мелких лоскутках бумаги
все случившиеся с нами происшествия и мои замечания. Пи
сал я полусловами и знаками, мешая русские, английские и
французские слова, так, чтобы кроме меня никто не мог про
читать моих записок. Я опасался, чтоб японцы со временем
нас не обыскали и не отняли сих бумаг, для чего и носил их
около пояса в длинном узеньком мешочке, который мне
сшил Симонов из моего жилета.
Впрочем, по нынешним поступкам японцев, мы не имели
большой причины опасаться, чтоб они привязались к нашим
[ 397 ]
